Горлов Василий Александрович
1940: Год Белого Дракона

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Обновлено: 06/04/2010. 640k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Произведение посвящено событиям 1939-1940 годов: реализации сталинским руководством СССР внешнеполитических проектов, основавшихся на секретном протоколе к пакту Молотов-Риббентроп. Сюжет романа, объёмом 15 а.л., состоит из двух взаимосвязанных "линий", исторической и сугубо бытовой. Авторская концепция базируется на фундаментальном предположении, что в тот период одной из важнейших составляющих политики И. Сталина было воссоздание Российской империи в границах 1914 г. разумеется, при сохранении большевистского режима. Не обходя вниманием присоединение Литвы, Латвии и Эстонии, автор основное внимание обращает на историю советско-финляндских отношений, подготовку и проведение финской кампании. На сегодня художественных произведений, посвященных данным вопросам нет; исторические же исследования полны полуправды, умолчаний и мифов, которые автор развеивает, приводя подлинные исторические факты и документы. Например, подписанию "взаимовыгодного" договора о дружбе между СССР и Латвией, предшествовал демарш Молотова, вышедшего из зала, где проводились переговоры, со словами "пока не подпишите, не уедете!". Мало кто знает, что вынужденному признанию Кремлём Финляндии в 1918 году, предшествовала попытка направить в Гельсингфорс (тогдашнее название Хельсинки), некоего матроса Шишко в качестве большевистского генерал-губернатора, или что расквартированные в этой стране русские военные соединения активно участвовали в финляндской гражданской войне на стороне местных красных. С другой стороны, не всем известно о многочисленных контактах финских и германских армий и спецслужб, участившихся после прихода Гитлера к власти, или о гигантских суммах, после подписания договоров перечисленных госбанком СССР в кредитные учреждения Риги, Талина и Вильнюса, об эшелонах с зерном, прокатом и проч., направленных Москвой тогда же в Прибалтику... В романе описаны реальные исторические фигуры: с одной стороны Маннергейм и другие финляндские политические деятели, с другой - И. Сталин, К.Ворошилов, А Жданов, В. Молотов, Л. Берия, З. Мехлис, начальник Разведупра РККА и прочие. Через их взаимодействие показываются предшествовавшие Зимней войне переговоры, подготовка к началу военных действий, а затем и поиски мира (вопреки распространённому мнению, это было инициативой Москвы). Доказательно описана бездарность советского военного и политического руководства, стоившая, по разным подсчётам, до 400 тыс. жизней советских солдат. На основе художественного анализа автор доказывает, что главной задачей Зимней войны было не отодвинуть границу от Ленинграда, а аннексировать Финляндию; что массовые репрессии в СССР были не столько и не только средством укрепления режима личной власти Сталина, сколько проявлением не прекращавшейся до начала 50-х годов гражданской войны большевиков против собственного населения; что всевластный генсек был совсем не тем умным, волевым и образованным человеком, образ которого навязала партийная пропаганда, и который до сих пор сохраняется в массовом сознании - даже в среде его противников. Основу "бытовой" части сюжета составляет коллизия, основанная на том, что в "органы" поступает донос на старую большевичку Серафиму Борщ, которая распространяет некую информацию о всесильном главе НКВД, опасную для всех тех, до кого она дошла, включая Остапа Ковальчука, офицера госбезопасности, ведущего упомянутое дело и ознакомившегося с содержанием анонимки. Чекист (по совпадению влюбленный в племянницу Борщ, Лену Солнцеву) для спасения жизни и карьеры должен одновременно заткнуть рот "клеветнице", выяснить, чтобы нейтрализовать этих людей, кто еще знаком с еретическими воспоминаниями Серафимы, и, одновременно, замять упомянутое дело - чтобы вывести из-под удара себя, как носителя опасного знания. Для осуществления перечисленных задач, Ковальчук убивает Серафиму Борщ и с помощью психологического нажима и подлога вербует мужа Елены, начальника оперативного отдела штаба Ленинградского военного округа, перспективного красного командира комбрига Ястребова. Муж должен доносить на жену, а его тёщу - Асю Аркадьевну Солнцеву - контрразведчик берёт на себя. Сверхзадача Ковальчука - сохранив себе жизнь и обеспечив дальнейшую карьеру, устранить Ястребова и жениться на Елене. Его союзником выступает Ася Аркадьевна, которую Остап делает своей любовницей. Елена, в конце концов, узнает правду о смерти тётки и посвящает себя мести...

    • 1940: ГОД БЕЛОГО ДРАКОНА

    Кривое нельзя расправить, и чего нет, нельзя исчислить!"

       Книга Екклесиаст
      
       Большинство вменяемых представителей рода homo sapiens относятся к астрологии, мягко выражаясь, с иронией. Однако иногда эта старшая незаконнорожденная сестра астрономии вытворяет невероятные кунштюки, которые наше сознание отказывается принимать как простые совпадения. Судите сами.
       Раздумывая над названием романа, посвящённого событиям семидесятилетней давности (обычные авторские мучения на эту тему вообще требуют отдельного рассказа), я неожиданно и, скорее всего, по наущению каких-то высших сил, озаботился совершенно необычным для себя вопросом: каким с точки зрения китайского календаря был одна тысяча девятьсот сороковой год? "Год Дракона", сказали знающие люди. По получении сей необязательной информации, её следовало бы как можно быстрее забыть. Вместо этого автор пустился в углубленные исследования, памятуя о том, что древние жители Поднебесной наделяли символов года дополнительными определениями. В результате выяснилось, что дракон тот был ещё и "белым", а также "металлическим" (железным). Это было уже кое-что: скоротечная советско-финская война, случившаяся тогда, именуется нередко "Зимней войною", а ведь даже при нашем нынешнем зимнем бесснежии, это время года ассоциируется с белым цветом! Столь же прочно война связана и с железом. Кроме того, указанная разновидность заинтересовавшего меня мифического существа имеет - как живописал найденный в Интернете гороскоп - некоторое сходство с тогдашним лидером СССР, поскольку "обладает...сильной волей. Он энергичен, тщеславен и не старается быть объективным в отно­шениях с окружающими. Если люди не соглашаются с ним или не желают сотрудничать, он не особенно расстраивается, а с радостью идет один своим путём". Осознав всё это, автор поёжился и в очередной раз подумал, что литературное ремесло имеет в своей основе некое мистическое начало...
       Перед тем, как приступить к работе над романом, мы вознамерились изучить немногочисленную, как априори предполагалось, литературу, посвящённую полуизвестной войне, случившейся на рубеже тридцать девятого - сорокового годов. Немногочисленную в первую очередь потому, что в советские времена изучение тех событий находилось под негласным запретом. Однако действительность оказалась ещё более удручающей: на сегодня, для того чтобы перечислить исторические и даже публицистические труды на интересующую нас тему, хватит (если не включать в список совсем уж мелочёвку) пальцев одной руки. А коли так, с большой долей вероятности можно предположить, что история Белого Железного Дракона обязательно найдет своего читателя.
       Остается добавить, что по мере углубления наших знаний мы осознали, что советско-финский конфликт - при всей огромности этого события для маленькой Финляндии и при всём уважении автора к её мужественному народу - достаточно незначительное событие в истории погружавшегося во вторую мировую войну европейского континента и занимавшего одну шестую части суши СССР, и поэтому на самостоятельный исторический роман-исследование он "не тянет". Более того, выяснилось, что локальные события Зимней войны невозможно правильно понять вне контекста если не мировых, то европейских событий во второй половине 1939-го - начале 1940 г. и в том числе (если не в первую очередь) без учета внешней политики сталинского руководства Советского Союза на всем протяжении гигантской территории, простиравшейся от финских лесов, белорусских и польских болот до бессарабских степей. По крайней мере, если мы вознамерились установить истину, не захотев удовлетвориться полуправдой-полуложью, ещё в то время запущенной в оборот советской пропагандой, да так и превратившейся в "историческую правду". В общем поговорка, утверждающая, что "чем дальше в лес, тем больше дров", очередной раз оказалась права.
       Автор внедрил в текст романа некоторое количество документов, вернее, фрагменты документов (за несколькими исключениями). По-нашему мнению, это поможет читателю не только проникнуться духом времени, но и по-новому взглянуть на отдельные привычные события отечественной истории. Документальные материалы мы сознательно не комментируем: они достаточно красноречивы сами по себе, да и не хотелось навязывать свою точку зрения.
       И последнее. Читатель не найдёт здесь последовательного описания боев на Карельском перешейке, в Арктике и на море: предлагаемая книга - не военный роман. Автор считал, что гораздо интереснее менее известное - то, что предшествовало войне, происходило вокруг неё и "чем сердце успокоилось". Разве, не так?
       Перекрестившись, начнём пожалуй!
      

    1

       В топонимии каждого большого города с почтенной историей всегда найдутся загадочные названия; в Москве их не счесть. Чего стоит, скажем, улица "Матросская тишина"! В этом мало понятном словосочетании при желании можно услышать даже нечто мистическое... Однако ж рациональное объяснение всё же имеется: на сём месте царь Петр организовал некогда парусное производство, в результате чего образовалась Матросская слободка, где позднее Екатерина Великая построила богаделенный дом для призора в тишине и покое ветеранов-"матрозов". Но как прикажете понимать возникшее вместо разобранной стены Белого города "Бульварное кольцо"? (О разрушенной фортеции, кстати, напоминают названия многих площадей между бульварами, включающие в себя слово "ворота"). Ведь эти десять бульваров вовсе не составляют окружности, а всего лишь некую меньшую её часть, начинаясь на западе у площади Пречистенских ворот (где стоит храм Христа Спасителя), и заканчиваясь на востоке у Большого Устьинского моста, так и не перепрыгнув через Москву-реку. Но так уж сложилось, и всё тут: первое кольцо столицы, Бульварное...
       В конце августа 1939 года на садовой скамье Страстного бульвара (удобные деревянные диваны и, кстати сказать, литая чугунная ограда появились только после войны, когда Москва готовилась к своему 800-летию) сидели две пожилые дамы, одна явно постарше, а вторая - если уже и не в предпенсионном возрасте, то явно "молодая пенсионерка". Это были троюродные сёстры и соседки по дому, большевички с дореволюционным стажем, Серафима Яковлевна Борщ и Ася Аркадьевна Солнцева. Жили они неподалеку, на другой стороне Садового кольца напротив того места, где в него упиралась Малая Дмитровка, и бульвар, в силу территориальной близости, издавна был излюбленным местом обязательных ежедневных прогулок двух женщин. В то утро их не остановил даже густой туман, нередкий гость в средней полосе на рубеже лета и осени: в старину деревенские бабки после Ильина дня, глядя на клубящиеся над рекой дымки, говаривали: вот, уже и ведьмы свои трубки закурили...
       Туман был достаточно густ ещё в то время, когда наши пенсионерки только вышли к Садовому кольцу и стояли на переходе. Осторожная подслеповатая Серафима Яковлевна боялась даже переходить дорогу, но энергичная Ася Аркадьевна не позволила родственнице-подруге вернуться восвояси не гулявши - мол, вот-вот поднимается ветерок, который "унесёт этот дурацкий туман к чёртовой матери!". Однако её прогноз не оправдался, и теперь они сидели рядышком, ничего и никого не видя вокруг.
       С Солнцевой мы ещё встретимся, а вот её троюродную сестру больше не увидим, поэтому попробуем здесь набросать ее портрет: высокая, сухая женщина с прямой спиной, близко посаженными к римскому носу горящими глазами и снежно-белыми волосами. В тот момент она была раздражена: Солнцева, всегда все свои заявления делавшая исключительно безапелляционным тоном, на этот раз рассуждала о здоровье, причём не вообще, а конкретно о её, Серафимы Яковлевны, самочувствии.
       - Симочка, - с важным видом вещала Солнцева, - ты совершенно легкомысленна. В твоём возрасте надо следить за здоровьем!
       - "В твоём возрасте"? - язвительно повторила за ней Борщ.
       - Да, в твоём возрасте, - простодушно подтвердила подруга, - у тебя все признаки начинающегося склероза.
       - Склероз... у меня? - отпущенное Богом Серафиме Яковлевне чувство юмора стремительно истончалось, и в голосе начал позвякивать металл.
       - У Пушкина! Не у меня же... Тебе нужно принимать чеснок, очень помогает.
       - Ага, чесночная клизма.
       - Причём здесь клизма? Я говорю о настойке. Нужно треть бутылки водки наполнить порезанным и очищенным чесноком и две недели выдержать в темном месте, ежедневно взбалтывая. Принимать до еды по 5 капель 3 раза в день... или по три капли пять раз в день?
       - Клизма при том, - похоже, каждая из собеседниц не особенно прислушивалась к словам другой, - что когда я гоняла глистов у маленького Георгия и делала ему чесночную клизму, потом у ребёнка изо рта пахло чесноком - как это вечно было у старого Изи, если ты его помнишь. По-моему, он даже рахат-лукум ел с чесноком!
       - Ну, выбирай: или благоухающие уста, или хорошая память!
       - Ася, отстань! Моя голова до сих пор соображает лучше, чем твоя.
       - Ха-ха-ха, - громовым театральным хохотом рассмеялась та. - Не смеши меня, Фима: ты всё время называешь мою Леночку Ниночкой!
       - А ты моего Гогу - Мишей!
       На некоторое время воцарилось обиженное молчание. Первой его не выдержала Борщ.
       - Я, Ася, помню такое, чего вообще никто не знает, - сообщила она с примирительной интонацией.
       - Расскажи, Симочка, - смиренно попросила Солнцева, которая тоже была не прочь восстановить прежний уровень отношений.
       - Я поклялась себе никому этого не рассказывать..., - с сомнением проговорила Серафима Яковлевна.
       - Но во мне же ты не сомневаешься? - вздёрнула подбородок Ася Аркадьевна.
       - В тебе - нет, - уже сдаваясь, проговорила Борщ.
       Серафима Яковлевна заговорщицки огляделась вокруг. Разумеется, она никого не увидела, и не столько потому, что дурная погода распугала бабушек и мамочек с детьми, завсегдатаев бульвара в этот час. Просто туман сгустился уже до такой степени, что не было видать даже края занимаемой ими скамейки. Придвинувшись к Солнцевой поближе и наклонившись к самому её уху, она заговорила страшным жарким шёпотом.
       - То, что я собираюсь тебе, Ася, рассказать, не дает мне покоя уже скоро год, хотя началось всё в восемнадцатом году. Поклянись памятью матери, что никогда и никому не расскажешь! - неожиданно потребовала она.
       - Клянусь! - напирая на букву "я" и приложив пухлую руку к объёмистой груди, пообещала Солнцева. - Только если это такая страшная тайна, говори потише.
       - Я и так говорю чуть слышно! - протрубила Серафима Яковлевна: как и все глуховатые люди, она даже свой шёпот соизмеряла с тем, как сама слышит собственный голос. - Ты помнишь тот день, когда эвакуировалась Бакинская коммуна? Вернее, то, что случилось потом? Хотя, что я говорю, ты это помнить не можешь, вас же всех тогда, кроме двадцати восьми, эвакуировали... Так вот, наутро в город вошли англичане.
       - Ну, и... - лениво подбодрила рассказчицу Ася Аркадьевна, которая смекнула уже, что ничего нового для себя не услышит.
       - Не перебивай! - строго попросила Борщ. - Это меня сбивает. А я должна рассказывать всё по порядку, иначе собьюсь. Так вот, та дрянь-соседка, что жила от нас через забор, как ты знаешь, мечтала заполучить наш сад... - Солнцева еле сдержала зевок: она была наслышана об этом семейном предании. - А САтушка, - речь шла о сводной сестре Фимы, которую Ася чисто по-кавказски считала и своей родственницей, - что-то заподозрила и, пригласив ее в дом, загипнотизировала. Ты знаешь, она это умела...
       На этот раз Ася Аркадьевна не стала деликатничать и широко зевнула. К счастью, её сестра, захваченная воспоминаниями, ничего не заметила.
       - Под гипнозом выяснилось, что эта мерзавка подобрала в порту винтовку... тогда их многие наши, садясь на пароходы, побросали... Да, подобрала, значит, винтовку и зарыла у нас в саду. Хотела, кулацкая морда, - чтоб ей вечно в аду гореть! - донести на нас англичанам и захапать себе сад. Сатушка винтовку-то выкопала и выбросила, а потом уж соседку разгипнотизировала. Та и не заметила, что спала...
       - Фимочка, я слышала это всё сто раз... - бурный темперамент Солнцевой и полное отсутствие такта заявили, наконец, о себе.
       - Погоди, я как раз подобралась к самой сути. Как малый ребёнок, право: не можешь две минуты молча послушать! Так об чём, бишь, я?
       - О том, как на следующий день пришли из английской контрразведки, - с мученическим видом подсказала Ася.
       - Вот-вот! На следующий день пришли из контрразведки, перерыли весь сад, а заодно и огород, но ничего не нашли. Дед Георгий ещё издевался, говорил, лучше бы это всё весной было, больше бы пользы вышло. Тут-то один из этих, в английских френчах, как его обложил по-нашему! Я ещё думала: надо же, англичанин, а как хорошо чужой язык выучил. Так вот, Ася, что я тебе скажу: когда в прошлом году Берию в Москву перевели, и в первый раз его портрет в газете напечатали, я его сразу узнала: этот человек был среди тех, кто к нам с обыском приходил, и именно он на дедушку Георгия ругался!
       Ася Аркадьевна остолбенела, затем очнулась и закрыла ладонью рот рассказчицы.
       - Ты с ума сошла, Симочка! Этого быть не может, а уж говорить об этом...
       - Здесь же никого нет, и потом - я же шёпотом...
       Солнцева огляделась и прислушалась. Кругом было тихо.
       - Всё равно, - нервно прошептала она, - ты мне ничего не рассказывала, а я - ничего не слышала!
       Как известно, акустика - если говорить в общем - раздел физики, изучающий упругие волны от самых низких, до самых высоких частот. В узком смысле это - учение о звуке. Наверно, первым общезначимым достижением в указанной области знания было измерение скорости звука. К удивлению тогдашний учёных оказалось, что она тем выше, чем плотнее среда, в которой звук распространяется. При нормальных условиях в воздухе эта скорость равна 331 м/сек., а в воде - 1490 м/сек. Нетрудно понять, что в воздухе, насыщенном парами воды, а именно таковым является туман, звуковые волны распространяются значительно быстрее, а значит, дальше. Проучившаяся пару лет в гимназии и много позже окончившая курсы марксизма-ленинизма Ася Аркадьевна и выпускница Коммунистического университета народов Востока Серафима Яковлевна не могли этого знать что, впрочем, не помешало им вполне успешно до той поры прожить жизнь. Собственно, незнание законов природы обернулось для них бедою только лишь потому, что на соседнюю, невидимую сёстрам из-за густого тумана лавочку, некоторое время назад присел отдохнуть некий прохожий, да так и засиделся, привлеченный содержанием беседы своих ничего не подозревавших соседок...
      

    Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом

       "Правительство СССР и Правительство Германии
       Руководимые желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:
      
       Статья I
       Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.
       Статья II
       В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.
       Статья III
       Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.
       Статья IV
       Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.
       Статья V
       В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.
       Статья VI
       Настоящий договор заключается сроком на десять лет с тем, что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.
       Статья VII
       Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания.
       Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках, в Москве, 23 августа 1939 года.
      

    Секретный дополнительный протокол к договору о ненападении между Германией и Советским Союзом

      
       При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
       1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.
       2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.
       Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
       Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.
       3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.
       4. Этот протокол будет сохраняться обоими сторонами в строгом секрете.
       Москва, 23 августа 1939 года".
      

    2

       Офицер комендатуры проверил документы, забрал розовые, с водяными знаками отрывные бланки, на которых выписывались пропуска в Кремль, и слегка улыбнулся: несмотря на бесславный конец гражданской войны и новомодную дружбу с Гитлером, авторитет испанских коммунистов по-прежнему был высок. Стоявший рядом красноармеец поплотнее приставил к ноге винтовку с примкнутым штыком и тоже не удержался, мельком скользнул взглядом по лицам уходящих посетителей: кто из комсомольцев Советской России ещё полгода назад не мечтал отправиться за Пиренеи добровольцем? Пять месяцев уже прошло с того трагического дня, когда в апреле 1939 года республика была ликвидирована и к власти пришли путчисты, но большинство советских людей до сих пор воспринимали эти события как личное горе. Да, будет о чем пошептаться с ребятами после дежурства: хотя разговоры о том, кто что видел, находясь на посту, в кремлевском полку, мягко выражаясь, не приветствовались, но как не прихвастнуть, что столкнулся лицом к лицу с руководителями героической обороны Мадрида и Барселоны?
       Испанцы, не разговаривая между собой, повернули в сторону набережной. Нудный сентябрьский дождь ненадолго прекратился, а на западе даже на мгновение выглянуло заходящее солнце, скупо позолотив надменно смотревший на реку фасад серой глыбы Дома правительства, казавшегося ещё выше из-за окружавших его старомосковских двух- трехэтажных ветхих домишек.
       - До самого конца я не ожидал, что получится, - прервал, наконец, молчание младший, предварительно убедившись, что за ними никто не идет и случайно или намеренно не услышит его слов, даром, что говорили по-испански. - Ведь говорят, что Он буквально кожей чувствует фальшь.
       Интонацией говоривший неосознанно обозначил, что буде его слова окажутся на бумаге, местоимение "он" должно быть написано с заглавной буквы.
       - Признаться, и я не рассчитывал, что этот шар прокатится, - отозвался старший. - У него ж там были представители и военной, и политической разведок...
       - ... И в посольстве народу было, как прихожан на воскресной мессе, - подхватил первый. - Из них уж кто-нибудь должен был бы сказать, что никакого сигнала о начале путча по мадридскому радио не передавалось!
       Его собеседник утвердительно мотнул головой и продолжил:
       - Безусловно, в проклятый день семнадцатого июля радио слушали многие, но делал ли это кто-то постоянно, в течение всего вещания? Сильно сомневаюсь. По крайней мере, до начала выступления путчистов... И кто опровергнет это наше заявление? Соратники из понятных соображений (в том числе из элементарного инстинкта самосохранения) не станут, а русские друзья... Возьмёт ли кто их них на себя смелость утверждать обратное? А вдруг не услышали, пропустили, а сигнал всё-таки был? Ведь каждый понимает ответственность и боится совершить ошибку: дело-то серьёзное, в лучшем случае выгонят из партии, да и то лишь для начала...
       И потом. Нашим советникам из СССР - которые в глазах Самого тоже должны были бы разделить ответственность за поражение - не менее выгодна легенда о том, что переворот, начавшийся по переданному по радио сигналу, охватил всю страну, вспыхнув, как лесной пожар в ветреный день: одновременно и со всех сторон, что изначально поставило нас в невыгодные условия. - Оглянувшись, как это недавно сделал его спутник, и понизив голос до шёпота, он закончил: - И так ведь уже многих из них, да и из наших, забрали...
       - Да, если бы не эта твоя блестящая идея насчёт условной фразы, - тоже шёпотом ответил первый из испанцев, - нас с парохода прямёхонько отправили бы не в дом отдыха, а в Сибирь, а то и куда похуже...
       Человек, одна только мысль о котором заставляла описанных выше несгибаемых героев Гвадалахары озираться и переходить на шёпот, стоял в это время у окна своего кабинета и смотрел на быстро темнеющую западную часть неба. Судя по тому, как время от времени он разглаживал большим пальцем усы, Сталин пребывал в неплохом настроении и был доволен собой. Это его расположение не смогла испортить даже недавно закончившаяся встреча с испанскими коммунистами. Это ж надо, так бездарно проср..ь войну, а вместе с нею и власть!
       В глазах всесильного генсека мелькнула искорка юмора: пустяк, но до чего забавно было совершенно серьезно выслушать этих "камарадов" и оставить их в уверенности, что им удалось ввести его в заблуждение! Что ж, с точки зрения пропаганды их выдумка не вредна: пусть отныне так и останется для потомков, что непобедимые коммунисты проиграли войну не из-за того, что не смогли ужиться со своими союзниками анархистами, да к тому же не завоевали на свою сторону крестьян, а исключительно благодаря предательству на мадридском радио!
       Вождь отвернулся и, заложив руки за спину, глядя себе под ноги, двинулся вдоль стены к следующему окну. Ну, да ладно, теперь не до них! Очередная и - теперь уже очевидно - последняя попытка реализовать утопическую идею Ильича о мировой революции руками коммунистов из национальных компартий провалилась. Не вышло ни чёрта ни в Венгрии в девятнадцатом, ни в Германии, что в девятнадцатом, что в двадцать третьем (а ведь тогда уже была готова и вооружена даже армия вторжения), ни на Балканах. И теперь вот в Испании. А сколько денег было угроблено за все эти годы! Поди, верни их: всё равно, что пытаться орехи из чурчхелы выковырять... Ничего, как говаривал геноссе Маркс, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Теперь мы будем действовать по-другому, вернее, надёжнее и, что немаловажно, дешевле - поскольку будет результат, и средства не попадут ишаку под хвост. И название этого процесса давно уже придумано, в годы борьбы за Среднюю Азию и Закавказье: "советизация". Рабоче-крестьянская Красная Армия куда как надёжнее всяких интербригад и "рот-фронтов"! Вот, без всякой революции в Польше (жди морковкина заговения!), благодаря одной только умелой дипломатии удалось вернуть земли Западной Белоруссии и Западной Украины, бездарно потерянные по похабному Рижскому договору. Ну и, конечно, "товарищ" Гитлер подсобил... Кстати сказать, пока наши с ним добровольцы стреляли друг в друга в Испании, хрена лысого мы с Германией заключили бы августовский договор о ненападении, а значит, и сентябрьский "польский поход" мог бы не состояться. Выходит, действительно, нет худа без добра или, точнее, что ни происходит, всё к лучшему.
       Таким образом, ход размышлений Иосифа Виссарионовича снова вернулся к недавним посетителям. Мальчишки! Придумали дурацкую сказочку, чтобы отвести от себя его гнев и избежать вполне заслуженного наказания за бездарно проведенную кампанию! Собственно, оно бы их и не миновало, но как раз тогда, в апреле 1939 г., после разговора советского полпреда в Германии Меркалова со статс-секретарем фон Вайцзеккером, стало ясно, что Германия прощупывает почву для последующего раздела Польши. Причем, зондаж этот развивался столь стремительно, что сразу стало не до этих обделавшихся испанских кинтошек! Ладно, пусть пока пообобщают свой "драгоценный" опыт, а там видно будет...
       Чисто кавказским жестом "помыв" ладошки под несуществующей струей воды, Иосиф Виссарионович вернулся к прежним мыслям. Что примечательно: та беседа в Берлине состоялась буквально через несколько дней после того, как гражданская война в Испании закончилась, и русские перестали стрелять в немцев. Случайно ли это? Набивая трубку, вождь иронически улыбался: он не верил в случайности, разве только в те, которые создавал сам...
       Теперь, после подписания с Германией договоров о ненападении и дружбе и границе, можно было приступить к тому, о чем он давно втайне мечтал: возвращению России земель, щедро, не по-хозяйски розданных Ильичём во спасение большевистской власти. И западные украинские и белорусские области только первая ласточка! Он собирался дожить до той поры, когда СССР будет доминировать на европейском континенте, пребывая, как минимум, в границах старой российской империи. Как минимум! - не замечая того, машинально, он пристукнул трубкой по столу, как иногда делал это, чтобы подчеркнуть важность и непреложность того, что говорил в тот момент почтительно внимавшему ему окружению.
       С апреля по август, в период подготовки стремительно вызревавшего раздела Польши, Сталин прочел книг по отечественной истории больше, чем за всю предыдущую жизнь. Его интересовали внешняя политика Московской Руси и Речи Посполитой и их взаимоотношения на протяжении нескольких веков, предшествовавших разделу Польши в екатерининскую эпоху. Особенно его возмущал тот факт, что испытывая на западе давление от немцев, поляки, вместо того, чтобы воевать за свои исконные земли, двинулись на восток, в Московию. А едкую насмешку вызвала одна из главных причин развала страны: дворянство, поголовно наделенное правом вето, злоупотребило шляхетской демократией и полностью блокировало и дезорганизовало деятельность сейма. Ну что это, скажите на милость, за государство, и имело ли оно право на существование? Демократы хреновы...
       Вождь тогда обратил внимание, с каким почтением историки писали об Иване Калите, называя его "собирателем русских земель", и Василии III, "последнем из великих собирателей". Термин этот запал генеральному секретарю в душу, поскольку одним из приоритетов своей внешней политики он считал вернуть железной рукой всё то, что профукал Ильич. (Наедине с самим собой Иосиф Виссарионович не выказывал особого почтения к своему предшественнику!). Понятно, что в отличие от него, Кобы, делавшего революцию внутри России, Ленин, полжизни проведший в эмиграции и хороводившийся там с разными люксембургами, отдавал предпочтение мировой революции и щедрой рукой раздавал территорию страны - в предвидении грядущей победы "в мировом масштабе". Дело надо делать, да?! Дело, а не мечтать! И сейчас, когда Европа ввязалась в большую войну, а с самой сильной континентальной державой заключен пакт о ненападении, самое время прибрать под шумок к рукам свое...
      
       Мелкий холодный дождик, непрерывно накрапывавший последние дни и основательно пропитавший город сыростью, неожиданно превратился в неистовый ливень, почти летний по своей сокрушительной щедрости. Лейтенант Владимир Севастьянов, до того торопливо шедший по тротуару и игнорировавший висевшую в воздухе влагу, был вынужден заскочить в первую попавшуюся подворотню. Несколько минут назад он покинул родное отделение милиции и направился в Дом бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, где произошло убийство. Идти было, по московским меркам недалеко, и поэтому он отправился пешком, а тут такая подлость!
       Вообще-то, расследование убийства было поручено МУРу, а "территориала" Севастьянова по устоявшейся практике подключили к оперативно-следственной группе, срочно созданной по прямому указанию из Московского комитета партии: потерпевшей была старая большевичка, соратница не то Ленина, не то - страшно сказать - самого Сталина, то ли даже их обоих. Начальник отделения, отправляя молодого офицера на это задание, не исключал даже, что к раскрытию преступления будет подключено и райуправление НКВД, "поэтому наше участие - проформа, и это даже хорошо: если преступника найти не удастся, отвечать не нам. А вот если ты отличишься...". Так-то оно так, но Владимир не мог не понимать, что при неудачном стечении обстоятельств как раз его и могли назначить "стрелочником". Убили - и это практически всё, что знал на тот момент милиционер - Серафиму Яковлевну Борщ, пенсионерку. В течение нескольких дней она не выходила из своей квартиры и не отвечала ни на стук в дверь, ни на настойчивые телефонные звонки - что, в конечном итоге, и подвигло бдительных соседей обратиться к коменданту дома, который привел слесаря и в присутствии участкового вскрыл квартиру.
       В этом месте нам придется отвлечься: современному читателю трудно понять, о каком Доме идет речь, и автору, как добросовестному рассказчику, следует сделать некоторые пояснения. В 1921 году по инициативе Феликса Дзержинского и ещё нескольких видных большевиков было создано Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Победоносные революционеры и победители в гражданской войне решили позаботиться о своих ветеранах, что было похвально, да и кто ж им запретит? Оно действовало параллельно с созданным годом позже обществом старых большевиков и, посильно участвуя в пропаганде, изучении и издании материалов по истории царской тюрьмы, каторги и ссылки, оказывало бывшим политическим каторжанам и ссыльнопоселенцам материальную помощь. В том числе благодарное государство строило бывшим сидельцам "дома нового быта", в которых они жили не в самых плохих - по сравнению с освобождённым рабочим классом - условиях. В Питере такой Дом возвели в двух шагах от Невского проспекта, в Москве их было пять или шесть; кстати сказать, здание на Поварской, занимаемое ныне Театром киноактера, строилось в свое время как клубная часть очередного такого "заповедника". Завершая это наше затянувшееся "лирическое отступление" сообщим, что Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев прекратило существование в 1935 году, когда надменные и ворчливые старики (отказавшие, к тому же, где-то в двадцатые годы в приёме в свои ряды самому товарищу Сталину) окончательно надоели набравшему силу генсеку. Те из них, кто не "присел" раньше, в массе своей покинули комфортабельные квартиры в 1937-1938 годах. Кстати сказать, общество старых большевиков тоже было благополучно прикрыто в том же тридцать пятом году. Гостеприимный ГУЛАГ с одинаковым радушием встречал всех - и бывших эсеров, и не эмигрировавших меньшевиков, и "твёрдых искровцев"...
       Вернёмся, однако, к нашему повествованию. Время поджимало, и поэтому Севастьянов, потеряв пять минут в надежде переждать потоп, чертыхнулся и ступил под ледяной душ. Разумеется, в тот самый момент, когда лейтенант промок насквозь, дождь, повинуясь всемирному закону подлости, прекратился, и даже кое-где проглянуло голубое небо. На подходе к цели этого героического марш-броска стал слышен шум Садового кольца, даже в те годы неумолчного ни днём, ни ночью. Севастьянов взглянул для верности на округлую табличку с номерами дома и отделения милиции, по периметру которой полукругом шло название улицы, и только тогда до него дошел символический замысел Моссовета: политкаторжан, среди которых можно было найти приверженцев всех боровшихся с царизмом партий, поселили на бывшей Долгоруковской, с 1922 года носившей имя революционного героя народовольца-бомбиста Каляева.
       Войдя во двор, Владимир издали определил нужный ему подъезд - только около одного из них в тот неурочный час стояли три черные "эмки". Он прошествовал к нему под подозрительными взглядами двух дворников, неторопливо сгребавших огромными мётлами сбитые ливнем жухлые осенние листья. Из-под брезентовых плащей этих плечистых мужиков, наверняка бывших осведомителями госбезопасности, выглядывали обязательные для их легальной профессии белые фартуки. Бдительность проявила и вахтерша, которой пришлось показать удостоверение (Владимир был в штатском). "А, в семьдесят девятую...", - почему-то разочарованно пробурчала та и снова взялась за вязание.
       Убитую уже увезли. В большой трёхкомнатной квартире шла обычная суета: возились эксперты с лупами, щёлкали громоздкие фотовспышки, оперативника из МУРа, ни к чему не прикасаясь, знакомились с местом преступления (первые впечатления очень важны!), а двое из их бригады, под руководством следователя городской прокуратуры, в присутствии понятых, комната за комнатой, под протокол, проводили официальный осмотр, - похожий, скорее, на обыск. Ребятами с Петровки руководил майор Веснин, которого Севастьянов шапочно знал: их служебные пути-дороги уже пару раз пересекались. Кроме перечисленных людей, в квартире находился ещё один человек - рослый темноволосый мужик, сразу видать, большой начальник. Ни во что не вмешиваясь, он преимущественно хранил молчание, но внимательно за всем наблюдал. Прикинув, что в одной "эмке" приехали опера, в другой - "следак" из горпрокуратуры, Владимир сделал вполне логичный вывод, что третий автомобиль принадлежит этому самому молчуну, а значит, начальник отделения милиции в очередной раз оказался провидцем, и тот тип представлял серьезное ведомство с площади Дзержинского. Сделав такой вывод, лейтенант постарался впредь пореже попадаться ему на глаза, памятуя об истине, усвоенной ещё на срочной службе: от начальства держаться подальше, а к кухне - поближе... Впрочем, все были заняты делом, и никто особенно не обращал на лейтенанта внимания.
       Послонявшись по квартире, Владимир, увидев что майор Веснин на секунду остался один, рискнул подойти к нему, чтобы получить хоть какие-нибудь указания: филонить он не любил и не умел.
       - Извини, Севастьянов, не до тебя сейчас, - виновато улыбнулся тот и украдкой бросил не слишком дружелюбный взгляд в сторону энкаведиста. - Чтоб ты ориентировался: по предварительному заключению судмедэксперта, смерть наступила от удара в висок, три дня назад, в понедельник. В качестве орудия преступления убийца использовал скорее всего, вон ту пепельницу. Подробности узнаешь вечером на совещании. Приходи к девятнадцати на Петровку, опергруппа соберется у меня. А пока... походи по квартирам, узнай, может, кто что видел. Хотя времени прошло многовато, есть вероятность, что кто-нибудь что-то вспомнит. В общем, подключись к отработке жилого сектора, не мне тебя учить, как! Заодно постарайся побольше узнать о потерпевшей. У меня ещё четвёртыё подъезд не охвачен, вот туда и прогуляйся.
       Это было хорошим поводом заняться полезным делом, одновременно скрывшись с горизонта молчаливого чекиста, поэтому лейтенант в охотку отправился выполнять нехитрое поручение. Вахтерша сидела в одном из углов просторного подъезда. На её столе красовалась настольная лампа, какие показывали в кино в кабинетах больших начальников. На стене висел телефон, а рядом специальная планшетка с надписью "дежурный", в тот день в неё была вставлена картонка с фамилией "Ширшикова". При виде незнакомого человека она вскочила. Дежурная оказалась немногословной горбатой женщиной неопределенного возраста и очень маленького роста, обычного при её физическом недостатке. Она буквально обнюхала "корочки" Владимира, но потом оттаяла и разговорилась.
       - Кто ж не знал Серафиму Яковлевну! - похоже, с искренним сожалением вздохнула она. - Бывалоче подойдет, руку мне на голову положит и спросит: "Ну как дела, Лина, когда же, наконец, вырастишь, да на свадьбу позовешь?". Меня Полиной никто не зовет, всё Лина, да Лина..., - наивно пояснила она. - Заботливая Серафима Яковлевна была, добрая, царствие ей небесное!
       - А что, врагов у неё много было, Полина... как вас по батюшке?
       - Да зовите меня Линой, чего там..., - неловко улыбнулась вахтерша. - А врагов у ней, знамо дело, была тьма-тьмущая!
       Севастьянов моментально "сделал стойку".
       - Можно поподробнее? Имена, фамилии, причины.
       - Да нешто их всех упомнишь? Управдом, главный инженер, булгахтер, из жильцов наберется... Она ж со дня заселения председателем совета дома была, а потом стала заместителем. Такая принципиальная, страсть!
       Лейтенант почувствовал разочарование: скорее всего, поклёвка была ложной. Однако ж сигналы надо проверять...
       - А с кем посоветуете, Полина, поговорить на эту тему?
       - Ну как, с кем, с Асей Аркадьевной, конечно! Она всех тут знает, кто чем дышит... Солнцева у нас теперь председатель, как на пенсию вышла. А до того была в совете заместителем упокойницы, они столько лет не разлей вода были, даром, что троюродные сёстры...
       - Где мне её найти? - по инерции спросил Владимир, на минуту забыв, что его "фронт работ" ограничен одним только четвертым подъездом.
       - Да здесь, на третьем этаже, в сорок восьмой квартире. Так пойдете к ней?
       Услышав утвердительный ответ, Полина сняла трубку и принялась набирать номер. Сообщив неведомой Асе Аркадьевне, что к ней посетитель из милиции, Полина выслушала ответ и разрешила пройти. Поблагодарив, лейтенант проигнорировал лифт (но не потому, что сей механизм в описываемое время был до некоторой степени диковинкой, а сияющая кабина этого была к тому же то ли сделана из красного дерева, то ли выкрашена под него): просто по молодости лет он считал зазорным подниматься на третий этаж с помощью подъёмника. Лестница была удобной: ступени широкие и невысокие, не утомлявшие поднимавшегося человека, их еще называли "царскими". Их покрывала ковровая дорожка винного цвета с зелеными полосками по краям, которую придерживали медные прутья, продетые в медные же кольца. Взлетев по ней, Владимир менее, чем через минуту, оказался перед высокими дверями нужной ему квартиры.
       Солнцева оказалась невысокой в меру пухлой женщиной лет пятидесяти пяти - шестидесяти, казавшейся выше из-за привычки высоко поднимать подбородок. Одета она была в длинный двубортный, метущийся по натертому до нестерпимого блеска дубовому паркету атласный халат, разрисованный по черному фону какими-то фантастическими фиолетовыми цветами. Правильной формы овальное лицо, которое не портил грузноватый нос, голубые глаза, собранные в пучок русые волосы могли ещё производить впечатление на стареющих жуиров - Севастьянов готов был это теоретически допустить, хотя в свои неполные тридцать смотрел на Асю Аркадьевну как на древнюю старуху.
       Усадив гостя в кресло, хозяйка села напротив на точно такое же (казённые, входят в обстановку квартиры, сообразил Владимир), закинула ногу на ногу и величественно спросила, чем обязана. На пенсионерку, а уж тем более старую большевичку дама была похожа меньше всего. Лейтенант чувствовал себя не в своей тарелке: ему гораздо привычнее было общаться с миусской шпаной или с карманниками с Селезневки. Стараясь не смотреть на обтянутую фильдеперсовым чулком стройную, полноватую ножку с округлым коленом, которая виднелась из разошедшихся пол, он несколько путано объяснил цель своего визита.
       - Мы ищем убийцу, - закончил он, - и любые сведения о Серафима Яковлевне, сообщенные вами, могут оказать полезными.
       Солнцева сменила скорбное выражение, которое на её взгляд приличествовало теме разговора и "надетое" ею на себя при первых же словах Севастьянова: теперь на её овальном лице греческой богини засветилась снисходительная улыбка.
       - Товарищ милиционэр, вам поможет, если я назову Фимочкиного убийцу?

    2

       Серебряный бор (или - иногда - "Сербор", в просторечии вечно спешащих и гораздых поэтому на сокращения слов москвичей) - заметная точка на карте столицы. В седой древности так назывались некоторые места заповедного леса на западе и северо-западе ближних московских окрестностей, где на вековых хвойных деревьях рос мох серебристого цвета. За пару лет до начала описываемых нами событий, в 1937 году в излучине Москвы-реки по проекту инженера А.Белоголового был прорыт спрямительный Хорошёвский канал, после чего, собственно, и образовался современный Серебряный бор, территория площадью триста гектаров, в состав которой входят рукотворный остров с симпатичными особняками и большой лесной массив на правом берегу реки.
       Издавна здесь селились видные москвичи, которых привлекала возможность жить на даче буквально в нескольких вёрстах от Кремля. Говорят, таким дачником был Шаляпин; доподлинно известно, что загородный дом в "Серборе" имел московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович (после революции, натурально, там разместился дом отдыха столичного комитета большевиков). Руководство победившего пролетариата быстро оценило удобство описываемого района, и охотно там селилось (массовое освоение Рублёво-Успенского шоссе началось после войны). Назовем только руководителей из первого ряда: партийно-государственные деятели Емельян Ярославский, Валериан Куйбышев, Иван Скворцов-Степанов, Розалия Землячка, маршалы Василий Блюхер, Михаил Тухачевский, предшественник Ежова, тоже далеко не агнец Енох Ягода... В домиках попроще, в дачных посёлках теснились "ответработники" рангом пониже: служилые люди из аппаратов Совнаркома, ЦК ВКП(б), НКВД, Коминтерна, Моссовета и других учреждений. В благодатных угодьях Серебряного бора нашлось место и для дач Управления делами Дипкорпуса.
       В предпоследнее воскресенье сентября по второй линии Серебряного бора (как и на Васильевском острове в Ленинграде, здешние улицы назывались, да и по сей день называются "линиями"), прогуливались два господина. Мы говорим "господина" постольку, поскольку и обликом, и повадкой они явно были иностранцами. Степенно переговариваясь, парочка совершала предобеденный моцион, привычно не обращая внимания на "дачника в штатском", неотлучно следовавшего за ними по пятам, - правда, на приличном расстоянии, что позволяло спокойно, хотя и вполголоса, разговаривать. Любопытно, что для общения дачники использовали русский язык, на котором говорили достаточно чисто, поскольку оба они родились подданными Российской империи, а студенческая молодость одного прошла в стенах Московского, а другого - Санкт-Петербургского университетов. Тот, что был посуше и повыше, представлял в Москве интересы Латвии, пониже и покоренастее - Эстонии.
       - Слава Богу, что мы работаем не в Японии, и что у нас дипломатический иммунитет, - хмыкнул латыш.
       - ... Который в Совдепии не помешал бы не только дипломатам, но и всем прочим гражданам, включая местных, - согласно кивнул эстонец. - Однако в связи с чем вы вспомнили Страну восходящего солнца? По мне, так жить под микадо всё равно лучше, чем под генсеком...
       - Дело вкуса, - пожал плечами латыш, - однако ж на мой взгляд, где-нибудь в Берлине, всё-таки, уютнее... Что же до японцев, то наш атташе рассказал мне одну занятную штуку. Их контрразведчики изобрели новый способ слежки за выявленным агентом: они не только не скрываются, а попросту лезут ему на глаза, не отходя от бедолаги ни на шаг. Разумеется, это делается в том случае, если арест - дело нескольких дней. Таким путем они не только совершенно деморализуют противника (что важно с точки зрения подготовки к предстоящим беседам "по душам"), но и исключают всякую возможность того, что он скроется или свяжется со своими; опять же, проваленный шпион, нервничая, может тем не менее рискнуть выйти на связь, и тогда неминуемо выдаст свои контакты.
       - По-азиатски изощренно и в то же время грубо, в чем, однако, ощущается особый изыск. В точности так же, как в феномене, известном под названием "восточная лесть": европейский человек пытается льстить с подходцем, а там это принято делать в лоб, что в большинстве случаев оказывается значительно эффективнее... Рассказ вашего атташе, как я понимаю, вы вспомнили из-за нашего неутомимого филёра?
       - Ну да! Представьте себе только: мало того, что в доме не поговоришь, но и на улице пришлось бы молчать?
       - Кто знает, может быть, в ведомстве Лаврентия Павловича научились уже и на расстоянии подслушивать? Специальная техника на месте не стоит. Кстати, насчёт грубости. Вы обратили внимание, что со сменой хозяина на Кузнецком мосту изменился и тон, которым с нами разговаривает обитатель тамошнего главного кабинета?
       - Да уж, трудно не заметить! После интеллигентного Литвинова...
       Эстонец не согласился:
       - Дело не только в личности Молотова, хотя его грубость и жесткость общеизвестны. Отставка наркома-приверженца коллективной безопасности и, к тому же, еврея была не только сигналом Гитлеру... Она обозначила смену внешнеполитического курса Совдепии, который становится всё больше и больше имперским.
       - Коллега, не торлпитесь ли с подобным заключением? Согласен, кое-какие настораживающие тенденции просматриваются. И дело, конечно, не в смене наркома иностранных дел, а в том, что трудно представить себе Литвинова, говорящего о советско-германском братстве по оружию во время "польского похода". "Прихватив" восточные земли Польши, Сталин...
       - Может не остановиться и обратить свои взоры на Прибалтику!
       - Ну, это, коллега, всё-таки, разные вещи! - латыш даже остановился на мгновение, в несогласном недоумении разведя руки. - Наедине-то друг с другом можно уж быть откровенными и называть вещи своими именами: территория оседлого проживания восточных славян - исконные земли российской короны (во всяком случае, сфера её законных интересов), а Прибалтика, где славяне никогда не жили, захвачена, причем по историческим меркам, совсем недавно!
       - Коль скоро говорим "не для прессы", то у кого, позвольте полюбопытствовать, была захвачена Прибалтика? У шведов, по преимуществу, да у потомков немецких баронов из Тевтонского ордена, нам ли с вами не знать! Вон, даже финны начатки своей государственности получили исключительно войдя в состав Российской империи... Из всех "чухонцев", как величал балтийских автохтонов российский шовинист Пушкин, национальное государство было только у литовцев, да и то до тех пор, пока они не обженили князя своего Ягайло с польской королевой Ядвигою и не приняли католичества...
       - Ну, знаете..., - латыш снова развел руки, надулся и надолго замолчал.
       Эстонец, также не говоря ни слова, вышагивал рядом, не пытаясь возобновить разговор. В принципе, он не понимал реакции своего собеседника: его родина имела схожую историческую судьбу. Другое дело, что обретши суверенитет в 1918 году, никто расставаться с ним не собирался, по крайней мере, добровольно. Кто бы мог на него покуситься, германцы? Кто бы сомневался: во все века они интересовались той частью Европы, которая выходит к Балтийскому морю и соседствует с Восточной Пруссией. Со скандинавами им ещё приходилось считаться, а вот со всякой мелочью, к которой они относят и нынешнюю Эстонскую Республику... Но рано или поздно, конечно, влезут, и уж лучше они, чем русские. Впрочем, сейчас тевтоны толкутся у линии Мажино и, по всей видимости, проторчат там ещё долго. Русские...?
       - Русские и рады бы прибрать к рукам наши порты, - словно подслушав его мысли, прервал затянувшуюся паузу латыш, - но господа народные комиссары давно уже сменили кожаные куртки на визитки, претендуют, видите ли, на респектабельность! Лига Наций, то сё... Им придётся уважать наш нейтралитет, в конце концов, Великобритания, Штаты заставят! Да и Гитлер тут Сталину не помощник: у него на западном фронте забот полон рот, чтобы открывать ещё и восточный лишь для того, чтобы таскать для своего заклятого друга каштаны из огня!
       - Вы полагаете, фюрер пока в Балтию не сунется? Возможно, возможно... Во всяком случае, в краткосрочной перспективе - тут я с вами согласен: ну не совсем же бумажки, в конце концов, договоры о ненападении, которые и Эстония, и Латвия подписали с ним этим летом. Осмелюсь однако напомнить, что вы только что говорили о сфере российских интересов... В последнее время ходят слухи...
       - О неких тайных договоренностях между Берлином и Москвой? Вздор, не верю!
       - Слухам можно верить или не верить, но знать о них - одна из наших обязанностей. Так, значит, не верите?
       - Ни в коем случае! И не потому конечно, что верю в принципиальность "ленинской внешней политики", и не потому даже, что верю в яростный антикоммунизм господина Адольфа: в двадцатом веке дипломатия из политики возможного стала политикой невозможного... Просто два фюрера, красный и коричневый, настолько друг другу не доверяют, что никогда не подпишут юридически обязывающий документ, который при разглашении чрезвычайно скомпрометировал бы что одного, что другого.
       - Русские говорят, что дыма без огня не бывает...
       - Мне как-то ближе древние римляне, они тоже полагали, что "где дым, там рядом и огонь". Кстати, в неясных случаях они рекомендовали искать "cui prodest?", "кому выгодно?". Если исходить из этого указания, то с уверенностью можно предположить, что слухи, о которых вы говорите, с благословения доктора Геббельса распространяются нашими коллегами из немецкого посольства. Замечательный способ вбить ещё один клин между западными демократиями и Советами!
       Эстонец скептически пожал плечами, но возражать не стал: ему тоже хотелось бы верить, что нейтралитету его государства ничто не угрожает, к тому же продолжение дискуссии было чревато тем, что едва исчезнувший холодок в разговоре с обидчивым представителем соседней страны снова даст о себе знать. Лучший способ сделать человеку приятное - согласиться с его мнением. Поэтому эстонец раздумчиво проговорил:
       - Да, нынче Советы вынуждены играть по общепринятым правилам, так просто к нам теперь не влезешь, поэтому они и затеяли эти переговоры о заключении военных союзов о взаимопомощи! Но по мне лучше немцы, чем русские: всё-таки Европа, а не скифы! Летом у нас гостила немецкая военная делегация... - он смешался, поняв, что чуть не сказал лишнего.
       - Ничего, - разгадав природу смущения собеседника, поспешил того успокоить латыш, - они к нам тоже приезжали. Разумеется, Германии надо изучать будущий театр военных действий против Советов. А касательно того, что выбирая между Москвой и Берлином, не колеблясь, следует предпочесть фатерлянд, то с этим утверждением согласится любой разумный прибалт, если он не коммунист, конечно. А насчет договоров... Не уверен, что в Риге, Таллинне и Вильнюсе хоть кто-то горит желанием подписывать такого рода документы и допускать создание на своей территории советских военных баз. Как говорится, пусти козла в огород... Тактика, как я понимаю, будет простая и старая как мир: торговаться до посинения, пока эта идея, как вода, не уйдет в песок.
       - По моим сведениям, - латыш понизил голос и оглянулся на филёра, - наш министр приезжает в Москву с подобным же планом действий...
       ... Уже через пару-тройку недель этот разговор неожиданно вспомнился послу Латвийской Республики, который по должности входил в состав делегации своей страны и участвовал в упомянутых переговорах. Дело было четвёртого октября, спустя неделю после того, как перед нажимом Москвы уступила Эстония. В какой-то момент Молотов, недослушав очередные возражения своего контрагента Вильгельма Мунтерса, недобро блеснул пенсне и неожиданно встал из-за стола.
       - Не возвратитесь домой, пока не подпишите, - резко бросил нарком и вышел вон.
       Это было более, чем неожиданно: ещё второго октября латвийский министр иностранных дел, касаясь хода переговоров, в своем дневнике записывал: "разговор шел спокойно, без угроз". Разумеется, уже на следующий день Пакт о взаимопомощи был подписан; спустя пять дней под аналогичным документом поставили свои подписи представители Литвы.
       Спустя всего несколько дней - 18 октября 1939 года в прибалтийские страны были введены "ограниченные контингенты" советских войск, дабы разместиться - как это и предусматривалось договорами - на предоставленных им базах.
       Однако же мы сильно забежали вперёд...
      
       Владимир Севастьянов уважал начальство, и поэтому - чтобы не дай Бог, не появиться в кабинете майора Веснина последним - приехал на совещание в МУР за пятнадцать минут до назначенного времени. Как выяснилось, совершенно напрасно: все были заняты своими делами, и никто не обращал на "приблудного" лейтенанта внимания. В результате ему пришлось с четверть часа в одиночестве мрачно курить на лестничной площадке, устроившись около усыпанной табачным пеплом урны - аккурат, под грозной табличкой "Не курить!". Впрочем, он с пользой провёл эти праздные минуты для того, чтобы обдумать свой отчёт: в неизбывной колготе, которая составляет самую суть рабочего дня опера из районного отделения милиции, выкроить для этого время ему до той поры не удалось.
       ... В тот момент, когда Ася Аркадьевна поинтересовалась, сильно ли она поможет "товарищу милиционэру", если назовёт "Фимочкиного убийцу", сердце лейтенанта дрогнуло: шутка ли, в пять минут раскрыть преступление, взятое под контроль МК партии, может быть, даже самим Хрущёвым! Стараясь не выдать мимикой охватившего его волнения, он скучным тоном сообщил, что для следствия важны любые сведения. Достав блокнот и карандаш, значительно спросил: "Итак?".
       - Сколько вам лет, лейтенант? - задала неожиданный вопрос Солнцева.
       Несколько сбитый с толку Владимир буркнул: "двадцать восемь", и совершенно по-детски добавил: "через пять месяцев стукнет".
       - Тогда вам должно быть известно, что такое любовь! - патетически воскликнула пенсионерка.
       - Простите? - только и оставалось сказать окончательно потерявшему нить разговора милиционеру.
       - Стрррасть! - закатив глаза, страшным голосом пояснила Ася Аркадьевна. - Фимочку убил любовник. Вы слышали про Отелло?
       Окончательно ощущая себя идиотом и понимая уже, что ожидать поздравлений со Старой площади (в описываемое время хозяином там была не администрация президента, как ныне, а ЦК, МК и областной комитет партии) в связи с успешным завершением расследования пока рановато, Севастьянов подавил в себе желание встать и уйти: разговор этот, сразу ставший бессмысленным, требовалось всё же закончить:
       - Поясните, что вы имеете в виду?
       - Что тут ещё объяснять? - Солнцева начала раздражаться. - У Фимочки был воздыхатель, неужели не понятно?
       - В её-то годы? - не удержался лейтенант.
       - А что в этом особенного? - вздернула подбородок Ася Аркадьевна. - Фимочка была всего на семь лет старше меня!
       Чертыхнувшись про себя, Владимир был вынужден спросить:
       - Вы его знали? Как его фамилия?
       - Что вы! - Тут пенсионерка закатила глаза, - Фимочка держала это в страшной тайне.
       - Можете его описать?
       - Этого человека я видела всего один раз, и то издали.
       Лейтенант счет полезным подольститься, причём сделал это по принципу "ничто не слишком". Сам того не подозревая, он прибег к той форме лести, о которой несколькими страницами выше говорили прибалтийские дипломаты:
       - Не поверю, что такая умная, наблюдательная и красивая женщина как вы, ничего не заметила! Наверняка же ваша память сохранила какие-то характерные чёрточки его внешности!
       От услышанного Солнцева слегка порозовела. Благосклонно взглянув на молодого человека, она сдвинула большей частью удаленные пинцетом и аккуратно нарисованные по выщипанной стерне черным карандашом брови, и заметно напряглась. Затем вздохнула и выпалила: "Красавец-мужчина! Я думаю, поляк". На вопрос, почему именно поляк, та пояснила: мол, поляки - настоящие мужики... Блльшего Севастьянов, как ни бился, вытянуть из Аси Аркадьевны не сумел. Впрочем, старался он больше для порядка: невооруженным взглядом было видно, что всё это полная ерунда. Никакой ясности не наступило и в связи с версией, связанной с общественной деятельностью потерпевшей: выслушав вопрос Владимира, Солнцева фыркнула и сказала, что управляющий домом Калинин - честный человек, но либерал, а в домоуправлении сидят одни "мэрзавцы", бюрократы и хапуги, но не настолько, чтобы убить человека, который старается вывести их на чистую воду. Почти та же оценка прозвучала и в отношении жильцов: "публика в политическом отношении разношёрстная, но за исключением отдельных прохвостов все они - заслуженные революционэры, и на убийство соратницы пойти не могли". Немного подумав, Ася Аркадьевна добавила: "Конечно, здесь живут разные люди, в том числе и бывшие эсеры, но даже им для того, чтобы совершить тэракт, нужен солидный повод".
       Лейтенант был молод, но смог в полной мере оценить, насколько искусно в беседе с ним эта дамочка - внешне отметая все его подозрения, на самом деле сохранила их и даже приумножила, введя нового фигуранта, да к тому же ещё, и иностранца. Похоже было, что к гражданке Солнцевой придется присмотреться повнимательнее...
       У майора Веснина было накурено - не спасало положения даже открытое перед совещанием окно, разве что к отсутствию кислорода добавился не слишком приятный сквознячок (на улице было свежо). Там собрались все, кого Севастьянов видел утром в квартире убитой, в том числе и представитель НКВД. Когда все расселись, первым - пользуясь привилегией хозяина - взял слово владелец кабинета. Окинув взглядом лица оперативников, он откашлялся и заговорил глуховатым голосом старого курильщика.
       - Как всем вам хорошо известно, сегодня утром меня вызывал комиссар, поскольку дело об убийстве гражданки Борщ поставлено под контроль МК. Убийство - вообще редкое преступление, а тут лишили жизни заслуженную революционерку. Чего вы не знаете, так это того, что общее руководство следствием (притом, что с нас с вами ответственности за поимку убийцы никто не снимал) перешло к Главному управлению госбезопасности НКВД...
       При последних словах Веснина в помещёнии произошло некое невидимое глазу движение, сродни дуновению ветерка. Описать его Севастьянов не взялся бы, но ощутил явственно.
       - ... Поэтому первым я предоставляю слово старшему майору госбезопасности Ковальчуку. Остап Петрович, пожалуйста!
       Чекист встал, откашлялся и внушительным взглядом осмотрел свою небольшую аудиторию. В нём чувствовался большой начальник, и в сущности, так оно и было: по существовавшему в те времена правилу, звание старшего майора НКВД соответствовало армейскому комдиву (следующий после комбрига), а перейди он на службу в милицию, то скакнул бы ещё на одну ступеньку. Недоумевая, почему руководство расследованием пусть даже нерядового убийства поручено стол высокому чину, Владимир приготовился слушать и даже достал записную книжку - неизменную часть экипировки любого милиционера во все времена.
       - Полагаю, вы никак не можете взять в толк, с какого рожна в вашу работу вмешивается госбезопасность, - проницательно угадав невысказанный общий вопрос, с места в карьер начал Ковальчук. - Сообщаю по секрету: вам и не следует этого знать, - майор сделал паузу для того, чтобы переждать смех, который, как он ожидал, вызовет его шутка. Не дождавшись ожидаемой реакции, суховато закончил: - вполне достаточно следующей информации: у контрразведки имеются серьезные основания для того, чтобы считать данное убийство эксцессом иного преступления, входящего в компетенцию Главного Управления государственной безопасности НКВД СССР. Вопросы есть? - Желающих что-либо уточнить не нашлось, и чекист продолжил: - В раскрытии убийства Серафимы Борщ ответственность МУРа распространяется в пределах компетенции милиции. Прошу по очереди доложить нам с майором - кивок в сторону Веснина - всю собранную за день информацию.
       Оперативники один за другим поднимались с места и, подчеркнуто глядя только на своего непосредственного начальника, докладывали о своих "достижениях", коих было ничтожно мало - чтобы не сказать, вообще не было - как поначалу бывает почти всегда, когда приходится раскрывать совершенное без видимых мотивов убийство, тем более, не по горячим следам, а спустя какое-то время. Ведь в таких условиях даже свидетелей найти очень трудно, если не невозможно. Оба майора слушали молча, перебивали офицеров редко и столь же нечасто что-то записывали - не потому, что надеялись на свою память: записывать попросту было нечего. Наконец, дошла очередь и до Владимира. К удивлению лейтенанта, слушая его короткий рассказ о встрече с Солнцевой и последующих беседах с другими жильцами из тех, кого удалось застать дома, Ковальчук, одобрительно кивая головой, исписал целых две страницы.
       Севастьянов выступал последним. После него взял слово Веснин и поставил задачи на следующий день, после чего предупредительно поинтересовался у коллеги из НКВД, не хочет ли тот что-нибудь добавить. Ковальчук отказался и довольно-таки бестактно (чекист всё же, пусть даже и формально, выступал в качестве гостя) объявил собравшимся, что они свободны. Пробираясь к выходу между расставленных стульев, лейтенант с изумлением услышал свою фамилию. Обернувшись, он увидел смотрящего в его сторону Ковальчука.
       - Севастьянов, останься!
       Когда все вышли, и в кабинете остались только два майора и лейтенант, чекист неожиданно улыбнулся:
       - А ты молодец, Севастьянов! Как сказали бы у нас пид Полтавой, вумный парубок: единственный из всех раздобыл что-то стоящее. Давай-ка ещё раз, и теперь - со всеми подробностями. Особенно меня интересует рассказ солнцевской соседки, из которого следует, что дочка этой Аси Аркадьевны практически ежедневно навещала квартиру Серафимы Борщ, а также тот иностранец, предположительно поляк...
       Простимся на этом со скромным лейтенантом Севастьяновым: свою роль в нашей истории он выполнил, и больше мы с ним не встретимся. Для любителей подробностей сообщим, что лето 1941 года Владимир встретил старлеем, правда, ценой перевода в Смоленское ГУВД, чему немало споспешествовал старший майор НКВД Ковальчук. Проявив невероятное упорство, с третьего рапорта Владимир отпросился, всё-таки, на фронт, где и сгинул где-то под Вязьмой. Мир праху его и иже с ним!

    4

       Из доклада Разведывательного управления Красной Армии от 20.08.1935: "Состоявшееся 10 июня с.г. англо-германское морское соглашение вскрывает новые сложные замыслы и комбинации... Германии будут нужны, кроме Польши, ещё и другие союзники на Балтийском море, и в первую очередь - Финляндия. В случае участия Финляндии в антисоветской войне, Германия имеет возможность наилучшим образом организовать оборону против действий Красного флота, блокировав последний в Финском заливе... В целях обеспечения наилучших условий для действий против Красного флота на Балтике, Германия уже теперь стремится вовлечь в антисоветскую войну, кроме Польши, ещё и Финляндию...".

    * * *

       Комбриг Ястребов приехал в Москву на "Красной стреле", и с вокзала сразу отправился на Знаменку, в Разведуправление: совещание, для участия в котором, собственно, его и вызвали в наркомат, должно было начаться после обеда, и он рассчитывал с пользой провести хотя бы часть этого дня, который иначе наверняка будет прожит впустую. Совещаний Александр Иванович, как и большинство кадровых офицеров, не любил, воспринимая их в качестве досадной необходимости и составной части рутины армейской службы. К тому же, на подобных мероприятиях время от времени приходилось выступать, а стенограммы хранятся долго. С некоторых пор осмотрительные люди об этом не забывали: как ни следи за своей речью, а проскочить может что угодно - и это "что угодно", в случае надобности, выцарапает из контекста и возьмёт на карандаш любой "умелец", благо развелось их в последнее время немерено. Но чёрт возьми, случаются же ситуации, когда не отмолчишься, скажем, старший по званию предлагает тебе высказаться! Не говоря уж о партсобраниях...
       До Знаменки добираться было удобно, по прямой на метро до библиотеки Ленина (москвичи никогда не говорили "Библиотека имени Ленина"), и там пройти три-четыре сотни метров. Это было ещё одним аргументом за то, чтобы не навещать тещу, жившую на Каляевской, хотя супруга Лена, учившаяся в Москве и приехавшая к нему на несколько дней, просила Ястребова обязательно зайти к матери. К далеко не любимой Асе Аркадьевне пришлось бы ехать на перекладных: от Каланчёвки на трамвае восьмого маршрута до "Красных Ворот", а потом на "бэшке" по Садовому.
       Свою "маму" (так поначалу Солнцева-старшая хотела, чтобы он к ней обращался) Александр Иванович невзлюбил люто, с самой первой их встречи, состоявшейся три года назад, когда Леночка Солнцева - тогда ещё выпускница филфака МГУ - первый раз пригласила в гости молодого успешного командира, служившего в Генштабе. Вскоре, несмотря на активное сопротивление Аси Аркадьевны, они поженились. Ястребов жил на Полянке, в доставшейся от рано ушедших родителей комнатенке в коммунальной квартире, недалеко от самого крупного в Москве кинотеатра "Ударник", чуда техники, крыша которого, к неописуемому восторгу зрителей, тёплыми летними ночами раздвигалась. Однако Ася Аркадьевна и слышать не хотела, чтобы её обожаемая дочь (Лена была её поздним и единственным ребенком) поселилась в "коммунальной квартире без горячего водоснабжения" (она всегда в разговоре пользовалась посконными канцеляризмами). В результате Александр Иванович, как он думал временно, в ожидании скорого назначения в гарнизон, перебрался на Каляевскую, в большую квартиру в Доме бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Рассказывать о сём непростом периоде его жизни мы не будем; скажем только, что, вспоминая эти полгода, он всегда выразительно шевелил губами - что он хотел сказать, понятно было и без сурдопереводчика.
       К тому времени, когда Ястребова назначили начальником оперативного отдела штаба Ленинградского военного округа, Елена успела поступить в аспирантуру (она изучала творчество какого-то малоизвестного английского поэта-романтика, Александр Иванович никак не мог запомнить его имя), и к неописуемому восторгу тёщи, комбриг уехал к месту несения службы один. При этом Ася Аркадьевна взяла с супругов слово, что "до Леночкиной защиты никаких неожиданностей в виде внука или внучки она от них не получит". Понимая, что та спит и видит, как бы их развести, Александр Иванович частенько вспоминал слова кумира всех советских мальчишек, которые героический комдив произносит в финальной сцене фильма режиссёров-однофамильцев (но не братьев, как ошибочно думают) Васильевых. Чапай, как известно, борясь с бурным течением Урала и ранением, упрямо повторял: "Врешь, не возьмешь!"...
       Ещё только собираясь в командировку, Ястребов из Ленинграда созвонился с приятелем и бывшим коллегой, по-прежнему служившим в Разведупре, поэтому пропуск ему был заказан. Юрий Чистяков, однокашник по академии, в звании полковника курировал в разведке северо-западное направление, и Александр Иванович счёл нелишним, воспользовавшись оказией, порасспрашивать осведомленного человека. Комбриг, будучи опытным офицером и, к тому же, неплохим шахматистом, понимал, что в той партии, которую разыгрывало политическое руководство страны, следующий ход, скорее всего, будет сделан в зоне ответственности, если не на территории его округа. Ещё до начала "польского похода", 11 и 14 сентября 1939 года, пришло распоряжение начальника генштаба Шапошникова и наркома обороны Ворошилова об усилении войск на советско-финской границе, минировании Финского залива и приведении авиачастей на территории округа в боевую готовность. Чем это было: проявлением недоверия к временному союзнику Гитлеру? Опасением, что Англия и Франция не спустят так просто СССР аннексию части Польши? Подготовкой к "финскому походу"? Разумеется, точного ответа на эти вопросы Александр Иванович знать не мог, но наиболее вероятным полагал третий вариант.
       Чистяков встретил старого приятеля тепло, но деловито и немногословно. Приобняв Ястребова, сообщил:
       - Могу выделить тебе всего несколько минут. Извини, куча работы. Уже скоро месяц, как не разгибаюсь: один сплошной аврал. Чего тебе надобно, старче? - Юрка ещё во времена курсантства слыл знатоком и любителем Пушкина.
       Слова однокашника косвенным образом подтверждали соображения комбрига о грядущих событиях. Иначе какого лешего было бы полковнику так горбатиться?
       - Совсем одолела меня, Золотая рыбка, рутина, - Александр Иванович поддержал Чистякова и спародировал ответ Старика. - За деревьями, как говорится, не вижу леса. Между тем чую, что скоро у нас в славном городе на Неве и его окрестностях, что-то начнется. Вот и пришел, Христа ради и по знакомству, за информацией.
       Чистяков недовольно покрутил головой и со строгой миной изрёк:
       - Не положено, товарищ комбриг! Здесь, между прочим, Разведывательное управление Рабоче-крестьянской Красной Армии, а не справочное бюро или публичная библиотека. Про такую штуку, как секретность, слышал небось? Или в ЛВО другие порядки? Так вот, у нас в генштабе сейчас за этим особо рьяно следят. Бдительность! - для убедительности он воздел к потолку палец.
       Настроение Ястребова стремительно упало, поскольку идя сюда, он не сомневался, что старый друг, все три года обучения в академии изводивший его могучим храпом, доносившимся с соседней койки, коллега, с которым они вместе служили до назначения Александра Ивановича в Питер, не откажет в этой просьбе. Но серьезно расстроиться комбриг не успел, поскольку славная физиономия полковника неожиданно расцвела улыбкой.
       - Ладно, Саня, кое-что я тебе покажу, а часика через два, глядишь, и выкрою для тебя минут двадцать, пошепчемся.
       По обычаю, Александра Ивановича расположили в кабинете кого-то из отсутствовавших на тот момент подчиненных Чистякова. Оглядев выданное ему добро, Александр Иванович усмехнулся: нет, нельзя сказать, что Юрик оказался так уж щедр! Да и те материалы, что лежали на столе перед Ястребовым, были староваты, а некоторые Ястребов видел ещё в то время, когда служил в Разведупре, занимаясь Польшей. Однако ж, дарёному коню в зубы, как известно, не смотрят!
       Первые документы относились ко времени сразу после прихода Гитлера к власти. Практически с 1933 года Германия начала проявлять к северной соседке Советского Союза интерес или, как сформулировал источник из тамошнего МИДа, "инициативу в отношениях с Финляндией". Последняя, как сообщал завербованный ещё в начале двадцатых годов офицер Рейхсвера, чуть ли не с готовностью ответила взаимностью. Тут же состоялись не слишком афишируемые поездки в Германию генерала В. Ненонена, неких старших офицеров Р. Лагуса, Я. Лундквиста, Л. Гранделла. Что это им вдруг приспичило? Ответ, казалось, лежал на поверхности: Финляндия, не имевшая собственной военной промышленности, остро нуждалась в вооружении, тем более в современном, а не времен первой мировой войны, которое до сих пор хранилось в её арсеналах. Однако ж очевидное не всегда самое вероятное: что, до тридцать третьего года оружие в Германии финнам никто бы уже не продал? Как говорится, свежо предание, да верится с трудом: предыдущий руководитель страны, старый вояка Гинденбург, в первую мировую воевавший как раз на восточном фронте, с удовольствием бы вооружил потенциального врага России, как сделал уже это один раз в восемнадцатом году! Тревожно всё это: для Ястребова, выпускника Академии Генерального штаба, не составляло секрета, что военно-экономическое сотрудничество имеет обыкновение перерастать в военно-политическое...
       Вскоре, в декабре 1934 года, в Финляндию пожаловал уже сам Маннергейм. Заявленной целью двухнедельной поездки было приобретение новейшей военной техники, прежде всего, авиации. Дойдя до этой строчки, Ястребов понимающе хмыкнул: в самом деле, зачем же ещё авторитетнейшему государственному деятелю тысячу раз по семь вёрст киселя хлебать? В ходе визита барон встречался с Германом Герингом, другими нацистскими руководителями. Как явствовало из чистяковского досье, хозяева настойчиво интересовались позицией, которую займет Финляндия в случае войны - при этом особенно не скрывалось, что под "условным противником" подразумевается СССР. Конечно, Маннергейм, старый лис и, между прочим, нечуждый разведке человек, имевший награды за успехи на этом поприще ещё во время русско-японской войны, вряд ли мог дать однозначный ответ на подобный вопрос. Комбриг однако отдавал себе отчет в том, что информация такого рода не могла не насторожить родимое руководство: уже сам по себе факт обсуждения подобной темы представлялся достаточно тревожным, а настойчивые попытки свергнуть большевистскую власть извне начались чуть ли не 25 октября семнадцатого года, и не прекращались ни на день. Что разные там иностранные Черчилли-Керзоны, что свои доморощенные Промпартии да всякие лево- и правоцентристские центры. Волосы ведь шевелятся, когда перечитываешь материалы московских процессов... Причем ведь предателями оказываются крупнейшие военачальники, так иху мать и разэдак!
       Изучив записку Разведупра от 1935 года, в которой говорилось о последствиях для СССР англо-германского морского соглашения, комбриг углубился в написанный двумя годами позже и подписанный ещё Урицким документ под названием "Записка о составе, численности, мобилизации и развёртывании морских сил вероятных противников на Балтийском море". В глаза бросилась подчеркнутая кем-то, возможно Чистяковым, красными чернилами фраза: "Имеются сведения, указывающие на то, что Финляндия будет использоваться в качестве базы для развёртывания Германией флота и воздушных сил против СССР".
       "Будет, ох будет!" - подумал про себя Ястребов. С точки зрения немцев - а он понимал, что нынешняя, завязавшаяся на поминках польской государственности, "дружба" с фашистами не вечна - просто грешно в неизбежном будущем столкновении не воспользоваться стратегически выгодным географическим положением северной соседки СССР. Не постеснялся же кайзер в первую империалистическую растоптать суверенитет нейтральной Бельгии! А что мешает Гитлеру сделать то же самое со столь же "могучей" Финляндией? Значит, с этими белобрысыми и голубоглазыми подданными бывшей Российской империи во всех случаях придется столкнуться - раньше или позже. Лучше - по своей инициативе, это азбука военной науки...
       Александр Иванович вздохнул и взял следующий документ. Однако сосредоточиться на работе не удавалось. Вспомнилась недавняя штабная игра, посвященная возможной кампании против "Страны Суоми". Разумеется, официально её целью была "отработка контрудара в случае вражеского вторжения со стороны Карельского перешейка": некоторые вещи не называются своими именами даже в секретных штабных документах.
       Ястребов тогда на подведении итогов довольно резко выступил против основной идеи сценария: выхода на Хельсинки примерно за пару месяцев боёв силами одного только Ленинградского военного округа. Комбриг доказывал, что учитывая сложный ландшафт предполагаемого театра военных действий, сооруженные в Карелии оборонительные сооружения и недостаток разведывательной информации о противнике, предлагаемый план трудноосуществим (сказать "нереален" он не решился). По мнению Ястребова существовало два варианта: или привлечь к выполнению боевой задачи крупные соединения из других округов, или закладывать иные сроки, готовясь при этом к крупным потерям. Прибывшие для проведения игры генштабисты заспорили с ершистым ленинградцем, за исключением приехавшего вместе с ними молчаливого офицера со знаками различия дивизионного комиссара. Комбриг расценил молчание политработника как одобрение своей позиции, и рассчитывал, что тот его поддержит. Этого однако не произошло, и Александр Иванович был в пух и прах разбит оппонентами. Он успел уже забыть ту неприятную историю, а вот поди ж ты, вспомнилась!
      
       Елена Ястребова была не в настроении. В кои-то веки вырвалась навестить мужа, как его тут же отправили в командировку, да ещё в Москву, откуда она сама накануне к нему приехала! Кажется, у транспортников это называется "встречные перевозки" и всячески преследуется... Обидно было вдвойне: и виделись нечасто, отчего каждый день, проведенный вместе особенно дорог, да и кататься туда-сюда накладно. Хорошо хоть, Сашина командировка была кратковременной, и несколько деньков они всё-таки проведут вместе. Ополаскивая после завтрака посуду, она механически, думая о своём, напевала частушку, частенько слышанную ею от матери, обожавшей этот вид вокального искусства:

    Гегечкори лоби варит

       И чады печёт.

    А Жордания помогает

       На базар несёт.
       Только став взрослой и прослушав в университете курс истории ВКП(б), Ястребова - тогда ещё Солнцева - с удивлением поняла, что с детства знакомыми персонажами этого издевательского, как выяснилось, стишка были грузинские меньшевики Евгений Гекечкори и Ной Жордания. После этого оставалось только узнать, кто таков неведомый "ЧадА" (мать всегда пела "... а Чада печёт", но пояснить, кто же это, при всём своем желании не могла). Проникнуть в сию тайну стало почти навязчивой идеей не чуждой истории студентки, однако никто из опрошенных Леночкой старых большевиков и преподавателей, персонажа с такой фамилией или партийным псевдонимом не знал. Прояснил вопрос один старый тифлисец сообщивший, что "чады" - грузинский кукурузный хлеб. Всё объяснялось просто: матушка, родившаяся в одном из закавказских губернских городов и безвыездно прожившая в Закавказье до двадцати одного года, так толком не усвоила ни одного языка, кроме неродного русского - притом, что на её "малой родине" жили сравнимые по численности общины азербайджанцев, русских и армян, а также грузины, греки и многие другие. Частушку эту она подцепила в молодости от кого-то из старших товарищей по большевистской ячейке, бездумно запомнила на слух, а потом так и распевала всю жизнь, как услышала. Похожее случается в детстве со всеми. Лена сама провела годы раннего детства около черной "тарелки" радиодинамика, и долгое время, подпевая исполнявшему её любимый вальс хору, вместо "серебрятся волны", ничуть не сомневаясь, что поет правильно, выводила "все ребята волны"...
       Посмотрев на часы, Елена выключила воду. Если она хотела застать мужа дома до того, как он уйдет в наркомат, пора было бежать на почту за талоном на междугородный телефонный разговор - телефон в квартире, предоставленной начальнику оперативного управления штаба ЛенВО командованием, разумеется, наличествовал. Ястребова терпеть не могла вести телефонные переговоры с почты: связь была аховой, слышимости никакой, и приходилось кричать на всю Ивановскую. Что радости посвящать незнакомых людей в подробности собственной жизни? Внезапно зазвонил телефон. Решив почему-то, что это Александр, Лена кинулась к аппарату и сняла трубку. В ответ на её взволнованное "алёканье" кто-то пару секунд подышал и аккуратно отсоединился. Небось, какая-нибудь Сашкина поклонница, кривовато улыбнулась Ястребова, но тут же себя застыдила: уж в ком в ком, а в комбриге Ястребове его верная жёнушка была уверена на все сто процентов. Даже на все двести, как полагается стахановцу, - теперь уже широко улыбнулась она своей шутке и засобиралась на улицу.
       Идти было недалеко, да и утро выдалось на удивление тихое и солнечное. Оставив голубое, под цвет глаз пальто висеть на вешалке, Елена решила ограничиться извлечённой из чемодана вязаной кофтой. Кто сказал, что двадцать пять - солидный возраст? Ощущение веселья, пришедшее к ней пару минут назад, не прошло, а наоборот, беспричинно усилилось, и молодая женщина, перепрыгивая через ступеньки, стремглав сбежала по лестнице с третьего этажа и по инерции пулей вылетела из парадного на тротуар. При этом она налетела на мужчину в габардиновом сером пальто, выходившего из будки телефона-автомата, расположенного около входной двери. При этом она ощутимо врезалась ему плечом куда-то в район солнечного сплетения. "Ох!", - только и выдохнул незадачливый прохожий. Елена рассыпалась в извинениях и попыталась заглянуть мужчине в лицо с тем, чтобы понять, насколько ею нанесен большой ущерб. Незнакомец, однако, бормотнув что-то отвернулся и быстро скрылся за углом. Лена было обиделась на грубияна, однако тут же сочла, что по справедливости настоящей грубиянкой оказалась всё же она сама: кому понравится, когда на улице тебя чуть ли не сбивают с ног?
       Почтовое отделение располагалось всего через три квартала, и Елена, отказавшись от трамвая, предпочла пешую прогулку. Подставив лицо слепому северному солнышку, она неторопливо двинулась вперед. Как обычно, по рабочим дням в утренний час народу на улицах было не густо: с наступлением осени наводнявшие Ленинград отпускники со всего Союза исчезали как класс, а недавнее ужесточение трудового законодательства вымело с улиц праздношатающихся граждан, оставив на тротуарах стариков, дошколят и разных командировочных. Ещё было много моряков, что не могло не броситься в глаза жительнице сухопутной Москвы. После обеда добавится молодежи, покинувшей классы и аудитории, а пока на столичный вкус на улице было всё же пустовато...
       На перекрестке пришлось остановиться: как всегда, перед самым её носом зеленый сигнал светофора сменился на желтый. Ну хоть бы раз в жизни успеть проскочить! Ощутив непривычное, какое-то нематериальное давление на затылок, Елена непроизвольно оглянулась и перехватила взгляд некоего мужичка, тотчас отвёдшего глаза в сторону. В этом не было ничего странного, поскольку Солнцева младшая была не менее, если не более интересна, чем её мать, и привыкла поэтому вызывать восхищенные взоры представителей противоположного пола. Вернее, не было бы ничего странного, если бы не то непривычное ощущение, заставившее ее обернуться - Лена никогда не испытывала ничего подобного. Хотя нет, однажды в детстве случилось нечто похожее: мать повела её в зоосад, и они долго стояли перед клеткой с "Акелой", как девочка тут же окрестила ее обитателя, матёрого серого волка. Когда же они, наконец, двинулись дальше - Леночка запомнила это очень крепко - она ощутила беспокойство и, обернувшись, встретилась взглядом с желтовато-карими глазами этого хищника, исподлобья смотревшими ей вслед. В довершение ко всему, когда они отошли уже достаточно далеко, и неприятное воспоминание уступило место предвкушению удовольствия от обсыпанного маком горячего бублика, до Лены донесся надрывный волчий вой, от которого в первобытном ужасе содрогнулось её детское сердечко...
       Зажегся зеленый, и Ястребова, улыбаясь своим детским воспоминаниям, спустилась с "поребрика" на проезжую часть, непроизвольно стараясь шагать, ступая по белым квадратикам, располагавшимся, как знак масти бубен остриём кверху, и обозначавших переход. На другой стороне улицы она замедлила шаг и обернулась, но никого похожего на того, кто напомнил ей давнее происшествие в зоопарке, не увидела. "Когда кажется, надо креститься!", - вспомнила Ястребова расхожую поговорку, и к ней начало возвращаться беззаботное настроение.
       На почте пришлось отстоять небольшую очередь, которая, к тому же, ползла очень медленно. "И не забудь продлить мне командировку, - отчаянно кричал из кабины междугородных переговоров, на стеклянной двери которой была нарисована золотая цифра "2", какой-то солидный мужчина. Он пытался удержать трубку между ухом и приподнятым плечом и, держа одной рукой пузатый портфель, разыскивал в нём что-то другой. - Но не так, как в прошлый раз: я под суд за прогул идти не хочу! Скажи Гаврилову, чтобы надавил через главк на здешнего директора...". От острого запаха сургуча и этого крика у Елены начала побаливать голова. Наконец, заветный талон был получен. Отходя от окошка, Ястребова увидела того мужчину, со столкновения с которым начался её сегодняшний "выход в свет". Он стоял в очереди через два человека за ней, старательно загораживаясь газетой, но не учёл, что его лицо отражается в стекле ограждения, отделявшего служебное помещение почтового отделения от зала. Теперь у неё появилась возможность рассмотреть его получше. Неожиданно она вспомнила, где видела незнакомца раньше: на Московском вокзале, когда вышла из поезда и оглядывалась вокруг в поисках носильщика.
       Это не могло быть случайностью, и ей по-настоящему стало страшно. На ватных ногах Ястребова направилась к выходу, даже не пытаясь обуздать завертевшийся в голове хоровод вопросов и не дерзая искать на них ответы. Не этот ли тип звонил ей по телефону, когда она уже собралась на почту, и дышал в трубку? Ведь она налетела на него, когда он выходил из будки таксофона... Хотел проверить, дома ли она? Но кто он, вернее, кто эти люди? (Теперь уже история у светофора не казалась Лене не стоящей внимания). Бандиты? Но какой смысл связываться с ней уголовникам - большого добра они с Сашей нажить не успели, а какие деньги у аспирантки, пусть даже и командирской жены? Командирской жены... Шпионы? А что, Ястребов - офицер-штабист, занимает высокую должность, мало ли... Ой, мамочки, неужели вражеские разведчики бывают не только в книжках?
       Наша героиня не была такой уж дурочкой, поэтому справедливости ради следует сказать, что где-то на периферии Лениного сознания мелькнуло на миг так же и предположение, что её особою заинтересовались "органы": даже минимально информированные люди в то время прекрасно знали, что "забирают" - как это случилось, например, с ее первым научным руководителем. Да и мать кое-что с оглядкой рассказывала... Однако ж мысль сию Елена прогнала с негодованием: арестовывают шпионов, врагов народа и вредителей, ну, может, иногда ошибки и случаются, так ведь как в большом деле без ошибок? Всё равно же разберутся в конце концов... Но она, дочь старых большевиков (Артём Солнцев умер в тридцать первом, сыпной тиф неожиданно и стремительно ударил по сердцу), комсомолка и без пяти минут кандидат наук, чего ей-то бояться? А вдруг... А что, если какие-то неприятности у её Александра?
       Это было бы ужасно, и Лена немедленно отбросила подобное предположение. Разумеется, оно было абсолютно абсурдным: Ястребов по своим убеждениям был настоящим большевиком и, никогда не ставя во главу угла карьерные соображения, исключительно благодаря собственному упорству, таланту и знаниям стремительно продвигался вверх по служебной лестнице. Но всё же, но всё же... Профессор Якобсон, помогавший ей сформулировать тему диссертации, тоже был членом партии, причём ещё ленинского призыва, а где он?
       Если первым порывом Елены было обратиться к первому же милиционеру, который встретится ей по дороге домой, то теперь, после бесплодных лихорадочных размышлений, бандитская и шпионская версии уже не казались ей единственно правдоподобными и даже - странное дело - показались желательными! Однако же надо было что-то делать...
       В подобной ситуации возможно несколько типовых вариантов поведения. Простое мужское (и для очень решительных женщин) решение - подойти к преследователю и поинтересоваться что, собственно, тому нужно. Изощренно-мужское - попытаться узнать, что представляют из себя люди, назойливо идущие следом (для чего лучше всего попробовать от них оторваться, а потом им же "сесть на хвост" либо же, как вариант, доступный и большинству женщин, элементарно пожаловаться милиционеру и попросить того проверить документы у докучливого гражданина). Наконец, существует и распространённая женская реакция: впасть в панику и в этом состоянии разрыдаться и натворить чёрти что. В случае с Ястребовой сыграл свою роль научные склад Лениного ума, который, кстати сказать, подметил ещё профессор Якобсон: она решила, что перед тем, как что-то предпринимать, недурно было бы спокойно всё обдумать. Лучше всего для этого было бы как ни в чём ни бывало (зачем раньше времени настораживать неведомых преследователей?) вернуться на квартиру мужа, но разве для неё реально "спокойно обдумывать" зная, что вокруг дома бродят какие-то подозрительные и явно враждебные типы? Значит, имеет смысл попробовать их обмануть и исчезнуть.
       Однако ж, как это сделать? Воспользоваться опытом, почерпнутым из рассказов старых подпольщиков - благо в детстве она их наслушалась предостаточно - и уйти через проходные дворы? Увы, для этого надо хорошо знать город... Из того же источника: неожиданно для филёров остановить пролётку и укатить прочь? Пролётку... Такси?! Не пойдёт: сразу она его не поймает, а стоя с поднятой рукой выдаст свои намерения преследователям. А трамвай не подойдёт? В студентах Елена занималась лёгкой атлетикой, неплохо прыгала в длину, бегала стометровку и имела даже первый разряд. Это давало некоторые шансы, тем более что подобной прыти от неё никто не ожидал. Имело смысл попробовать, и молодая женщина замедлила шаг: впереди была остановка, к которой следовало подойти в тот момент, когда красный вагон тронется с места.
       Всё произошло именно так, как и было задумано. Когда последние пассажиры вошли в прицепной вагон трамвая, Лена неторопливо и даже лениво шагала по тротуару на уровне его последней двери. Заметив, что вагоновожатая тронула с места, Ястребова, рискуя жизнью и вызвав яростные гудки автомобилей, метнулась на проезжую часть и каким-то чудом впрыгнула в успевший набрать приличную скорость вагон. Приникнув к заднему окну, она злорадно наблюдала, как заметались оба её преследователя.
       Спасена?
      

    5

       Из речи А. Гитлера в Берлине 19.07.1940:
       "Германо-российские отношения наконец урегулированы... Это урегулирование было обусловлено непрерывными инсинуациями Англии и Франции относительно того, что Германия якобы намеривается захватить территории, лежащие за пределами наших интересов. Иногда утверждалось, что Германия собирается оккупировать Украину... иногда - что под угрозой оказалась Румыния... В свете этих обстоятельств я счел целесообразным прежде всего достичь разумного урегулирования относительно российских и германских интересов, раз и навсегда обозначив то, что Германия считает своей сферой интересов, и то, что Россия считает жизненно важным для себя. Результатом четкого разграничения сфер интересов обеих стран стал пересмотр российско-германских отношений. Любые надежды на то, что между Германией и Россией снова возникнет напряженность - проявление инфантильности. Ни Германия, ни Россия не нарушает пределов своей сферы интересов".

    * * *

       Историю Государства Российского можно изучать по-разному, в зависимости от политических, научных и иных пристрастий: с точки зрения изменений политического устройства, обратно-поступательного хода демократии, экономического и территориального роста, от нашествия до нашествия, от революции до революции, да мало ли ещё как! Россия - живой и несмотря ни на что и вопреки всему развивающийся в веках организм; однл лишь на протяжении столетий остаётся в Отечестве неизменным: зуд бюрократического переустройства, обычно называемый у нас реформаторством.
       С муравьиным усердием и долготерпением высшее руководство и облечённые большой властью столоначальники непрерывно создают, сливают, разделяют, преобразуют различные, нередко дублирующие работу друг друга совещательные и исполнительные органы, "оптимизируют" их структуру, "минимизируют" властные полномочия или наоборот наделяют их новыми функциями...
       Вот, например, что творилось в интересующий нас период с управлением военными делами страны. Само собой, существовал Народный комиссариат обороны (тогдашнее министерство), от которого в 1937 году обособился наркомат военно-морского флота. Но! Наряду с военным ведомством уже весной восемнадцатого создаётся Высший военный совет, в том же году преобразованный в Реввоенсовет Республики, в последствии ставший Реввоенсоветом СССР. Параллельно с ним существовал Совет Труда и Обороны СССР, натурально, достаточно скоро превратившийся в Комитет обороны СССР.
       Теперь мы уже почти подобрались к тому "присутствию", о заседании которого намереваемся рассказать в настоящей главе. В 1934 г., после ликвидации Реввоенсовета СССР, был образован Военный Совет при наркоме обороны. Фактически, он объединил всю тогдашнюю военную элиту и насчитывал восемьдесят пять членов. Как нетрудно догадаться, судьба этого собрания высших чинов была трагической: в 1936-1938 годах из него "вычистили" 70 (семьдесят!) шпионов и врагов народа. В результате Военный Совет при Наркоме Обороны СССР прекратил существование. Однако свято место пусто не бывает, и 13 марта 1938 г. решением правительства были образованы Главные Военные Советы Рабоче-крестьянской Красной Армии и Военно-Морского Красного Флота. Возглавляли их соответствующие наркомы, а состав ограничивался приблизительно десятью персонами - похоже, наскрести больше не удавалось. В Совете РККА одним из рядовых членов значился генеральный секретарь ЦК ВКП(б).
       ... До начала заседания Главного Военного Совета оставалось тридцать пять минут. Верный своей привычке исчерпывающе готовиться к совещаниям, Сталин затребовал документы, имевшие касательство к теме предстоящего обсуждения, хотя отлично всё помнил, поскольку совсем недавно, летом, уже рассматривался сегодняшний вопрос - подготовка советских войск на финляндском направлении. В описываемый момент он освежал в памяти основные идеи чудовищно устаревшего оперативного плана действий армии и флота на нынешний, 1939 год. Как всё-таки изменчива жизнь! К политике это тоже относится... Не всё в ней, к сожалению, можно предвидеть, однако готовыми к неожиданным изменениям быть нужно и дллжно. Сколько раз он об этом предупреждал, да всё без толку, за всем и за всеми приходится приглядывать самому. Даром, что Хозяином прозвали - наивные простаки, думают, ему об этом не известно... Пряча в усах усмешку, Сталин отложил документ на дальний угол стола.
       Забавно получилось и поучительно! Всё последнее десятилетие представления о вероятном противнике были неизменными и полностью отвечали внешнеполитическим реалиям. И план этот, оказавшийся филькиной грамотой, им тоже соответствовал: когда в прошлом году его разрабатывали, исходили из предположения, что СССР подвергнется одновременному нападению на западе со стороны Германии и Польши, а на востоке - Японии. Считалось также, что чуть позже в войну вступят Эстония, Латвия, Румыния, Болгария, Турция и Франция, причём даже в том случае, если операции Красной армии и флота их не затронут. Ну и что получилось из этих расчётов? Пшик получился! Польши вообще больше нет, Эстония с Латвией если и не союзники пока, то и не противники, у Франции своих забот полон рот, а германец - кто бы мог подумать в 1938 году - заключил с нами пакт о ненападении. Воистину, права грузинская поговорка: вражда и дружба - братья. Вождь глотнул холодноватого чаю и поморщился: чай должен быть горячим! Конечно, Гитлер - союзник тактический, и в конце концов драчка между ними неизбежна, что понятно каждому, кто читал "Майн кампф", а он, Сталин, читал... Хотя, конечно, пока что Адольф ведет себя прилично. А как лихо разделался он с Ремом и прочими! Но всё равно, в тесной европейской берлоге таким двум медведям, как они, не ужиться!
       Нажав кнопку звонка, Иосиф Виссарионович вызвал помощника: хотелось пить, а эта остывшая ослиная моча - он с отвращением покосился на стакан - не имела больше права называться чаем. Дверь моментально раскрылась, и в кабинет вошел Александр Николаевич Поскрёбышев.
       - Распорядись свежего чаю.
       Помощник неслышно подошел, взял полупустой стакан и сообщил:
       - Товарищ Ворошилов уже приехал, интересуется, нельзя ли ему зайти до начала заседания.
       - Два чая, - экономя слова, ответил вождь. При своей приверженности к бесконечным повторениям, он любил блеснуть лапидарностью.
       Поскрёбышев вышел, и тотчас в дверной коробке показалась коренастая фигура "первого красного офицера". Даже получив разрешение, он на мгновение замер, ровно на столько, чтобы хозяин кабинета успел буркнуть: "Заходи, Клим".
       - Я не помешал, Коба?
       Круг лиц, имевших право время от времени произнести "Иосиф Виссарионович" был исключительно узок, хотя никаких особых распоряжений на сей счет, разумеется, не было, "работали" неписанные порядки, которыми всегда управлялось партийное закулисье. Ну и не следует, конечно, забывать о внушавшемся этим человеком страхе и его беспримерном авторитете вождя, занимавшего в тогдашней иерархии недостижимое для прочих высокое положение. "Товарищ Сталин" было своего рода официальным, вошедшим в советский этикет обращением, сопоставимым с придворным "Ваше величество". Ворошилов же к тому времени в силу естественного хода вещей и вследствие известных событий остался чуть ли не единственным членом высшего руководства, который обращался к генеральному секретарю на "ты", и уж точно одному ему дозволялось употреблять вместо общепринятого "товарищ Сталин", старый партийный псевдоним.
       - Наоборот. Готовлюсь вот к заседанию твоего Совета. Вопрос у меня в этой связи появился, и задать его тебе я хотел бы не прилюдно.
       Фраза прозвучала буднично, но чуткое ухо маршала уловило в тоне собеседника нечто, отчего он внутренне напрягся, и дело было не только в иронической формулировке "твой Совет". Сделав привычное усилие, он улыбнулся знаменитой своей мальчишеской, не по возрасту улыбкой и весело ответил:
       - Спрашивай, Коба, от тебя у меня секретов нет.
       - Нет? - Сталин выдержал паузу, по опыту зная, как она действует на собеседника.- Впрочем, все твои секреты я и так знаю... Ты мне лучше скажи, этот план Мерецкова, - вождь кивнул на документ который, собственно и должен был стать предметом обсуждения на сегодняшнем Совете, - тебе, лично тебе нравится больше плана Шапошникова?
       Нарком незаметно перевел дух.
       - Безусловно! - Чтобы подчеркнуть отсутствие у него каких бы то ни было сомнений, Ворошилов энергично кивнул. На душе у него полегчало: похоже, никакого подвоха для него Сталин не приготовил, показалось. - Как никак, генерал Мерецков - командующий Ленинградским военным округом. Кому, как не ему, знать обстановку? Мы в Москве видим перспективу, зато он знает детали.
       Вождь удовлетворённо кивнул головой: соратник его не разочаровал.
       - Но ведь Шапошников тоже, до того, как сел на Генштаб, в 1935-1937 годах командовал тем же округом?
       Только теперь Климент Ефремович понял, в какую ловушку его заманил Коба. Подоплёка вопроса заключалась в следующем. Летом Главный Военный Совет РККА под председательством Ворошилова рассматривал всё тот же план, но разработанный Б.М.Шапошниковым и предварительно - как было заведено - одобренный наркомом обороны, то есть лично им, маршалом Ворошиловым. Начальник Генштаба считал удар по Финляндии непростым делом, которое повлечёт за собой, как он сформулировал, "не менее нескольких месяцев напряженной и трудной войны". Борис Михайлович подчёркивал, что действовать надо будет быстро и с привлечением крупных сил, иначе конфликт затянется и потребует больших жертв. На том заседании член Совета Сталин раскритиковал предложения Генштаба и заявил: "Вы требуете столь значительных сил и средств для разрешения дела с такой страной, как Финляндия. Нет необходимости в таком количестве". В результате план был отвергнут, и его разработку поручили Мерецкову. Ворошилов тогда потребовал от начальника ЛенВО, чтобы продолжительность наступления не превышала двух недель, а Сталин обещал подкинуть кое-какие дополнительные силы из других округов...
       Пауза затягивалась. Сталин не без удовольствия наблюдал за Ворошиловым, который мучительно искал выхода из дурацкого положения в которое, если разобраться, загнал себя сам.
       - За два года, что Шапошников уехал из Питера, многое поменялось! - нашёлся, наконец, побагровевший нарком.
       - Ну, коли так..., - не стал продлевать пытку вождь, в планы которого отнюдь не входило на этот раз устраивать собеседнику выволочку - он просто полагал, что соратников постоянно следует держать в тренаже, - вопросов больше не имею, да и пора уже начинать твой Совет.
      
       Банальность потому и банальность, что встречается повсеместно. Трудно оспорить утверждение, что когда работаешь, и дело тебя захватывает, время летит быстро. Вот и комбриг Ястребов настолько углубился в документы, что Чистякову пришлось окликнуть его вторично, прежде чем тот отреагировал на голос приятеля.
       - Собирай манатки, и - ко мне. Выкроил для тебя целых тридцать минут, но зато потом уеду с концами, за город, так что документы придется сдать. Давай в темпе, жду!
       - Ну, нашёл чего хотел? - спросил он чрез пару минут, когда Александр Иванович, свалив папки с досье на приставной столик, боком уселся к другу (по должности Юрию не полагалось стола для совещаний).
       - Трудно сказать. Темна, как говорится, вода во облацех... Я так до конца и не понял, как поведут себя финны в случае кризиса. Ясно лишь, что там, - Ястребов многозначительно поднял вверх палец, - имеют все основания для того, чтобы им не доверять, а ведь от Выборга до Ленинграда расстояние всего на один танковый бросок! Поделись со старым корешом и бывшим коллегой, чего ждать-то?
       - Ты сам сказал: кризиса. А уж как он будет развиваться... Многого я тебе, сам понимаешь, несмотря на дружбу, рассказать не могу, - Чистяков развел руками, - служба! Однако, слушай сюда, на счёт двух моментов я тебя, младшего офицера провинциального гарнизона, всё-таки, просвещу. - Юрка всегда таким был: хлебом не корми, дай поёрничать. - А уж ты сам делай выводы, чай, не маленький. Опять же, академию зачем-то окончил...
       Вот тебе факт первый. В марте прошлого года в Берлин приезжал командующий финской армией, генерал Х. Эстерман...
       - Как же, помню! Газеты писали, что его встречали, чуть ли не как микадо.
       - Ну, конечно, не как японского императора, но все атрибуты официального визита высшего уровня наличествовали. Однако ж не об том речь. Так вот, Эстерману принадлежит высказывание (оно публиковалось в финской печати незадолго до описываемого события), что "военное руководство не действует исключительно в зависимости от обстоятельств, но и с расчетом на отделённое будущее". Запомним это... А теперь, внимание: вот что, по нашим сведениям, сказал во время той встречи Гитлер, - полковник открыл сейф, достал папку и зачитал: - "Россия является колоссом... который... всегда будет представлять опасность, угрозу для всех северных соседей... Россию надо разгромить прежде, чем она приобретёт такую силу, что её уже нельзя будет разбить".
       - Подобные взгляды фашистов - не новость, - поднял брови Ястребов. - Да и теперь, после подписания договора с Германией...
       - Не перебивай! Итак, фиксируем: а) финский командующий "заглядывает вперед" и едет в гости к фашистам; б) Адольф призывает "северных соседей" присоединиться к "обезвреживанию" СССР (кстати сказать, уже этим летом в Финляндии побывал начальник немецкого генштаба Франц Гальдер, но это так, к слову).
       Поехали дальше. Пришёл черёд обещанного тебе второго факта. Поверь мне на слово, я знаю о чём говорю: финское руководство далеко не едино. Имеется немало свидетельств того, что тамошние армейские настроены прогермански, а среди штатских политиков господствуют пробританские настроения. Теперь давай покумекаем. Если победит точка зрения военных - всё ясно, и обсуждать нечего. А если политиков? Казалось бы, нам тогда беспокоиться нечего, поскольку британцы воюют с немцами. Но так ли это? Чемберлен, Черчилль и все прочие сэры такие же антикоммунисты, как и Гитлер, поэтому нейтралитет Финляндии может - если сложатся соответствующие обстоятельства - оказаться под давлением и тех и других. Единственное, что можно сказать точно, так это то, что если в случае с победой в этой борьбе идей офицерства исход один единственный, а если возобладает позиция политиков - возможны несколько вариантов развития событий. Как угадать, куда и с кем пойдет наша северная соседка? Лично я...
       В это время коротко вякнул телефон и, судя по тому, что Чистяков вскочил и говорил стоя, на проводе было начальство, причём высокое. Не особенно вслушиваясь в Юркины "так точно", "никак нет", "понял", "слушаюсь" и прочие столь же красноречивые реплики, Ястребов с удивлением перехватил два-три коротких пытливые взгляда, которые приятель несколько раз метнул в него во время разговора. Уж не его ли персона предмет их беседы, мелькнула весёлая сумасшедшая мысль. Произнеся очередное "есть!", Чистяков повесил трубку и как-то неуверенно выдавил:
       - Подожди меня пару минут, срочно к начальству вызывают.
       - Ну, что делать! Я пока посмотрю документы...
       - Нет, брат, извини, но я должен убрать их в сейф, - к удивлению комбрига, решительно сказал Чистяков. Заметив его недоумение, пояснил: - Не ровён час зайдет кто, а у меня в кабинете сидит посторонний человек и роется в бумагах...
       Ожидая полковника, Ястребов уставился в окно (смотреть там, впрочем, было не на что, кроме серого колодца обширного пустого двора без единой травинки или кустика). Он прикидывал, какого лешего приятель не позволил воспользоваться возможностью и ещё чуток поработать с досье. Поверить в то, как объяснил свое решение Чистяков, он не мог, поскольку с разрешения друга уже провёл пару часов в соседнем кабинете, и это не вызвало у того ни малейшего опасения. Впрочем, мало ли какие изменения могли произойти в Разведупре за то время, что он прослужил в Ленинграде? В Европе война, везде говорят об усилении бдительности и, если вдуматься, то и правильно! Сколько шпионов разоблачено в последнее время...
       Чистякова не было довольно долго, и положение спасла найденная у него на столе "Красная Звезда". Минут через пятнадцать хозяин кабинета вернулся, молча прошел за стол и, посмотрев исподлобья на Александра Ивановича, спросил:
       - Во что же ты вляпался?
       Ничего не понимая но ощущая, как внезапно сорвалось вниз сердце, Ястребов неуверенно спросил: "Ты о чём?". Позднее он вспоминал, что был в тот момент почти уверен, что это опять Юркины фирменные "хохмочки".
       - Меня вызывал замначальника управления. Спросил, что здесь делает комбриг Ястребов, и для чего я выписал ему пропуск.
       - И... что? - растеряно спросил Ястребов и по-детски изумился: - А как он вообще узнал, что я у тебя? - более дурацкого вопроса он задать не мог, однако же его способность мыслить оказалась на несколько мгновений парализованной ощущением неведомой, но огромной беды - он как-то сразу связал произошедшее со странным запретом поработать с документами в отсутствие приятеля, отправившегося на ковёр к начальству.
       - Не трать времени на пустые вопросы, это ж очевидно: ему доложил комендант, а тот справился в бюро пропусков. А вот откуда генерал вообще узнал, что ты решил посетить предыдущее место работы? Вернее, кто ему об этом сообщил?
       - А что он тебе вообще сказал? - не задумываясь о словах друга, спросил Александр Иванович.
       - Настоятельно попросил поцеловать тебя в лобик, - огрызнулся Чистяков. - Спросил, какого лешего тебе здесь понадобилось, и велел гнать в три шеи.
       - Т-ты... серьёзно?
       - Нет, шутю! Кстати, учти на будущее, если кто будет спрашивать: никаких документов я тебе не показывал, мы просто обсуждали международное положение и ситуацию на нашей северо-западной границе. Я призвал тебя к бдительности и к тому, что порох следует держать сухим.
       Только выслушав этот краткий инструктаж "на всякий пожарный случай", Ястребов окончательно осознал, что всё происходящее не является кошмарным сном, и тогда он, наконец, со всей очевидностью понял, чтл Юрий имел в виду, поинтересовавшись, "во что
       вляпался" его однокашник. Действительно, во что?
       Чистяков посмотрел на часы и нетерпеливо спросил:
       - У тебя не было в последнее время неприятностей?
       - Неприятностей? У меня? Вроде бы нет... Хотя, конечно, как это жить - и не иметь проблем?
       - Не тяни резину, ты, красный богатырь! Я же должен тебя отсюда немедленно выставить, но хочу хотя бы попробовать помочь тебе разобраться, что к чему. Ты не натворил чего-нибудь, что заставило бы заинтересоваться тобой военную контрразведку или, не дай бог, НКВД?
       Александр Иванович всегда считался собранным, волевым офицером. Да что там говорить, он и сам так о себе думал: разные за долгие годы службы случались ситуации, и он всегда из них выходил с неизменным хладнокровием. А тут на него напал какой-то ступор.
       - Чтобы контрразведчики или чекисты меня разрабатывали? Ты что? Я...
       - Всё, - перебил его полковник, - время вышло! Давай, я подпишу тебе пропуск, и марш на улицу! Не будь тюфяком, Саня, настоятельно рекомендую тебе раскинуть мозгой, может, ещё не поздно что-то поправить. Прощай, брат!
       Это "прощай" окончательно добило Ястребова.
      

    6

       Елена понимала, что получила только временную передышку. Если у её преследователей и не было наготове автомобиля (а средство передвижения они должны были бы припасти, это было очевидно даже для такого профана в сыске, как аспирантка филфака!), то они тормознут первую попавшуюся машину, так что на трамвае далеко не уедешь. Скорее всего, на ближайшей остановке её уже будут ждать. Оживление после удачного трюка с трамваем уступило место прежним страху и отчаянию. Впрочем ненадолго, поскольку в голову ей пришла простая, как колумбово яйцо, мысль: если можно было на ходу сесть, то отчего бы ни повторить эксперимент в обратном направлении, и не дожидаясь остановки, соскочить с подножки? Буквально тут же вагон "подрезала" какая-то нахальная "эмка", он отчаянно затрезвонил и сбавил ход. Долго не раздумывая (Лена понимала, что взвесив опасность задуманного предприятия, она никогда на него не решиться), Ястребова метнулась к двери и под негодующе-испуганный крик вагоновожатой и дружное "Ах!" пассажиров взвилась в воздух.
       Отчаянно колотящееся сердце заработало в прежнем ритме не скоро, уже на подходе к Летнему саду. Домой под присмотр следивших за ней незнакомцев Елена, разумеется, не пошла, не для этого же она, в конце концов, рисковала жизнью и дважды очертя голову сигала чуть ли не под колёса? Свободных лавочек не было, и она присоединилась к родительницам, наблюдавшим за группой устроивших кучу малу сорванцов. Где-то на уровне подкорки Лена сообразила, что в такой компании не будет привлекать недоброго внимания: если её будут искать то, конечно, обращать внимание станут в первую очередь на молодых одиноких женщин, но уж никак не на обремененных детьми мамаш.
       Итак: кто, наконец, за ней следил, и почему? И что, чёрт возьми, делать? Конечно, естественнее всего было бы обраться к мужу, но он обещал приехать только назавтра. Следующей в коротком списке людей, к которым в трудную минуту можно обратиться, стояла мама. Если, не дай Бог, какие-то проблемы возникли у её Александра, она могла уже знать - ведь он же обещал зайти с вокзала к тёще. И вообще, если во всём этом деле каким-то образом замешано государство, а не бандиты или шпионы, мать могла бы стать первым советником.
       Перед тем, как несколько месяцев назад выйти на пенсию, Ася Аркадьевна много лет проработала ответинструктором в аппарате ЦК ВКП(б). Трудилась она в отделе руководящих партийных органов, который возглавлял молодой и перспективный секретарь ЦК Маленков. Она рассказывала дочери, как в горячем тридцать седьмом начинался у них рабочий день. "В десять утра у нас бывала планёрка, ее проводил, конечно, Георгий Максимилианович. Работать мы начинали с девяти, но прибегали пораньше и начинали обзванивать места, чтобы доложить заведующему самую свежую информацию. Каждый курировал несколько областей или одну республику. В кабинетах работало по несколько человек. И вот сидим мы с телефонными трубками в руках, и кричим: "Сколько человек за сутки посадил? Мало, в соседнем районе выявили врагов на тридцать процентов больше. К завтрашнему дню подтянись, доложишь!". Слушая такие истории, Лена ёжилась: надо же, сколько вокруг окопалось шпионов, врагов народа и вредителей! Один раз она не то, чтобы усомнилась, но позволила себе уточнить: неужто все арестованные подряд оказывались врагами? Мать тогда очень строго ответила, что органы не ошибаются! Однако после доклада Маленкова на пленуме ЦК о "перегибах" поведала, что несколько раз "сама спасала невинно обвиненных партийцев". "За что и пострадала, - драматически воскликнула тогда Ася Аркадьевна. - Приезжаю я как-то в Омск, а меня на вокзале никто, как это всегда делалось, не встречает! Ну нет, так нет, хотя и не порядок... Приезжаю в обком, а секретарь как меня увидел, так просто обалдел! Вы ж, говорит, арестованы, мне из Москвы сообщили... Ну, я снова на вокзал, счастье моё, что поезд на Москву скоро должен был отойти, взяла билет, заперлась в купе и до Москвы не выходила. Приехала, с вокзала сразу в ЦК, к Маленкову. Так, мол, и так. В чём дело? Он позвонил куда-то, поговорил. Потом извинился, ошибка сказал, вышла. Идите и спокойно работайте".
       Как ни странно, воспоминание это, вместо того, чтобы нагнать на Ястребову страху, подарило надежду: исправлялись значит ошибки, стало быть, если всё же у Александра проблемы с НКВД (чего не может быть, потому, что не может быть никогда!), есть уверенность, что разберутся и вопрос исчезнет сам по себе. Ведь может же быть, что скрытым врагом оказался кто-то из Саниных сослуживцев, и это бросило тень на всех, с кем тот человек работал? Надо же проверять...
       Выходило, что для начала следовало позвонить в Москву матери, причём с почты. Домашний телефон мог прослушиваться, да и возвращаться туда как-то не слишком пока хотелось. Елене не приходило в голову, что родительских телефон тоже может стоять на прослушке - с чего бы? - но она понимала, что по межгороду, да ещё в присутствии прочих посетителей почтового отделения, говорить можно будет далеко не всё. Однако же лучше так, чем умирать от беспокойства и неизвестности в чужом городе... Она всхлипнула от жалости к себе.
       Молодая женщина посмотрела на часы и неожиданно поняла, что муж вполне ещё может быть дома: он говорил, что совещание, на которое его вызвали, начнется где-то после обеда и даже боялся, не опоздает ли из-за него на ночной поезд, которым намеревался вернуться. Может быть, удастся с ним поговорить, и тогда всё прояснится. А она до сих пор сидит в саду и нюни распускает! Резко вскочив, Ястребова решительным шагом двинулась к воротам Летнего сада. От мысли, что она, возможно, упустила возможность поговорить с её Санечкой, Ястребову обдало жаром. Она сняла кофту и запихала её в матерчатую сумку, которую всегда носила с собой вместо неизбывной московской авоськи, хотя последняя и занимала бы меньше места в ее не слишком вместительной кожаной сумочке.
       Ссутулившись и приволакивая ногу (ещё одна деталь из запомнившихся с детства историй!), Елена двинулась на поиски почты. На душе было смутно и тревожно, к тому же появилось странное ощущение, что она, уменьшившись до размеров инфузории туфельки, находится на предметном стёклышке микроскопа (стоял такой у них в школе в кабинете биологии), и кто-то огромный внимательно ее рассматривает.
       Мать схватила трубку сразу, как будто сидела около телефона и ждала звонка. Она явно была взволнована, и это напугало Лену ещё сильнее, и вместо того, чтобы позвать к телефону мужа она сходу задала вопрос, что случилось.
       - Ты в Ленинграде? - в своей манере ответила Ася Аркадьевна.
       - Где ж я ещё могу быть, конечно, в Ленинграде. Так что случилось-то?
       - Откуда ты узнала?
       У Ястребовой упало сердце.
       - О... чём?
       - Что же ты спрашиваешь, сама не зная о чем! - верная себе, съязвила Ася Аркадьевна и, не слишком надрывая своё сердце, всхлипнула. - Фимочку убили.
       - Господи..., - на мгновение Елена забыла про свои беды. - Кто? Когда?
       - Пока не известно. Ко мне приходил с расспросами молоденький милиционэр и, представляешь, отчаянно заигрывал!
       Боже, о чём она говорит, поморщилась Ястребова.
       - Какое горе... Саша дома?
       - Какой Саша?
       В голосе Аси Аркадьевны послышалось раздражение. Лена судорожно сглотнула: мамин вопрос ясно указывал, что Ястребов обещания не выполнил, и к тёще не зашёл. Однако же требовалось внести полную ясность. - Муж мой, Ястребов.
       - Тебе лучше знать, где он: всё-таки твой муж, а не мой, - Ася Аркадьевна была образцовой тещей. - Что, сбежал от тебя в Москву?
       - Его срочно вызвали на совещание.
       - Как же, на совещание, держи карман шире! Закатился к подружке, куда-нибудь на Стрельну...
       - Мама, прекрати!
       - Ну ладно, ладно... Очень я нужна ему, твоему Сашеньке. Не появлялся он здесь.
       - Ужасно! Мне кажется, у него неприятности.
       - По службе? - оживлённо уточнила Ася Аркадьевна.
       - Н-не знаю. - Елена опасливо посмотрела сквозь застеклённую дверь в полупустой зальчик почтового отделения, но на неё определённо никто не обращал внимания, а уж прислушивался ли кто, Бог весть! - Повернувшись к двери спиной, тихонько проговорила: - За мной тут ходят...
       - Кто, мужики?
       Несмотря на собственную ситуацию и трагические новости, Лена чуть не хмыкнула. Матушка была, если использовать её же любимое выражение, "в своём репертуаре". Она умудрялась чуть ли не каждый вопрос сводить к взаимоотношению полов (притом, что в стране на смену "небуржуазной свободной любви", адептом которой была на заре советской власти Александра Коллонтай, давно уже пришло лицемерное монашеское пуританство). Елене было всего ничего, когда Ася Аркадьевна овдовела, так и не выйдя больше замуж. Повзрослев, она не раз пытала мать: как же ты жила без мужской ласки? Мол, не поверю, что у тебя никого не было. Солнцева старшая держалась намертво. Сдалась только один раз, когда почти прокричала, почему-то грозя при этом указательным пальцем, историческую фразу: "Да, да, но только в командировках!". И наверняка в санатории в своём любимом Цхалтубо, добавила тогда про себя дочь...
       - Мама, ну какие мужики? Всё гораздо хуже!
       Дошлую Асю Аркадьевну, наконец, проняло. Помолчав несколько секунд, она деловито осведомилась:
       - Ты не ошибаешься?
       - Ходят точно, только не знаю кто. Может мне...
       - Зря ты связалась с этим Ястребовым! - перебила её мать. - Он никогда мне не нравился! Сколько таких, как он, уже разоблачили? Он...
       - Мама! - в этом не слове даже, выкрике было нечто, что заставило Асю Аркадьевну осечься на полуслове. Выровняв дыхание, Елена спросила: - Что мне... нам делать?
       Солнцева старшая соображала иногда чрезвычайно быстро. Как будто заготовив ответ заранее, она выпалила:
       - Обратись к Ковальчуку, он тебе обязательно поможет!
       Ястребову аж передёрнуло: Остап Ковальчук, важный чин из НКВД, длительное время безуспешно ухаживал за ней. Его не остановило даже ее замужество. Остапа Лена терпеть не могла, а он, со своей стороны, совершенно очаровал ее мать, которая со свойственной ей большевистской прямотой не раз говаривала, что вот такому зятю она бы не нарадовалась... В этот момент в трубке очень кстати проквакал голос телефонистки, сообщавшей, что время разговора истекло. Прокричав, что вернётся, как и обещала, в воскресенье вечером, Ястребова положила трубку. Разговор с матерью, увы, ничем не помог. Ладно, не привыкать, она разберется со всем сама. Погруженная в свои мысли, Елена вышла на улицу. Сколько-то времени, ничего не замечая вокруг, почти в сомнамбулическом состоянии она брела по тротуару. Неожиданно молодая женщина ощутила, что перед ней кто-то стоит. Подняв глаза, она увидела фигуру в синей милицейской форме.
       Переодевания, которые Ястребова невольно совершала в тот день, сильно помогли этой бесконечно далёкой от конспиративной деятельности женщине какое-то время успешно скрываться от преследования, однако не могли - при натренированном-то и вышколенном аппарате сыска - давать эффект постоянно. Впрочем, отчасти этому способствовал и элемент головотяпства: служба наружного наблюдения (сразу после того, как прошло сообщение, что она оторвалась от филёров) искала поначалу по словесному портрету молодую женщину в голубом пальто - том самом, в котором она появилась из вагона на Московском вокзале. Потом было сделано уточнение - объект одет в кофту; тогда же была подключена и патрульно-постовая служба, получившая ориентировку на "опасную рецидивистку, аферистку Ястребову, она же Солнцева" (спецслужбы никогда не любили посвящать в свои секреты милицию). Поиски наряженной в кофту москвички подарили Елене ещё какое-то время, но недаром ведь говорят: сколь верёвочке не виться...
       - Гражданочка, предъявите документы!
      
       Осень по-хозяйски вступала в свои права. Блёклое солнце ходило уже совсем низко: не было ещё и четырех пополудни, а оно уже высматривало на горизонте местечко, где можно было бы нырнуть в густеющую морскую синеву. Его золотистые лучи, отражаясь в крестах Успенского собора, окнах президентского дворца и ратуши, прощались со старым городом, расположенном на небольшом гранитном полуостров Эстнес, мелких островках и шхерах. Уже двадцать один год он гордо носил исконное своё имя Хельсинки, отказавшись от шведского "Гельсингфорса", сохранённого почему-то русскими после того, как они освободили народ Суоми от господства Стокгольма.
       Вечернее светило не обошло своим вниманием и тихий район Катайяноки где, глядя окнами на узкий и длинный заливчик, коими изобилует столица Финляндии, стоит на мысочке старый особняк, носящий имя "Марикасармия", что в переводе на русский означает "Морской гарнизон". Здание это, построенное в самом начале XIX века, ничего общего с морем, кроме названия и вида из окон не имеет, хотя первоначально, действительно, и строилось для военных нужд. Здесь с 1918 года располагается министерство иностранных дел маленькой нордической (так принято называть Финляндию в отличие от расположенных на одноимённом полуострове скандинавских государств) страны.
       Министр иностранных дел Юхо Эркко, заложив руки за спину, стоял у окна и смотрел невидящими глазами на маленький буксирчик, неторопливо ползший в сторону открытого моря. Мысли его в тот момент и территориально, и во временнлм отношении находились очень далеко от этой мирной картины. Сорокачетырехлетнему министру было двадцать три года, когда его страна обрела долгожданную свободу. Боже, как они тогда радовались! И как долго Финляндия шла к независимости... В 1809 русские разбили шведов, оккупировавших финские земли в четырнадцатом веке, и присоединили их к империи - даровав Великому герцогству Финляндскому автономию и достаточно деликатно сохранив там европейский уклад жизни. Вроде бы неплохо жили, впервые обретя свою, пусть и ограниченную государственность, но последний русский царь нарушил установленный порядок, и начал вести себя по отношению к финнам так, как будто они были жителями какой-нибудь Вятской губернии! Иисус-Мария, хоть на лютеранскую религию не покусился!
       Став студентом, Юхо приобщился к социал-демократическому движению, поскольку многие в то время пришли к выводу, что мирным путём независимости не получить. С тем большим энтузиазмом воспринял он Февральскую революцию в Петрограде, однако радоваться пришлось недолго: Временное правительство провозгласило себя наследником тех прав, которые российский император имел в качестве Великого князя Финляндского. Разочарованию не было границ, но тут в России грянула очередная революция, и к власти пришла партия, громогласно провозглашавшая право народов на самоопределение. Уже через восемь дней, вполне серьёзно воспринимая эту декларацию, финский парламент в качестве первого шага принял на себя пресловутые права Великого князя. Казалось, преград для обретения долгожданной независимости больше не было. Перкеле, не тут-то было! Красный Совнарком обратился к финскому правительству с предложением прислать в Гельсингфорс нового генерал-губернатора, подобрав для этого никому неведомого матроса Шишко. Конечно, заманчивое предложение было отклонено, и 6 декабря независимость была, наконец, провозглашена. Много позже, уже заняв министерское кресло, Эркко для пополнения собственной эрудиции распорядился разузнать, как же звали неудавшегося правителя, однако ничего не вышло. Даже имени его история не сохранила, один только инициал: в телеграмме из Петрограда просто значилось, В.Шишко. Интересно, где он сейчас? Если не погиб в гражданскую войну, сгинул небось в тридцать седьмом, как-никак бывший "генерал-губернатор" и наверняка финский шпион...
       Эркко хрустнул пальцами. В конце концов, всё закончилось к обоюдному удовольствию. Финнам, не хотевшим обращаться к большевистскому правительству с просьбой о предоставлении независимости, чтобы не признавать его "де-факто", тем более, первыми в мире, всё-таки пришлось это сделать. Господа комиссары - деваться-то им было некуда, это потом они научились легко отказываться от своих принципов - 31 декабря 1917 года всё же признали независимость "самоопределившегося народа", прорвав, по их выражению, "дипломатическую блокаду". Что ж, неплохой новогодний подарок для многострадальных финнов! А потом была гражданская война, в которой Кремль поддерживал всячески, в том числе людьми и вооружением, доморощенных красных, и если бы не помощь Германии, сидел бы сейчас в этом кабинете не он, господин министр, а товарищ комиссар в кожаной куртке... Нет, насквозь пропитанным имперским духом русским веры нет и быть не может! Уловив затылком ток воздуха, министр обернулся. В двери стоял секретарь.
       - Господин барон Ирьё-Коскинен, господин министр.
       - Да-да, пригласите!
       Выказывая уважение финскому послу в Москве, Эркко встретил его у дверей. Усадив посетителя в кресло и усевшись сам, осведомился, не желает ли тот кофе. Сделав заказ, любезно улыбнулся.
       - Рад видеть вас, господин посол! Вы просто телепат: буквально сейчас размышлял о нашем южном соседе... Какие ветра дуют нынче в Московии? Ваши донесения - это одно, а непосредственные ощущения - совсем другое!
       Ирьё-Коскинен отставил чашку и, спросив разрешения, закурил.
       - Холодные ветра, господин министр. Неуютные. Сдаётся мне, что покончив с Польшей на западе, Советы начинают поглядывать на северо-запад.
       - Пусть их, поглядывать не запретишь, - благодушно отозвался Эркко. Он не верил в силу русских, и в позапрошлом и прошлом годах опубликовал даже в принадлежавшей ему газете "Хесингин Саномат" цикл статей о слабости СССР. А вот во что он верил истово, так это в силу Британской империи и Французской республики.
       - Смотреть можно по-разному, господин министр, - не согласился посол. - Добрый сосед смотрит на соседа одним манером, а голодный кролик на морковку - другим. Или - вот верное сравнение! - удав ведь тоже смотрит на кролика...
       - Не преувеличиваете ли, господин барон? Конечно, русские никогда не смирятся с потерей своей империи в границах 1914 года, но их усиление не нужно никому, ни западным демократиям, ни даже временному союзнику Москвы Гитлеру. Тот сам облизывается на славянские земли, даром, что обхаживает наших генералов! А к чему усиливать будущего противника?
       - Ну, если уверен в собственном подавляющем превосходстве... Отчего ж не разрешить большевикам хапнуть Восточную Польшу, если в конце концов собираешься дойти до Москвы? Или там, Латвию с Эстонией да Литвою, коли намереваешься со временем посадить своего гауляйтера в Ленинграде...
       - Намекаете на своё последнее донесение? Уверены, что вашему источнику можно доверять?
       - Вполне осведомлённый господин, - пожал плечами посол, - секретарь германского посольства. И искренний друг нашей страны: его супруга - чистокровная финка из Териоки. Он вполне определённо намекал на то, что Советы договорились с Берлином о сферах влияния в Прибалтике. Кремль со дня на день предложит литовцам, латышам и эстонцам подписать договоры, как выражаются большевики, "о дружбе и взаимопомощи". Мне показалось даже, что говоря о "сферах влияния в Прибалтике", немецкий дипломат предупреждал таким образом и об опасности, нависшей над Финляндией...
       - Боюсь, друг мой, что нас пытались провести. Я сразу же по получении вашего сообщения понял, что это - хорошо сработанная дезинформация. Германии очень не по душе традиционный нейтралитет Финляндии. Да и вояки наши тоже... - не договорив, Эркко махнул рукой, но не сдержался. - Какого чёрта им надо было приглашать эту дурацкую делегацию "учителей гимнастики"? Только слепой не заметил бы, как этим "педагогам" непривычно в штатских пиджаках!
       - И тут же флотские устроили "случайную" встречу наших судов с германской эскадрой! А ведь русские пристально за нами следят, о чём я вам почтительнейше докладывал.
       - Да, - задумчиво кивнул министр, - ТАСС тогда не преминул опубликовать заявление об усилении германской активности в Финляндии. Притом, что Россия и Германия - соперники, всё это отдаёт какой-то ревностью даже!
       - Ревностью? - Ирьё-Коскинен поднял брови: он очень серьезно относился к перспективе возможного кризиса в отношениях с СССР, и подобная лексика его несколько шокировала.
       - Могу доказать это с помощью фактов, - усмехнулся министр. - Это вас развлечёт. Послушайте, что мне рассказывал мой предшественник, господин Рудольф Холсти. В феврале 1937 года он посетил Москву, чтобы, как он сформулировал, "развеять слухи об обострение советско-финляндских отношений". При встрече с Литвиновым он подчеркнул, что его визит поддержан всеми политическими партиями страны, и даже его шведским коллегой Сандлером. Рудольф сообщил наркому, что Финляндия верна идеям Лиги Наций и что наше правительство намерено бороться с прогерманскими настроениями в обществе. И знаете, что ответил на это Литвинов?
       - Нет, - вынужден был ответить посол.
       Скрывая улыбку, Эркко продолжил своё повествование.
       - Ну, сначала он выдал несколько дежурных фраз о том, что СССР хочет с Финляндией дружить и всячески развивать с ней отношения. А потом, - здесь рассказчик воздел палец к потолку, - обвинил нашу страну в том, что она "предпочитает интимную близость с Германией, Польшей и даже Японией", и в случае большой войны "может оказаться в противостоящем нам лагере". Как видите, учение венского охальника, старины Фрейда применительно даже к внешней политике!
       Подождав, пока министр отсмеётся и даже вежливо его поддержав, посол позволил себе возразить - в конце концов, он и приехал-то на родину именно для того, чтобы попытаться изменить благодушныё настрой руководства в связи с будущим финляндско-советских отношений.
       - Всё это, господин Эркко, очень серьёзно! То ли ментальность у русских такая...
       - Под русскими вы подразумеваете Сталина, Литвинова и Микояна? - веселость всё не покидала хозяина "Марикасармии".
       Ирьё-Коскинен не дал себя перебить:
       - ... То ли убеждение это вытекает из их чёрно-белой бескомпромиссной идеологии, но Кремль не понимает и не принимает политики нейтралитета. Их классик, Владимир Маяковский, сформулировал это весьма афористически: "Кто не с нами, то против нас!". Я постоянно с этим сталкиваюсь: когда я заговариваю о нейтралитете, мне элементарно не верят! Там, где отсутствует приверженность СССР, эти люди видят исключительно поддержку Германии и, следовательно, враждебность по отношению к их стране. И, раз уж я заговорил о русских классиках, то как не вспомнить, что Максим Горький сформулировал: "Если враг не сдается, его уничтожают!".
       - Ну, предположим, - снисходительно сказал Эркко. - Столкновения с Германией красные - и не только они - боятся, как огня. Но отчего же, по-вашему, у Литвинова было столь враждебное отношение к Холсти? Мой предшественник не делал же тайны из того, что является убеждённым англоманом...
       - Тем более, господин министр: советское руководство находится во власти навязчивых фобий. Англичан русские считают своими заклятыми врагами, и англофильство нашего политического класса страшит их почти так же, как прогерманские настроения финских военных: как и двадцать лет назад, они боятся британского know-how, пресловутого "санитарного кордона" вдоль границ СССР! И ещё: я не больше вашего люблю Россию, вековую угнетательницу нашей страны, но считаю, что песец, соседствующий с белым медведем, должен считаться с интересами этого самого крупного в Арктике зверя.
       Барон Аано Ирьё-Коскинен встал с кресла, взял в руки папку, с которой двадцать минут назад вошёл в кабинет и заговорил официальным тоном:
       - Господин министр, я подготовил меморандум, в котором изложил свои взгляды на текущие события...
      

    7

       Старший майор Ковальчук попросил секретаршу Соню заказать бутербродов с ветчиной и приготовить чаю (вполне приличную заварку этого напитка в буфете Остап Петрович не признавал, неизящно называя в зависимости от настроения бледной немочью или помоями), после чего уединился в своей комнате отдыха. Работать пришлось всю ночь, и его больная спина настоятельно запросила пощады. Откинувшись на спинку кожаного дивана, он закурил папиросу и, заранее готовый сдаться, прикинул: а не махнуть ли для бодрости рюмочку коньяку, несмотря на то, что до "адмиральского часа", когда сам Пётр Великий заповедовал опрокидывать чарку, оставалось больше ста двадцати минут.
       Помешивая густой и чёрный, как дёготь чай, Ковальчук размышлял о месяц назад возникшей откуда ни возьмись трудноразрешимой проблеме. Чёртова ведьма по имени Серафима Борщ, "щоб вона сказылась!", как сказал бы покойный батюшка старшего майора, свалилась на него, как снег на голову. Мало того, что молола всякую хрень, так ещё и делала это, старая перечница, прилюдно! Разумеется, её кудахтанье услышал случайный прохожий и, потея от гордости за свою бдительность, написал куда следует. Донос был написан профессионально, хотя до Чехова автору было далеко. Из документа явствовало, что "гражданка Борщ Серафима Яковлевна злокозненно и публично, сидя на лавочке Страстного бульвара с гражданкой Солнцевой Асей Аркадьевной, клеветала на верного сына партии Ленина-Сталина товарища Берию Л.П. (запись клеветнических измышлений прилагается". Заодно этот доброхот сообщил также об антисоветских высказываниях истопника котельной Дома каторжан и ссыльнопоселенцев на Каляевской, чем допустил - осознать это анонимщику вряд ли хватило времени в тот момент, когда он отходил в лучший мир - непоправимую для себя ошибку.
       Анонимное письмо было адресовано не в Управление по городу Москве, а в центральный аппарат, и было расписано экспедицией в отдел Ковальчука. Старшему майору документ принес изрядно напуганный сотрудник который, ознакомившись с содержанием "приложения", моментально смекнул, что держит в руках бумажку менее даже безопасную, чем разъярённая гюрза. Об одном не догадывался лейтенант: совсем, ну совсем не нужно это было Остапу Петровичу, поскольку старший майор отлично знал поименованную в доносе гражданку Солнцеву и даже женихался к её единственной дочери! Смешение личного и служебного, да ещё в таком специфическом виде деятельности, как государственная безопасность, так же помогает делу, как чирей в ж...е кавалеристу. Да-а...
       Однако ж это всё лирика, а вот смертельная опасность, которую несла в себе рассказанная Серафимой Борщ сказочка - вполне реальна. Причем, это был тот самый случай, когда куда ни кинь, везде клин! Если главный шеф ведомства (свят-свят!) действительно работал на англичан, судьба всех, кто случайно пронюхал про это, включая и чекистов тоже, не просто печальна, а ужасна. Верилось в Фимину байку с трудом, даже совсем не верилось, но в жизни бывает всё, и поэтому данную опасность - если Остап Петрович хотел дожить до пенсии - следовало всё же иметь в виду, пусть даже вероятность истинности рассказа составляла тысячную долю процента.
       Если старухино повествование было пустой фантазией - склеротичка вполне могла обознаться по прошествии стольких лет (сознательную клевету Ковальчук отмёл сразу же, по первом прочтении анонимки), ничего не менялось: носители этой, пусть даже ложной информации, всё равно подлежали ликвидации. По одной простой причине: вольная или невольная клевета таковой остаётся во всех случаях. А клевета тем и страшна, что даже у самого убежденного Фомы неверующего в определённый момент может появиться сомнение: а вдруг рассказанное ему - правда? (отпускал же сам старший майор 0,001 процента на то, что личность, чьё имя лучше не называть даже в мыслях, английский шпион). Опять же, народная мудрость гласит: дыма без огня не бывает, и эта мысль регулярно посещает голову каждого. Спрашивается, нужно это Лаврентию Павловичу? Риторический вопрос потому и называется риторическим, что ответа не требует...
       Наконец, существовала и третья, "промежуточная" вероятность: объект выполнял секретнейшее партийное задание, потому и ходил в 1918 году в английском мундире и имел отношение к контрразведке интервентов. Чекист, как-никак... Носителям подобной партийной тайны от этого не легче, почему - смотри предыдущий пункт. К тому же кому, как не Остапу Петровичу было знать, что сохранность высших секретов государства обеспечивалась порою с помощью девяти граммов свинца, аккуратно помещенного в затылок случайно посвященного, или ненужного после выполнения какой-либо вспомогательной функции человека. Да, правильно он сформулировал тогда: куда ни кинь, всё клин!
       К этому времени подспудная борьба по поводу принятия алкоголя пришла к своему логическому завершению. Со словами "а, всё одно не хорошо!", Ковальчук встал с дивана, открыл книжный шкаф и откуда-то с задов достал бутылку армянского коньяку. Вспомнилась байка: якобы Турецкая Республика обратилась в советское правительство с претензией, отчего в гербе Армянской ССР использован Арарат, являющийся частью суверенной турецкой территории? Говорят, товарищ Сталин ответил на это так: "Мы же не протестуем, что на вашем гербе изображён полумесяц!". Действительно, гений всех времён и народов, подумал старший майор, зажмурив глаза и блаженно ощущая, как благодатное тепло, разлившись по животу, начинает своё разнонаправленное движение к ногам и голове.
       Приведенный анализ, основные моменты которого мы только что описали, занял у старшего майора гораздо меньше времени: дочитав "приложение" к доносу, он уже понимал, что к чему. Это знание пришло к Остапу Петровичу откуда-то из подкорки, интуитивно. Гораздо сложнее, бисова сила, оказалось выработать план действий. Ёлки-палки! В любом другом варианте опасного человека можно было бы просто взять, и дело с концом, но только не в этом случае! Первоначально образ действий виделся следующим образом.
       "Сигнал", само собой, докладывать "наверх" придется: просто-напросто потому, что письмо зарегистрировано, и при первой же проверке (а они проводились регулярно) возникнет вопрос: отчего это главный майор Ковальчук замолчал данное дело? Уж не хотели ли его замять? И так далее, до сАмого конца - а значит, недолго. Таким образом, и здесь получается всё по той же схеме: и доложить нельзя, и промолчать себе дороже. Выход, тем не менее, был: о поступлении анонимки, сообщающей об "оскорблении Величества" (тягчайшее преступление в Российской империи, о каждом случае которого докладывалось венценосцу), сообщить куда положено, а приложение спрятать в сейф и никому не показывать. Устно же доложить какую-нибудь банальность, типа вела контрреволюционные разговоры о том, что "у руководителя сталинской охранки руки по локоть в крови ленинской гвардии", и немедленно старуху, а также её подругу-слушательницу пустить в расход по 58-й статье. Конечно, при аресте пообещать старым большевичкам, что если они во время короткого следствия хоть словом кое о чём обмолвятся, то все их родственники пожалеют, что родились на свет. А уж после приведения приговора в исполнение и должного оформления бумаг никто ничего перепроверять не станет: не до того, и так работы до хрена и больше... Надо лишь выяснить, насколько подробно с содержанием "сигнала" ознакомился работник экспедиции; вот с этим могут быть проблемы, но они решаемы.
       Несколько сложнее с автором анонимки, кость ему в глотку! Его придется устанавливать, поскольку пока он топчет асфальт, вся эта хитроумная комбинация висит подвешенной за..., в общем, гарантировать секретность, пока стукачок может где-нибудь что-нибудь болтануть, невозможно. Но и здесь оказалось всё просто, всегда бы так, - вздохнул Ковальчук. Очевидно было, что анонимщик входил в круг общения истопника, что само по себе не обещало большой работы: истопник не народный артист, корешей и знакомцев у него много быть не может. К тому же автор "сигнала" назвал имена старух, значит, тоже имеет отношение к тому же Дому. Таким образом, круг поиска значительно сужался, и работа оказалась простой, как два пальца об асфальт... Майор подъехал в домоуправление (поручить эту работу кому-то ещё было бы крайне неосмотрительно), затребовал личные дела служащих и рабочих, и буквально через полчаса выяснил, что автобиография кладовщика написана тем же почерком, что и донос. Пролистав для видимости остальные дела, Остап Петрович поблагодарил коменданта Дома и удалился, а злополучный складской служащий через неделю безвременно покинул сей бренный мир - ну не повезло человеку, с кем не бывает?
       В экспедиции всё оказалось предельно просто и удачно: там в принципе не читали входящую почту: работы было столько, что на это просто не оставалось времени. Письма всего лишь обрабатывали, т.е. просматривали для того, чтобы понять, в какое подразделение в соответствии с инструкцией её направить. Понятно, что в таких условиях никому бы не пришло в голову читать приложение к письму, однако Коваленко не поленился осторожно проверить, найдя благовидный предлог пообщаться с нужным ему делопроизводителем. Всё оказалось чисто.
       Со старухами дело обстояло хуже. Уже готовясь официально для порядка задержать сначала одну, а потом другую, старший майор неожиданно сообразил, что старая перечница Борщ могла поделиться своей гремучей информацией ещё с кем-нибудь. Выяснять это под протокол было не с руки. Но если проклятая байка где-нибудь когда-нибудь всплывёт, может начаться большая проверка, неизбежно поднимут старые дела, и тогда ему несдобровать. По всему выходило, что с бабками следовало потолковать по душам, а потом уже принимать меры. И танцевать следовало от печки, то бишь, первым кандидатом на "душевный" разговор была Серафима Борщ.
       Волшебное действие коньяка закончилось и Ковальчук, не став повторно утруждать себя борьбой с заведомо известным финалом, без раздумий снова открыл книжный шкаф. Как обычно, вторая рюмка не принесла того удовольствия, что первая, но алкоголь привычно взбодрил. Не любивший классической музыки, но аккуратно посещавший парадные праздничные концерты Остап Петрович даже промурлыкал из "Шотландской застольной" Бетховена запомнившееся:

    "Сосед, наливай, твой черёд.

       Легко на сердце стало,
       Забот как не бывало.
       За друга готов я хоть в воду,
       Да жаль, что с воды меня рвёт".
       Закусив последним из принесённых секретаршей бутербродов, старший майор снова устроился на диване. Да, со старухой с самого начала пошли проблемы...
       В это время замигала лампочка одного из городских телефонов (в комнате отдыха присутствовал набор телефонных аппаратов, запараллеленных со стоявшими около стола в кабинете Ковальчука, но звонки их были отключены и заменены лампочками - чтобы не прерывать сна). Одновременно приоткрылась дверь и из образовавшейся щели прошелестел голос секретарши:
       - Остап Петрович, Костоев на проводе.
       Костоев был офицером Ковальчука, которому тот поручил слежку за Ястребовым, и о звонке которого просил оповестить, даже если ненароком заснет. Организовав комбригу вызов в Москву, якобы на совещание, он приказал отслеживать все его перемещения. Старший майор занялся комбригом не от нечего делать: подозревая, что старая макитра Борщ поделилась жгучей тайной не только с троюродной сестрой, но и со своею любимицей Леной Солнцевой, он был вправе предположить, что та, в свою очередь, могла всё рассказать мужу. Как говорится, муж и жена - одна сатана...
       Взяв в руку трубку, Ковальчук рявкнул:
       - Чего там у тебя?
       - Объект зашел в здание Разведупра, и находится там уже два часа.
       - Когда выйдет, без шума усади его в машину и вези ко мне. И пусть он хорошенько испугается!
       Дав отбой, старший майор с сожалением покинул комнату отдыха и вернулся в кабинет. Усевшись за стол, ткнул кнопку селектора.
       - Соня, соедини меня с кем-нибудь из начальства Разведупра!
      
       Поговорив с дочерью, Ася Аркадьевна спокойно продолжила завтрак: проблемы зятя её не волновали, а лично к Леночке вся эта история со слежкою никакого отношения иметь не могла! Оно и к лучшему, если зятька посадят - девочка снова станет невестою, хотя и ЧСИР. Хотя этого можно избежать, если срочно, прямо сейчас, ещё до ареста этого прохиндея развестись и официально, через печать заявить, что не имеет ничего общего с бывшим мужем-врагом народа. Потом выйдет замуж и сменит фамилию. Всё будет нормально. Как мудро она поступила потребовав, чтобы дочь не торопилась обзаводиться потомством! С довеском-то не каждый возьмёт, хоть и красавицу... Этот Ястребов ей не понравился с самого начала! Ладно, она, Ася Аркадьевна, займётся разводом сразу же по возвращении дочери из Ленинграда. И какого чёрта её туда понесло?
       Доедая творожную массу, которая продавалась тогда в Москве в миниатюрных, ручной работы берестяных короблчках, Солнцева вздрогнула от неожиданного укола в сердце: а что, если в убийстве Фимочки подозревают её дочь? Именно этим, а не мифическими прегрешениями Ястребова, может объясняться обнаруженная Леночкой слежка! Ася Аркадьевна в ужасе схватилась за сердце, что при её увядающем, но по-прежнему поражающем воображение бюсте сделать было не просто. (Домработница Фрося, глядя на солнцевскую грудь, буквально ложившуюся на стол в тот момент, когда хозяйка наклонялась над тарелкой, бывало, ворчала: "Ишь, разложила свой хваетон!"). Этот противный парень, лейтенант как-его-там, сразу ей не понравился! Всё расспрашивал, вынюхивал... Сопляк, куда ему настоящего убийцу разыскать! Этот сукин сын вполне мог ухватиться за её дочечку... Пережив приступ острой паники, Солнцева мобилизовала свою недюжинную волю, и начала искать выход из сложившегося кошмара: она уже не сомневалась, что её догадка верна. Перебирая свои небогатые возможности (кому нужна пенсионерка? Вот, если б до сих пор работала в ЦК...), Ася Аркадьевна пришла к выводу, что у неё имеется только один "патрон", который может выстрелить: обратиться непосредственно к бывшему начальнику, Маленкову. Совершенно фантастическая, на первый взгляд, идея имела, тем не менее, некоторые шансы на то, чтобы принести ожидаемые плоды. Чтобы читателю всё стало понятным, нам придется вернуться на несколько десятилетий вспять.
       В партию Ася Аркадьевна вступила ещё до Октябрьской революции, летом семнадцатого года по рекомендации дальнего родственника, человека совершенно удивительной судьбы, революционера "первой волны", члена РСДРП(б) с 1904 года, сполна хлебнувшего из чаши, уготованной людям его поколения. Назовём его Сергеем Николаевичем.
       На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков он был уважаемым в Баку человеком - хозяином электромеханической мастерской, где трудилось несколько человек наемных рабочих, обладателем экипажа на дутых шинах (в те времена это было значительно престижнее, чем сегодня иметь дорогую иномарку) и большим сторонником прогресса: много толков среди местных предпринимателей наделала поездка в Германию, куда Сергей Николаевич ездил для изучения электротехники и современных методов организации работы. Жизнь казалась простой и безоблачной: прибыли росли, рабочие, получавшие небывало высокую даже для промышленно развитого Баку зарплату, молились на своего хозяина, а местный околоточный надзиратель отдавал честь, когда Сергей Николаевич выезжал по делам в город.
       Мало кто, а вернее сказать, почти никто не знал, что этот предприимчивый человек, дела которого настолько быстро шли в гору, что впору уже было называть его средней руки капиталистом, в своей второй, по сути, единственно реальной жизни был подпольщиком. Он в меру сил финансировал Бакинскую партийную организацию, активно участвовал в ее деятельности и - самое главное - был хозяином "железной" (в прямом и переносном значении слова) явки, на которой не раз скрывался от полиции выдающийся безжалостный экспроприатор Коба, явившийся со временем миру как Иосиф Виссарионович Сталин.
       Жизнь подпольщика могла и должна была оборваться в 1918 году, поскольку, будучи руководителем боевой дружины, он имел все шансы стать двадцать седьмым Бакинским комиссаром. Однако ему удалось избежать расстрела и через Астрахань пробраться в Москву. Раз уж зашла речь об истории Бакинских комиссаров, придется сказать несколько слов и о них.
       К концу июля 1918 года было принято решение об эвакуации Бакинской коммуны и верных ей немногочисленных военных сил. В условиях наступления турецких войск и при наличии в городе сотен тысяч армян это означало только одно: со дня на день улицы города обагрятся реками крови, поскольку турецкий геноцид армян в те годы ещё не успел превратиться в оспариваемую кое-кем историю, а был ужасной реальностью. Для предотвращения кровопролития в Баку вошли английские войска и поддерживавшие их в антибольшевистской борьбе части "мусаватистов". Гражданским лицам и рядовым членам коммуны было разрешено покинуть город, но комиссаров, в числе двадцати шести, задержали и осенью того же года расстреляли как предателей. Бог судья и жертвам, и палачам...
       В 1919 году, имея директивы лично от Сталина, через Деникинский фронт Серго Николаевич возвращается из Москвы в Баку. Вскоре гражданская война закончилась, и на ниве восстановления народного хозяйства его таланты проявляются во всём блеске. Он заслуженно сделал очень неплохую карьеру, и в тридцатые годы возглавил партийную организацию одной из закавказских республик. Кто-нибудь сомневается, что это назначение не могло быть сделано без ведома всесильного уже тогда Хозяина? Доверие генсека, не особенно "страдавшего" этим качеством, явно уходило корнями во времена "железной явки"... Впрочем, так же бесспорно, что даже в годину "большой чистки" арест столь высокого деятеля мог быть санкционирован исключительно им же!
       В застенке Сергей Николаевич провел около года и оставил там блльшую часть своего зрения - об этом позаботился первый из следователей, выколачивавших из него немыслимые признания. На счастье бывшего партийного руководителя, садист достаточно скоро оказался в гипсе со сломанной рукой: прислоненный, чтобы не упасть, к стенке Сергей Николаевич, как-то ухитрился уклониться от очередного удара, и следователь размозжил о кирпичи пальцы... Как выяснилось чуть позже, Сергею Николаевичу, несмотря на месяцы допросов, удалось главное: он ничего не подписал. И тут на сцене появилась Ася Аркадьевна. Трудясь, как мы помним, в аппарате Центрального Комитета, она нашла возможность подложить прошение о пересмотре дела Сергея Николаевича в личную почту вождя. Вскоре после этого Солнцева вышла на пенсию.
       ...Полуслепой, еле держащийся на ногах пожилой человек тихонько постучался в дверь своей дочери. Больше пойти ему было некуда: в занимаемой ранее квартире, по распространённому обычаю тех лет, поселился арестовывавший его офицер НКВД. Вскоре к ней пришел корректный человек в штатском и пригласил ее отца зайти в республиканский Центральный Комитет. Разумеется, бывшему узнику хотелось бы отсидеться в тиши и забвении, но пришлось подчиниться: как отпустили, так же могли снова и забрать.
       В ЦК Сергея Николаевича встретили приветливо и проводили к большому начальнику. Тот поинтересовался, как дела, и в чем товарищ Серго нуждается. Старый большевик не был бы старым большевиком, если бы не потребовал "во первых строках" вернуть ему партбилет, причем с дореволюционным стажем - что и было тут же сделано. Последовал вопрос, как с жильем? Узнав, что никак, большой начальник немедленно позвонил, и через короткий промежуток времени к нему в кабинет принесли ордер на квартиру в новом, как теперь бы сказали, элитном доме. Оставалось решить главное, и хозяин высокого кабинета поинтересовался, где бы Сергей Николаевич хотел приносить максимальную пользу народу, на партийной, советской, или хозяйственной работе? "За свою партийную и советскую работу я уже получил сполна!", - выказывая недюжинную храбрость, дерзко ответил бывший узник. - Я - жестянщик, и хочу работать жестянщиком!". "Мы подумаем", - ответил ему радушный хозяин. Можно предположить, что думали в Москве, поскольку принятое решение отличает особый, фамильный юмор человека, скрывавшегося в своё время на бакинской явке: спустя несколько дней Серго получил крохотную мастерскую, в которой стал и заведующим, и единственным рабочим.
       Так вот, о счастливом повороте в судьбе своего родственника Солнцева узнала лично от Маленкова. Георгий Максимилианович пригласил её к себе в кабинет и суховато сообщил, что товарищ Сталин распорядился освободить Сергея Николаевича. Из этого следовало, что её хитроумная комбинация с письмом заведующему отделом известна, и не в меру инициативной сотруднице следует ожидать неприятностей. Однако против ожиданий никаких репрессий не последовало, напротив, руководство стало относиться к ней с подчёркнутым пиететом. В общем, это было понятно... Однако как только позволил ее возраст, Маленков немедля отправил опасно влиятельную сотрудницу на пенсию - от греха подальше. Теперь Солнцева решила попробовать напомнить бывшему начальнику о своей "влиятельности", как она говаривала, взять "на арапа". Один раз такое могло пройти...
       Разумеется, пробиться на приём или поговорить по телефону нечего было и надеяться. Но старой аппаратчице этого и не требовалось, она хорошо знала, что все решения принимаются только на основании соответствующего письма, заявления или какого другого документа. Начальству требуется уголок чистой бумаги, на который можно наложить резолюцию! Так что даже при самом невероятном варианте - если бы её соединили с секретарём ЦК партии по телефону, и тот не послал бы её подальше, он всё равно попросил бы бывшую сотрудницу обратиться к нему письменно. Не откладывая дела в долгий ящик, Солнцева перешла из столовой в кабинет и велела Фросе всем по телефону отвечать, что её нет дома. Достав лист писчей бумаги, Ася Аркадьевна каллиграфическим почерком вывела: "Многоуважаемый Георгий Максимилианович!".
       Через два часа упорного труда письмо было готово. Изведя полпачки бумаги, Солнцева произвела-таки на свет нечто относительно удобочитаемое, хотя к смыслу и нужно было продираться сквозь непроходимые дебри канцеляризмов. Никакой почты! Долго и ненадёжно; существовал другой официальный путь для знающих людей: она лично отнесет послание в цековскую экспедицию. Бог даст, там ещё работает кто-нибудь из делопроизводителей, знакомых ей лично, и её обращение уже сегодня окажется в личном секретариате товарища Маленкова...
      

    8

       Господи, да гражданочка просто счастлива предъявить документы! Посконная эта фраза открыла измученной Елене, что в глубине души она давно уже созрела для того, чтобы обратиться в милицию. Действительно, куда ещё идти попавшему в беду человеку? А если у Саши, не дай Бог, проблемы с... в общем, даже мысленно произносить название этого учреждения не хочется, то не поможет эта её беготня, а вот ясность всё равно наступит!
       Бледно улыбаясь, Лена достала из сумочки паспорт - с 1932 года основной документ гражданина Страны Советов, неприметную тёмно-оливковую книжицу с выдавленным на обложке гербом того же цвета, казавшимся почти чёрным. Протянув её милиционеру, она озаботилась - как это нередко случается в критические минуты - совершенно посторонним и никчёмным вопросом: что ж герб-то по цвету на муху похож, неужто другой краски пожалели?
       "Ястребова Елена Георгиевна? - уточнил на всякий случай старшина и, убирая паспорт в висевшую на боку планшетку, строго предложил: - Пройдемте!". Не обратив внимание на изъятие у неё документов, Елена с облегчением уточнила:
       - В отделение? Пойдемте! - и простодушно взяла милиционера под руку.
       "Хитрая бестия! Даром что в ориентировке написано, опасная рецидивистка, - холодея от предвкушения своего скорого триумфа подумал тот, и строго высвободив руку, взял задержанную за локоть.
       В отделении милиции их появление произвело если не фурор, то вызвало большое оживление. Елену провели прямиком в кабинет, на двери которого красовалась табличка "Начальник УР". Хозяин, плосколицый человек средних лет с невыразительным лицом, на котором ничто не привлекало внимания, кроме пронзительных голубых глаз, представился ("капитан Колосков") и предложил ей присесть. Пододвинув к себе листок бумаги и чернильницу, взял в руки вставочку (так на специфическом "ленинградском" языке называлась деревянная ручка для письма сменными перьями) и официальным голосом задал первый вопрос:
       - Фамилия, имя, отчество?
       Несколько смешавшись (до того она побывала в милиции только один раз, получая паспорт, и уж тем более, её никогда не допрашивали), Елена наивно спросила:
       - Нынешнюю?
       Капитан многозначительно улыбнулся.
       - Называйте все!
       - Сейчас меня зовут Ястребова Елена Георгиевна.
       - А точнее?
       Решив, что начальник уголовного розыска не расслышал, Лена повторила по складам. Офицер, как и старшина до того, решил, что имеет дело с опытной уголовницей, которая начала "балаганить", и вспылил:
       - Попрошу быть посерьёзнее! Не в цирке! Отвечай по делу и без всяких фокусов!
       Ястребова вздернула подбородок.
       - На каком основании вы обращаетесь ко мне та "ты"?
       - А как бы ты хотела, "товарищ аферистка, не будете ли любезны"?
       - Да как вы смеете? - Лена аж задохнулась от возмущения. - Я жена красного командира!
       - Ага, а я, - проявляя неожиданное знание истории, сообщил Колосков, - муж королевы Виктории. Так какая ещё у тебя есть фамилия?
       Абсурдность происходящего оглушила молодую женщину. Сначала слежка, погоня, потом какие-то нелепые обвинения... Решив больше этому хаму не отвечать, она тут же буркнула:
       - Солнцева. Я хочу сделать заявление.
       Вполне удовлетворённый последним ответом (всё сходилось!), капитан ободряюще улыбнулся.
       - Давай, колись.
       Бессильно пожав плечами, Елена набрала воздуху и монотонно заговорила:
       - Я - Ястребова Елена Георгиевна, в девичестве Солнцева. Постоянно прописана в Москве, по адресу: Каляевская улица...
       Не трудясь согнать с лица скептическую мину, Колосков всё аккуратно записывал: все они, уголовники, поначалу врут! А потом неизбежно запутываются, так что в протоколировании их сказочек определённый резон имеется. Однако по мере того, как сказанное задержанной доходило до его сознания, левая бровь милиционера начала задираться всё выше и выше.
       - В Ленинград приехала вчера утром, чтобы навестить мужа, комбрига Ястребова, который служит в штабе ЛенВО начальником оперативного отдела...
       - Что ж с мужем-то живете раздельно? - недоверчиво спросил капитан, который, всё-таки, перешел на "вы".
       - Я учусь в аспирантуре московского университета... кстати, вон там, - она кивнула на отобранную у неё сумочку, которую наскоро осмотрели "на предмет нахождения в ней оружия", оставив детальный осмотр на потом, - лежит соответствующее удостоверение на моё имя.
       Залезши в сумочку и придирчиво изучив удостоверение, Колосков задумался. Конечно, всё это могло быть липой, да и очень уж не походила эта симпатичная и скромная на вид женщина на прожженную уголовницу. Хотя... аферисты, работающие "на доверии", как раз и должны выглядеть приличными людьми, да и документы у них внешне всегда безупречны... Уловив изменение в настроении начальника угро, Елена обрела надежду, а с ней и спокойствие. А в холодную голову дельные мысли приходят куда как чаще!
       - А вы позвоните в штаб, - предложила она и назвала рабочий телефон мужа.
       Предложение было разумным и, что немаловажно, легко выполнимым. Милиционер взялся за телефон, Ястребова же продолжала говорить:
       - А заявить я хотела следующее. Задержали меня как раз тогда, когда я собралась идти жаловаться, только не могла решить, куда лучше, в милицию или в прокуратуру. Сегодня целый день за мной следят какие-то подозрительные люди...
       В это время на той стороне провода подняли трубку. Убедившись в результате короткого разговора, что комбриг Ястребов действительно в природе существует, также как и его москвичка-жена, Колосков всерьёз задумался. Что-то во всей этой истории не складывалось! Вызвав подчинённого, он попросил его - пока будет лялякать с задержанной, быстренько позвонить в ЛенУР и доложить о задержании.
       - ...И знаешь что, - добавил он, когда сыскарь уже взялся за ручку двери, чтобы отправиться выполнять поручение, - позвони, на всякий случай, ещё и в Большой дом.
       В конце концов, рассудил капитан, если дамочка не бредит, проявлять к ней интерес могли люди оттуда. А коли так, все странные нестыковки могли найти объяснение... Сама же Ястребова никак не отреагировала на вторую часть просьбы Колоскова: не будучи ленинградкой, она не поняла её сути.
       ...Это сейчас в каждом крупном городе традиционно имеется свой "Большой дом", и любой прохожий, если спросить, как туда пройти поймет, о каком учреждении идет речь. Все они получили своё название, ставшее именем нарицательным, от "Большого дома на Литейном". Похоже, ленинградцы изобрели сей эвфемизм из тех же соображений, из которых русский народ вместо сллва-имени "чёрт" употребляет словА-прозвища "шут", "лукавый", "нечистый" и прочие: не зови на свою голову!
       За два года до убийства главного питерского большевика Сергея Кирова, в 1932 году, на Литейном проспекте было выстроено роскошное, по-своему, символически отделанное по первому этажу кроваво-красным гранитом здание, предназначенное для ОГПУ-НКВД. В комплекс входили также "Дом пропусков" и старое здание царской тюрьмы - Дом предварительного заключения (ДПЗ). Это была знаменитая "Шпалерка", именовавшаяся так по Шпалерной улице, на которую выходил ее фасад. Народ расшифровывал аббревиатуру "ДПЗ" по-своему: "Домой Пойти Забудь". Действительно, в ту годину очень немногие, попав на свою беду в Большой дом, возвращались оттуда...
       В ожидании скорых разъяснений из Ленинградского уголовного розыска, разославшего ориентировку, на основании которой была задержана Ястребова, и ответа чекистов, которые могли быть замешаны в этом деле (муженёк-то, вполне может быть, очередной разоблачённый английский или финский шпион, с неприязнью подумал капитан), Колосков решил поберечь силы и временно оставить задержанную в покое. Попросив её перейти в соседний пустующий кабинет (сажать женщину за решётку он решил повременить) и приставив к "аферистке" доставившего ее старшину, начальник УР занялся текущими бумагами, до которых в обычной ситуации всегда не доходят руки: документов в жизни сыскарей всегда было больше, чем им хотелось бы.
       Ястребова сидела на жёстком "венском" стуле, уставившись в зарешечённое окно. На расстоянии метра сидел и ел её глазами страж. Расстегнув кобуру своего револьвера, бдительный, но не слишком грамотный и сообразительный старшина, для которого поимка опасной рецидивистки могла стать реальным шансом на повышение, ловил каждое её движение. Во дворе-колодце, на который был направлен взгляд Елена, смотреть было не на что, кроме пары милицейских мотоциклов, но она вообще вряд ли что в тот момент видела. Пережив утреннюю панику (человек не способен паниковать долгое время) женщина относительно спокойно в который раз перебирала все возможные объяснения случившегося: бандитская слежка, международные шпионы (в те годы отчего-то любили это словосочетание), Сашины проблемы... Первая версия была явно бредовой, подобное ей только от ужаса могло прийти в голову. Шпионаж тоже казался чем-то киношным и далеким от реальной жизни - по крайней мере, применительно к семье Ястребовых. НКВД? Но чекисты борются с реальными врагами, а они с мужем - сознательные советские граждане... Что же тогда? Из невнятных объяснений этого капитана Пшеницына или Колоскова, как его там, ничего понять было невозможно. Что же получается, её приняли за какую-то аферистку? Очень странно! Однако же это всё объясняло: и слежку, и арест (как и всякий далекий от милицейской специфики человек, Елена не видела разницы между арестом и задержанием). Если так, то это, с одной стороны, ужасно, а с другой - просто замечательно! Ведь когда всё неизбежно проясниться, весь этот кошмар сразу и навсегда закончится. Лена даже улыбнулась, возможно, впервые за тот день. Однако затем она вспомнила недавний разговор с Москвой, сообщенную матерью новость про тётю Фиму, и в голову закралось страшное подозрение: вдруг в смерти самого близкого ей после Саши и мамы человека подозревают не кого-нибудь, а именно её? Это тоже объясняло бы слежку, а обвинение в том, что она рецидивистка, могло бы быть какой-то милицейской хитростью... Не зная, что и подумать, Елена терзала себя подобными мыслями все те казавшееся ей бесконечными десять минут, пока в комнату, где она томилась, не зашёл давешний капитан. Откашлявшись и выглядя несколько смущенным, он объявил:
       - Елена Георгиевна, от имени Ленинградского уголовного розыска прошу принять наши самые искренние извинения. Вы задержаны по ошибке, вас приняли за другого человека. Ещё раз прошу простить за доставленные вам неудобства: служба!
       На старшину было больно смотреть; впрочем, на него внимания никто и не обращал. Несостоявшийся триумфатор, не дожидаясь распоряжения, почёл за лучшее тихонько выскользнуть из комнаты. Не веря своим ушам, дрожащим голосом Ястребова спросила:
       - Значит, я... свободна?
       Колосков потупил взгляд.
       - Да, но я прошу вас ещё ненадолго задержаться.
       - А в чём дело? - Ястребову снова охватило волнение которое, правда, не заставило её потерять голову. - И потом: вы ничего не сказали мне по поводу моего заявления! А ведь я подвергаюсь опасности...
       - Именно поэтому, - перебил Ястребову капитан, - я и прошу вас задержаться. Сейчас подъедет человек, который, надеюсь, рассеет все ваши страхи. Хотите, попрошу принести вам чаю?
       От чая Елена отказалась, хотя пить и хотелось: если уж распивать чаи, то дома! Снова усевшись на шаткий стул с гнутой деревянной спинкой, она принялась считать минуты гадая, как же таинственный "человек" собирается рассеивать её страхи. На душе у неё было относительно спокойно, похоже, так ужасно начавшийся день обещал вполне благополучно закончиться. Прошло минут десять, прежде чем в дверь её временного "узилища" тихонько постучались. Удивлённая проявлением подобной деликатности, да ещё где - в отделении милиции, Ястребова оживленно откликнулась:
       - Да-да, войдите!
       Дверь медленно открылась, и на пороге появился человек, которого Елена сразу же узнала: это был тот самый тип, которого она чуть не сшибла с ног, выходя из дома, тот самый, который следил за ней до почты! Закрыв ладонью рот, она вскочила и с ужасом смотрела на него, ничего не понимая. Улыбаясь, неизвестный вошёл и закрыл за собой дверь.
      
       Всегда сухой и сдержанный, Молотов на этот раз был просто ледяным. Накануне поздно вечером, уже отпуская членов политбюро по домам, Сталин распорядился, чтобы наркомы иностранных и внутренних дел, не мешкая, встретились и договорились о координации своих действий на северо-западном направлении. Час назад, выполняя это указание, Вячеслав Михайлович позвонил на Лубянку, чтобы пригласить тамошнего шефа на встречу. Скорее заботясь о деловых результатах предстоящей встречи, чем из вежливости, он осведомился, готов ли Лаврентий Павлович к разговору. Тот ответил, что чрез двадцать минут будет готов, и как-то буднично спросил: "У вас или у меня?". "Жду вас на Кузнецком через полчаса", - кипя от негодования ответил он и повесил трубку. Приехав весной 1938 года в Москву на должность первого замнаркома внудел, этот грузин за полтора года набрал такую силу, что кое-кто начал уже ему в глаза заглядывать. А сегодня - надо же - посчитал возможным предложить председателю правительства пожаловать к нему на совещание! Или проверял предсовнаркома, не прогнется ли? Конечно, товарищ Сталин - вождь, он по праву возглавляет и партию, и руководит правительством, но приличия-то надо соблюдать! Это не формализм, это - порядок, а порядок - основа всего. И, кстати сказать он, Молотов, член политбюро, а руководитель НКВД пока ещё только кандидат в члены этого высшего коллективного органа партии...
       Лаврентий Павлович был улыбчив и почтителен, можно сказать, сама любезность. Главу НКИД улыбочками не обманешь, он надолго запомнит сегодняшний демарш своего визитёра. Когда, в 1949-м, будет арестована Полина Жемчужина, у её супруга появится повод многое, очень многое вспомнить... Причём поразительно: он не будет протестовать против ареста жены, поскольку "всегда подчинялся решениям партии", не будет и просить за неё. Вернемся однако в год тридцать девятый. Для Молотова главным всегда были интересы дела, и он отдавал себе отчёт, что не для выяснения вопроса о том, кто занимает более высокое положения в иерархии высшей номенклатуры, они встретились в тот день. Вячеслав Михайлович прекрасно умел владеть собой, поэтому атмосфера в кабинете достаточно скоро перестала быть холодно-официальной: до дружеской ей было конечно, далековато, но рабочей и не слишком напряжённой назвать её стало возможно.
       - Вам и вашему ведомству, Вячеслав Михайлович, значительно труднее работать, чем мне. У вас - протокол и этикет, условности и обычаи, общественное мнение, Лига Наций, наконец. А у меня одна забота: быстрота, эффективность и чтоб всё было шито-крыто. Однако же каких впечатляющих успехов мы добились, благодаря усилиям НКИД в первую очередь, в Польше!
       - Да, тогда все - и дипломаты, и чекисты, и армия получили полезный опыт. А что до тайны - дипломатия её тоже подразумевает, - по тону хозяина кабинета можно было понять, что он принял комплимент. Взять хотя бы дополнительный протокол к германскому договору: залог его действенности в абсолютной секретности документа.
       - Да, немцы очень на этом настаивали...
       - Да и мы не спорили! Дипломаты, как и разведчики, - Молотов вернул комплимент собеседнику, - любят работать и добиваются лучших результатов в тишине. На днях товарищ Сталин, делая заявление представителям Берлина по поводу ликвидации польского государства, сообщил, что в соответствии с протоколом Советский Союз приступил к решению проблемы балтийских государств. Эта Прибалтика, как продажная девка, в любой момент готова дать Германии. Но мы должны опередить: право первой ночи у нас!
       - Насколько я понимаю, прибалты близки к подписанию?
       - Ну, долго чикаться мы им не дадим! - без всякого выражения нарком ощерил в улыбке крупные зубы. - НКИД надавит по своей линии, а если они продолжат телиться, Военный совет ЛенВО отдаст приказ флоту нанести удар по военно-морским базам Эстонии. Подлодки уже заняли позиции в Финском заливе, а в политотделе 58-й армии заготовлено обращение к населению Эстонии с призывом к революции. Надеюсь однако, что до применения силы не дойдёт. И вот здесь хотелось бы, чтобы подключились вы.
       - Что мы должны сделать по своей линии? - подчёркнуто деловито спросил Лаврентий Павлович.
       - В случае подписания с нами соответствующих документов, мы обещали прибалтам совершить мощные вливания в их экономику, в том числе организовать и массовые поставки товаров самого широкого профиля: от зерна до проката. Если уж "взаимопомощь", то придётся раскошелиться...
       - Так-так, - кивнул Берия, - не подмажешь, не поедешь. Но честно слово, жалко: мало того, что самим не хватает самого необходимое - вон, самолеты из дерева до сих пор делаем, хотя есть отличные проекты цельнометаллических - так ещё и в Германию гоним хлеб и сырьё эшелон за эшелоном.
       - За подписи на пактах, предоставляющих СССР военные базы, ничего не жалко!
       - Понятно: только бы ввести туда легально войска, а дальше... Как говорится, коготок увяз, всей птичке пропАсть!
       Вместо ответа Молотов ещё раз улыбнулся той странной, не выражавшей ни одной эмоции, улыбкой.
       - И вот здесь, Лаврентий Павлович, мы можем и должны действовать параллельно.
       -?
       - Вы сами сказали, "не подмажешь, не поедешь"...
       - Имеете в виду... - Берия недоговорил и напряжённо наклонился вперед, не сводя с Вячеслава Михайловича глаз, казавшихся необычайно большими из-за сильных линз тонкого пенсне.
       - Имею в виду, что совсем не лишним было бы, для страховки, силами загранслужбы вашего ведомства... простимулировать некоторых лиц, от которых зависит принятие нужного решения. Необходимые средства мы выделим. Это было бы во всех случаях дешевле военной акции, да и шума в Лиге Наций удалось бы избежать. Я понимаю, операция серьёзная и требует подготовки, но мы никак не ожидали, что эти чухонцы так упрутся...
       - Ничего-ничего, сделаем! - бодро заверил собеседника Лаврентий Павлович. - Подходы есть.
       - Вот и хорошо. Будем, однако надеяться, что... стимулирование не понадобится. Поехали дальше. Перед тем, как перейти к другим насущным вопросам, хочу подчеркнуть, что уже сейчас разведке следует готовить план мероприятий и кадры для поддержки усилий дипломатии во время осуществления следующей фазы - советизации Прибалтики...
       - Прошу покорно извинить, что перебиваю, - казалось, голос Берии физически источал мёд, - работа эта ведётся давно, и по лини Коминтерна, и непосредственно нашими людьми, однако возникают трудности, и не всегда объективного характера. Позволите говорить прямо?
       Молотов напрягся, хотя внешне это ни в чём не выразилось.
       - Для чего же ещё мы тут с вами совещаемся?
       - К сожалению, некоторые сотрудники НКИД недопонимают важность дипломатической "крыши" для моих людей...
       - Марксизм учит, - перебивая собеседника, назидательно проговорил Вячеслав Михайлович, - что истина всегда конкретна. Фамилии?
       Лаврентий Павлович протянул руку к лежавшей рядом с ним на столе кожаной папке, не глядя достал один из лежавших там листов бумаги и протянул Молотову. Тот, насупившись, пробежал глазами столбик из нескольких фамилий, отвинтив колпачок авторучки, пару из них вычеркнул и вернул список собеседнику.
       - Без этих двоих данное направление будет опасно оголено, пока они мне нужны.
       Берия молча взял протянутый листок и спрятал его обратно в папку. Вячеслав Михайлович сделал короткую запись в лежавшем перед ним блокноте и пообещал:
       - Больше этой проблемы не будет, - и, без паузы, - теперь перейдём к старушке Финляндии.
       - К финляндскому нарыву, - усмешливо уточнил наркомвнудел. Мало того, что от Гельсинкфорса до Сенатской площади баран доплюнет, так ещё и шпионят за нами вместе с немцами!
       - Шпионят? - оживился наркоминдел. - Давайте подробности, мне это может пригодится!
       - Шпионов мы отлавливаем целыми организациями, - Лаврентий Павлович сделал кистью левой руки некое вращательное движение, как бы отметая собственное же сообщение, как малосущественное. - Я несколько о другом. Летом 1938 года, я только-только перебрался в Москву, ещё моему предшественнику, мерзавцу Ежову прислал записку Литвин, тогдашний начальник УНКВД по Ленинградской области...
       - Тоже мерзавец?
       - А кого ещё мог собрать под своё крыло этот сукин сын? Всё одна шайка-лейка! Он с Ежовым с начала тридцатых корешил, ещё с совместной работы в аппарате ЦК ВКПб). Уж я-то знаю, мне же пришлось всё это разгребать. Жаль, что тогда же, в тридцать восьмом, Михаил Литвин сам застрелился... Но я не об этом. В той записке он обращал внимание руководства наркомата на то, что ряд двухсторонних конвенций, соглашений и договоров между СССР и Финляндией для нас невыгоден и позволяет белофинской разведке вести на нашей территории шпионскую деятельность.
       - А что за документы? - Вячеслав Михайлович снова взялся за блокнот: иностранными делами он занимался относительно недавно и, несмотря на огромную работоспособность и усидчивость, ещё не успел овладеть всем массивом необходимой информации.
       Также не глядя, как это было и с предыдущим документом, Берия снова полез в папку.
       - Так... Соглашение о плавании финских судов по Неве, конвенция о рыбном и тюленьем промысле на Ладоге, ряд других... Да возьмите, Бога ради, Вячеслав Михайлович, мой список, - Берия протянул список Молотову. - Кончилось это ничем: мой предшественник обратился к вашему, а Литвинов ответил, что указанные конвенции являются частью советско-финляндского договора, и поделать ничего нельзя.
       - Совершенно нетерпимо! - в гневе проскрежетал наркоминдел. - Кабальные договоры, и с кем? С Финляндией! А борьбу с финляндскими шпионами - и нашими, доморощенными, и засланными - усильте в разы!
       Теперь вот о чём. Сейчас самое время заняться тем, что мы упустили в период подготовки к переговорам с Литвой, Латвией и Эстонией. Я имею в виду с помощью возможностей вашего наркомата попытаться сделать финскую сторону по возможности уступчивее. Не мне вас учить: помимо денежной стимуляции, существует масса других способов... Кроме того, крайне важно узнать границу, до которой финское правительство будет отступать при ведении переговоров. Жизненное значение имеет позиция Великобритании, Франции, США. Давайте обсудим наши возможности.
       Лаврентий Павлович снова потянулся за своей папкой...
      

    9

       Документ приводится полностью, текст и стиль подлинные.
       "И.В. Сталин (Информационная телеграмма)

    Совершенно секретно

       Секретарям обкомов,
       крайкомов ВКП(б),
       ЦК национальных республик,
       наркомам внутренних дел,
       начальникам управлений НКВД.
       ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б).
       Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата. И при этом применяют в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников.
       ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения в отношении явных и не разоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод.
       Сталин 13 января 1939 года"
       * * *
       Сказать, что комбриг Ястребов был взволнован и подавлен, значит, ничего не сказать. Голова Александра Ивановича разрывалась от десятков вопросов, однако страха не было, поскольку никакой вины за собой он не чувствовал. Вообще, ситуация для рационально организованного мозга сложилась невыносимая, и именно невозможность осмысления происходящего мучила офицера больше всего. Отдав часовому пропуск и получив назад своё тщательно обнюханное удостоверение, он вышел на улицу и медленно побрёл в сторону Арбатской площади. Ястребов настолько был погружён в свои мысли, что не сразу ощутил чьё-то присутствие в своём "личном пространстве". У горожанина, привыкшего к скученной жизни мегаполиса, это территория радиусом где-то около полуметра; ежели кто-то оказывается к человеку ближе, тот начинает испытывать дискомфорт. Резко повернув голову вправо, комбриг увидел плечистого чернявого мужика лет тридцати, одетого в серое пальто и синюю фетровую шляпу. Он шёл чуть сзади, и со стороны наверно, казалось: вот идут, о чём-то задумавшись, два приятеля. Кому не известно, как приятно иногда помолчать в компании с по-настоящему близким человеком...
       Александр Иванович встретился с докучливым прохожим взглядом, и тот улыбнулся широкой доброй улыбкой. В тот же миг Ястребов обнаружил, что рядом с ними, впритирку к бордюру тротуара, медленно катит чёрная "эмка". Он не успел ещё осознать увиденного, как незнакомец тихо проговорил:
       - Ну что, Александр Иванович, прокатимся?
       Комбриг не слишком удивился: в разыгрывавшейся пьесе абсурда подобный вариант развития интриги не выглядел надуманным. А чёрная "эмка" и, особенно, синяя шляпа достаточно ясно указывали, в каком учреждении получал зарплату навязанный ему неизвестным режиссёром "попутчик". Однако же право на реплику у него оставалось, и комбриг задал естественный вопрос, куда?
       - Здесь, недалеко, - махнул рукой в сторону западной части невидимого на узкой Знаменке горизонта незнакомец, и деловито спросил: - удостоверение показать?
       - Не надо, - безнадёжно вздохнул Ястребов и неожиданно для себя приободрился: ему вспомнилось, как ещё в академии философствовал Юрка Чистяков, когда они шли "сдаваться" после очередной самоволки: "Воспоминания о розгах лучше их ожидания!".
       Пропустив комбрига вперед, чекист уселся рядом с ним. Когда автомобиль тронулся, он представился лейтенантом Костоевым и вежливо поинтересовался, имеется ли у уважаемого Александра Ивановича оружие. Услышав отрицательный ответ, прокомментировал: "И хорошо. Не нужно будет возиться с оформлением изъятия". "Эмка" ехала по бульвару. Когда миновали "Никитские ворота", Ястребов несколько запоздало поинтересовался:
       - Я задержан?
       Ответ, вернее сказать, форма ответа, его неприятно удивила. Корректный до того Костоев агрессивно повернулся к своему соседу всем корпусом и совершенно неожиданно не проговорил даже, а пролаял:
       - Сам-то как думаешь?
       Испытав лёгкий шок (на что, собственно, и было рассчитано столь резкое изменение тональности и лексики), Ястребов было собрался потребовать вежливости и напомнить, что он офицер и выше грубияна по званию, но передумал: явно всё это было типовым приёмом, и он только нарвался бы на очередное хамство. Однако же комбриг не мог не понимать, что за подобным поведением задержавшего его офицера явно крылось нечто серьезное и сулящее ему, мягко выражаясь, неприятности... Не услышав ответа, лейтенант пояснил, снова при этом превратившись в лояльного младшего офицера:
       - Исключительно от вас, Александр Яковлевич зависит, чем завершится эта автомобильная прогулка, интересной беседой или арестом. - Похоже, подобная "рваная" манера ведения разговора была его фирменным приёмом.
       ...Как известно, основу комплекса зданий ЧК-ОГПУ-НКВД-далее везде на Лубянской площади составил дом, в котором до революции размещалось страховое общество "Россия". Затем, по мере разрастания спецслужбы, начал увеличиваться и занимаемый ею "жилой фонд". Так произошло и с домом 1/12 по Фуркасовскому переулку: построенный в 1931 году в качестве жилья для членов спортивного общества Динамо, впоследствии он перешёл к НКВД, за исключением первого этажа, где расположился широко известный среди москвичей и многих командировочных сороковой гастроном. Там и по сию пору торгуют сосисками и всем прочим, уже под другой вывеской... Мимо упомянутого храма еды и проехала "эмка", вёзшая в неизвестность комбрига Ястребова: задний фасад лубянского комплекса выходит как раз на Фуркасовский переулок. Автомобиль на секунду притормозил у тяжёлых ворот которые, помедлив, начала открываться, затем фыркнул и скрылся в мрачной глубине московского "Большого дома".
       Ястребова тщательнейшим образом и довольно бесцеремонно обыскали, несмотря на его повторное заявление об отсутствии оружия: разумеется, здесь никому не верили на слово. Протестовать он не пытался, понимая, что это будет пустым сотрясением воздуха. Комбриг промолчал, даже когда от него потребовали разуться, снять носки и показать, не спрятано ли что-нибудь в складке под подушечками пальцев на ногах. Однако он категорически отказался "спустить трусы, нагнуться и раздвинуть руками зад". Обыскивавший его старшина позвал на помощь писаря, ведшего опись найденных вещей (она ограничивалась мелочами, которые можно найти в кармане любого взрослого мужчины, да списком одежды). Нагло ухмыляясь, очевидно, в предвкушении развлечения, он поинтересовался, не помочь ли? Решив не доставлять садисту удовольствия, Александр Иванович подчинился неизбежному и, сгорая от стыда и невыразимо страдая от унижения, выполнил требуемое. Старшина пребольно ткнул пальцем в резиновом напальчнике в "самое сокровенное", после чего буднично обратился к напарнику:
       - Пиши: при задержании, у гражданина Яковлева А.И. ничего, кроме вышеперечисленного, не обнаружено. Можешь одеваться, - это относилось уже к комбригу. Или уже к бывшему комбригу?
       Когда Александр Иванович оделся, в помещении "приёмного покоя" появился Костоев, выходивший куда-то, скорее всего, по делам: в избыточной деликатности лейтенанта вряд ли можно было заподозрить.
       - Куда его, - спросил старшина у Костоева, - на медосмотр?
       - Пока не надо. Пошли, - как-то по-свойски предложил он, обратившись к Ястребову.
       После описанной только что процедуры, Александр Иванович вышел из помещения, где его обыскивали, уже несколько иным человеком, нежели когда входил в него. Костоев вел комбрига длинным пустым уныло освещенным коридором, в который выходили одинаковые двери, различить которые можно было разве что, только по табличкам с номерами. Каждые двадцать шагов в стенах были сделаны своего рода ниши, куда мог бы уместиться одностворчатый шкаф средних размеров, однако все они пустовали. Во время движения лейтенант время от времени постукивал по крашеной масляной краской стене вынутым из кармана металлическим портсигаром. Комбриг был не в том настроении, чтобы проявлять любознательность, но на манипуляции своего сопровождающего внимание обратил. Вскоре тайна этих звуков быть таковой перестала. Когда они приближались к очередному повороту, из-за угла послышалось такое же постукивание, и Костоев резким движением втолкнул Ястребова в ближайшую нишу. "Лицом к стене. Не оборачивайся!", - приказал он уже знакомым комбригу лающим голосом, и почти тотчас тот услышал за спиной шаги двух человек. Ага, сообразил Александр Иванович, всё это придумано для того, чтобы заключённые не видели друг друга! Лёгкое удовлетворение от открытия тут же было смято осознанием того неприятного факта, что он сам теперь, похоже, сиделец...
       - А вы молодец, Александр Иванович! Завидные реакция и дисциплинированность, - похвалил задержанного Костоев. - Задержись вы, или - не приведи Господь, обернись - быть бы беде! Того человека, которого только что мимо нас провели, видеть вам было совсем не с руки. Официально он уже месяцев восемь, как мёртв, и один только факт, что вы встретились с ним здесь, живым и невредимым, сделал бы возможность вашего выхода отсюда в ближайшие годы более чем проблематичной!
       Только после этих слов подспудный страх, уже поселившийся где-то глубоко внутри Ястребова, дал о себе знать, влагой выступив на теле, отчего армейская исподняя бязевая рубашка противно прилипла к спине. Меж тем путешествие по запутанному лабиринту бесчисленных коридоров и лестниц подошло, по всей видимости, к концу. Лейтенант снова поставил Александра Ивановича в ближайшую нишу лицом к стене и, постучавшись, заглянул в один из кабинетов. Поздоровавшись с кем-то внутри, он весело сообщил, что привёл экскурсанта, велел Ястребову подойти к нему, после чего они вместе вошли внутрь.
       Взгляду комбрига открылась небольшая, полутёмная комната. Маленькое зарешечённое окно было плотно зашторено. Обставлена комната была крайне скудно, но не размещенная в ней разношёрстная канцелярская мебель завладела вниманием Александра Ивановича. В центре помещения, там, куда падал свет от мощной настольной лампы, спиной к двери в чрезвычайно напряженной позе сидел человек в нижнем белье. Разглядев, на чём и как он сидел, Ястребов ощутил, как по спине его пробежали табуны ледяных мурашек, а большие ягодичные мышцы напряглись настолько, что их свела судорога. Пытуемый - то, что он стал невольным свидетелем пытки, Александр Иванович понял с первого взгляда - сидел на ножке перевёрнутого табурета. Его закованные в наручники руки были круто вывернуты за спину, отчего выпершие худые лопатки выглядели как рудименты каких-то цыплячьих крыльев. Около несчастного стоял невысокий, крепкого сложения человек в голубой штатской сорочке со сдвинутым набок галстуком. Свет настольной лампы бликовал на его выбритой и блестящей, как бильярдный шар, голове. Заплечный мастер или, как говаривали в старину кат, держал в руке чёрную, как первоначально показалось Ястребову, палку. Лишь по мягкому звуку ударов, которыми палач время от времени награждал свою жертву по ногам он понял, что это довольно длинный обрезок толстого резинового шланга или, в просторечии, кишки. Удары следовали каждый раз, когда по напряжению мышц было видно, что допрашиваемый пытается перенести часть своего веса на ноги. Запрокинув лохматую голову, он глухо стонал, а при ударах вскрикивал.
       - Как изволите видеть, Александр Иванович, - наклонился к комбригу Костоев, - ваш собрат по несчастью пытается демонстрировать мужество и молчать. Однако долго это не продлится, уверяю вас. - И с хохотком закончил: - Скоро его никакая рукодельница уже не заштопает!
       Лейтенант как в воду смотрел или, что скорее, продемонстрировал недюжинный опыт. После очередного удара, который был заметно сильнее предыдущих, арестованный обмяк, как будто внутри него сломался поддерживавший его каркас. Тело просело, и тогда он издал чудовищный вопль. С ужасом Ястребов увидел, как по ногам пытуемого струйкой поползла чёрная кровь. Даже не обладая большим воображением, легко представить, что испытывал в тот момент страдалец. Ощущая, что его вот-вот вырвет, Александр Иванович попытался отвернуться, но Костоев схватил его голову руками и насильно повернул в прежнем направлении. От крика у лейтенанта набухли на горле жилы.
       - Смотри, сволочь! Смотри, что тебя ждет!!!
      
       Новое здание финского посольства в Москве открылось 6 декабря 1938 года. Ирьё-Коскинен любил свой "Финский дом", во многом бывший его детищем. Удобное, функциональное, с хорошим естественным освещением,
       здание было самым современным в тогдашней Москве. Теперь посол гадал, удастся ли отметить его годовщину, или же неминуемые бурные события отложат празднество на неопределённый срок: он не раз писал и говорил министру, что следующий, 1940 год может стать в финляндско-советских отношениях критическим. А может, Ирьё-Коскинен суеверно скрестил пальцы, об этой дате и вовсе постараются со временем забыть, поскольку - чтобы там ни говорили оптимисты в Хельсинки - посольство суверенной Финляндии имеет отнюдь не теоретический шанс превратиться однажды в постоянное представительство Финляндской Советской Социалистической Республики. Как и полагается северянину, барон был спокойным человеком, но оптимизм иных высоких чинов, основавшийся в первую очередь и только на незнании материала и нежелании заглянуть фактам в глаза, выводил его из себя. Меморандум, над составлением которого он провёл столько бессонных ночей и на который так рассчитывал, произвёл тот же эффект, что и камень, брошенный в выгребную яму: мидовская бюрократия проглотила его тихо, с едва слышным "бульком". И никаких брызг и волн...
       Киро! Аано Ирьё-Коскинен хрустнул пальцами заложенных за спину рук и продолжил обход Финского дома, - он взял за правило несколько раз в неделю его осматривать, делая это по преимуществу по утрам, до начала рабочего дня. Много хороших мыслей приходило к нему во время подобных прогулок, вот и основные идеи меморандума... чёрт, он же положил себе забыть об этом документе, и вот опять! Надо переключиться на что-нибудь приятное, только вот, на что? В последнее время господину посланнику явно недоставало положительных эмоций. Да, посольство у него получилось на загляденье! Забавно вспомнить, что первый посол его страны в красной России первое время, правда недолго, вообще жил в том же вагоне, что и приехал в РСФСР. Вскоре под посольство было выделено здание на улице Станкевича, до того принадлежавшее храму Святого Андрея, закрытому большевиками. Позднее посольство получило участок земли в Кропоткинском переулке. На Станкевича под боком были улица Горького и Кремль, здесь - Крымский мост, Музей изящных искусств и тот же Кремль. Что ж, география, как минимум не хуже, но Финский дом даже сравнивать нельзя с малопригодным для работы старым зданием бывшей англиканской церкви!
       Барон направился к себе в кабинет, настроение его удивительным образом улучшилось. В тот день в Москву приезжал государственный советник Юхо Кусти Паасикиви, и минут через сорок нужно было ехать на вокзал его встречать. Поэтому начинать какие-то текущие дела особого смысла не имело, и посол, верный национальной привычке при первой возможности пить кофе, заказал чашечку любимого напитка. Он связывал с приездом высокого гостя большие надежды. Старый политический зубр и знаток России доктор Юхо Паасикиви, должен был понять серьёзность сложившейся ситуации. Послу хотелось верить, что направление в Москву именно его свидетельствовало, что пресловутый меморандум был написан, всё-таки, не зря. Ирьё-Коскинен знал, что этот консерватор, боровшийся в своё время за максимальную автономию, но в рамках империи Романовых, а потом пытавшийся пригласить на финляндский трон германского принца, умел в отличие от нынешних либералов пойти на компромисс, в особенности, если речь шла об интересах такого соседа, как Советская Россия.
       Дело в том, что за неделю до описываемых событий, 5 октября, посла Финляндской Республики вызвали в НКИД. Отправляясь на свидание с Молотовым, Ирьё-Коскинен ничего хорошего от предстоящей встречи не ожидал: в дипломатическом корпусе ни от кого не было секретом, что с конца сентября красное внешнеполитическое ведомство приступило к выкручиванию рук у трёх прибалтийских республик, вымогая у них подписи под "пактами о взаимопомощи". Малые сопредельные страны, пешки в большой геополитической игре... А чем, собственно, жители Суоми отличались в глазах кремлёвского Хозяина от эстонцев, латышей и литовцев? Да ничем: такие же бывшие жители развалившейся стараниями в том числе и Сталина, Российской империи! С этой точки зрения, требовать Финляндии для себя каких-либо преференций или особого уважения, было бы наивно и просто глупо... Удивительно, что господа из высоких хельсинкских кабинетов этого не понимали и не хотели понимать.
       Господина посла приняли не сразу, выдержав в приёмной ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы пренебрежительная невежливость не перешла в чреватую дипломатическим скандалом грубость. Помощник Молотова, как бы извиняясь сообщил, что Вячеслав Михайлович страшно занят и скоро освободится, вскользь заметив, что он не только нарком, но по-прежнему, ещё и председатель правительства. Всё было очень прозрачно: на взгляд тактиков с Кузнецкого, напомнить лишний раз о высоком статусе шефа дипломатического ведомства отнюдь не мешало. Во время короткой встречи Молотов предложил послу передать правительству его страны приглашение последовать примеру прибалтийских соседей и направить в Москву представителей "для обсуждения конкретных политических вопросов".
       Ирьё-Коскинен попытался уточнить о чём, собственно, предполагается повести речь. К подобным мероприятиям принято готовиться, и садиться за стол переговоров, только догадываясь, о чём пойдет речь, по меньшей мере неразумно. Однако добиться от "каменной задницы" (ходило такое неблагозвучное прозвище нового главы НКИД среди осведомлённых людей) внятных разъяснений не удалось, и это было весьма тревожно. Не пытаясь выказать ни малейшего уважения ни послу лично, ни представляемой им стране, Вячеслав Михайлович ограничился общей фразой о том, что они "обоюдоважные", поскольку в Европе идёт мировая война. В конце аудиенции он сообщил, что Советский Союз ждёт ответа не позднее утра следующего дня. Это уже было похоже на ультиматум, и Аано Ирьё-Коскинен ощутил, как у него похолодело внутри: неужто начинается?
       Барон не был сторонников мира любой ценой, но не был и "ястребом"; понимая, что России скорее всего придётся кое в чём уступить, он возлагал надежды на переговоры: в отличие от многих, посол совсем не исключал, что русские в качестве весомого "последнего аргумента" готовы пойти на применение силы. Однако же на следующий день после памятной встречи на Кузнецком ответа из Хельсинки не последовало. Вместо него правительство приняло решение об усилении армии мирного времени резервистами с таким расчётом, чтобы в течение 8-18 октября сосредоточить в пограничных районах 5 бригад и 2 дивизии. Как узнал барон по своим приватным каналам, влиятельнейший человек в стране, Маннергейм, делал всё, чтобы задержать отъезд делегации в Москву до выдвижения войск к границе.
       ...Качество работы советской разведки во время Зимней войны - тема особого рассказа (скажем, она умудрилась не заметить существенную модернизацию "линии Маннергейма", которая проводилась все тридцатые годы, хотя среди многообразия видов человеческой деятельности крупные, в индустриальном масштабе ведущиеся земляные и строительные работы - среди тех, что труднее всего спрятать. Финнам это удалось). Пожалуй, в принципе невозможно скрыть только выдвижение к границе крупных войсковых соединений, и в Москве об этом своеобразном ответе на предложение прислать делегацию, конечно же, узнали. До начала непростых и относительно длительных переговоров ещё нужно было прожить несколько недель, но Кремлю уже прозрачно намекнули, что финские переговорщики будут упираться до последнего, или даже чуть-чуть дальше... Впрочем, как мы увидим ниже, об этом официальные представители нордической страны говорили и прямо, но словам дипломатов верить можно не всегда, в то время, как занимающие боевые позиции дивизии не оставляют места для двусмысленности. В ответ ли, или с дальним прицелом на случай неудачи переговоров, а скорее всего, по обеим этим причинам, но РККА тоже начала сосредоточение своих войск. В общем, как в поучительном стишке Сергея Михалкова о двух упрямцах: "В этой речке утром рано/ Утонули два барана". Правда, у поэта указанные персонажи были в одной весовой категории...
       ...Выскочив на Садовое кольцо около метро "Парк культуры", в то время конечной станции московского метрополитена, автомобиль посла, сигналя тихоходам, резво побежал в сторону Каланчёвки. Ирьё-Коскинен, откинувшись на сиденье и глядя в окно, ощущал немалое облегчение: после встречи с Молотовым 5 октября он испытывал постоянное давление: уже через день его снова пригласили в НКИД, и нарком в чрезвычайно жесткой форме поинтересовался, отчего финляндское правительство не ответило на предложение о приезде делегации. Затем он снова повёл разговор об идущей войне и напомнил, что с Латвией аналогичный договор уже заключён - мол, вы-то чего чикаетесь? Новый взрыв негодования последовал после того, как Москва узнала, что делегацию возглавит госсветник, а не министр иностранных дел, - как это было в случае с Литвой, Латвией и Эстонией. Дело даже не в статусе, хотя большевистские тузы к этому вопросу были весьма чувствительны и вообще, в ряде случаев отличались так называемым статусным мышлением. В данном случае всё было прагматично: министр млг подмахнуть договор, а советник - нет, и эта немудрящая уловка Хельсинки в Кремле, похоже, кое-кого взбесила.
       Своё крайнее недовольство Москва решила донести до финского правительства не только через многострадального Ирьё-Коскинена, но и напрямую. Советский полпред в Финляндии В.К. Деревянский обратился к Юхо Эркко с просьбой о встречи, во время которой обрушился с упрёками в связи с промедлением отъезда делегации и по поводу того, что не министр её возглавит. Министр иностранных дел в ответ на это отрезал: о подписании договора, аналогичного тому, что были подписаны тремя прибалтийскими странами, не может быть и речи! Что ж, позиции постепенно прояснялись, но барон надеялся, что шанс избежать военного столкновения оставался - если сторонами будет проявлена готовность и способность к компромиссу.
       Ленинградский поезд прибыл точно по расписанию (прицепных вагонов до Хельсинки и уж тем более, прямых поездов, в то время не существовало, добирались на перекладных, через Питер, откуда с 1925 года в сопредельную страну пустили один состав в сутки). Усадив уважаемого гостя в машину, барон осведомился, как господин государственный советник добрался. Тот вместо ответа махнул рукой и нагнувшись вперед, начал крутить ручку, поднимающую стекло, отделяющее передние сиденья от заднего.
       - Я читал ваш меморандум, господин Ирьё-Коскинен. Блестящий образец политического анализа! Полностью разделяю вашу оценку ситуации. Если мы не хотим войны, придётся идти на уступки.
       - Благодарю за оценку моего скромного труда. Главное, чтоб от него была польза. Привезли ли вы какие-нибудь новости?
       - Только плохие, господин посол. Плохие новости и плохие инструкции.
       - Инструкции?
       - Судите сами. Я - лицо подневольное, и как ни бился с нашими умниками, обязан выполнять порученное, нравится мне оно, или нет. Руководство исходит из того, что Советы не осмелятся применить силу - как не применили ее в отношении трёх известных стран. Мол, мы должны выказать больше упорства, и всё! Мне указано придерживаться уже имеющихся договоров, заявляя, что Финляндия направляет все свои усилия на защиту нейтралитета и отвергает предложения, которые не согласуются с политической позицией и нейтралитетом Финляндии...
       - Но ведь в Кремле этого слова знать не знают и знать не хотят! - на этот раз северная выдержка изменила барону.
       Подняв брови и слегка пожав плечами, Паасикиви с помощью мимики ответил: мол, я разделяю ваши чувства, но что поделаешь? И монотонным голосом, как будто читая скучнейший документ, продолжил:
       - ...Требуется категорически отклонить возможный военный союз в виде договора о взаимопомощи, предоставление военных баз и портов, а также какое бы то ни было перемещение границ. Максимум, на что разрешено согласиться - это уступка внешних островов в Финском заливе, и то после продолжительного торга.
       - О чём же тогда вести переговоры? - задал риторический вопрос посол. - На этом фоне я даже не представляю, какие ещё новости могут быть плохими...
       Государственный советник, как бы ободряя, по-отечески положил Ирьё-Коскинену руку на колено.
       - Мой барон, вот что я узнал буквально садясь в вагон. Секретным указом президента Карл Густав Маннергейм назначен главнокомандующим. Буквально в эти минуты в Финляндии объявляется всеобщая мобилизация. Под видом учений намечено сколотить ещё 6 дивизий. Начинается эвакуация гражданского населения из городов.
       Не отличавшийся прежде усердием в вере, посол перекрестился.
       - Боже, спаси Суоми!
      

    10

       - Что с вами, Елена Георгиевна? - лицо вошедшего светилось неподдельным участием.- Вам нехорошо?
       - Вы... вы...
       Это был тот самый случай, когда человек не может выговорить ни слова потому, что в голове у него нет ни одной мысли. В отличие от читателя, Ястребова знала только то, что видели её глаза и слышали уши. А виденное и слышанное Еленой представляло собой жутковатую мешанину из подозрительных преследователей и милиционеров, то выдвигавших против неё, то снимавших маловразумительные абсурдные обвинения. И вдруг один из тех, кто за ней следил и напугал до смерти, является в отделение милиции для того, чтобы "рассеять ее страхи"! Не захочешь, а начнёшь блеять как испуганный ягнёнок, которому ещё только предстоит набраться опыта и вырасти в глупую овцу...
       - Вы... кто? - вопрос был в самый раз, хотя и свидетельствовал в полной мере о том, что Елена вполне успешно осваивалась в новом для себя образе не слишком сообразительной производительницы популярнейшего в то время каракуля.
       - Младший лейтенант госбезопасности Фунтиков, - отрапортовал тот и с готовностью продемонстрировал удостоверение. - Мне передали коллеги, что за вами кто-то следит... Может, показалось?
       ... Инстинкт подсказывает городскому ребёнку, в первый раз увидевшему змею, что её нужно бояться; он же заставляет нас, оказавшись в лесу, понижать голос. Встретившись с агрессивно настроенным типом, который явно сильнее нас, мы - зачастую не имея ни малейшего представления о психологии - словно повинуясь чьему-то совету, отводим взгляд, стараясь не смотреть ему в глаза, и так далее. Инстинкт - добрый охранитель, выработавшийся в человеке за долгие сотни тысяч и миллионы лет эволюции внутри животного мира. Что же или кто заставил Ястребову не настаивать на своём, ведь она действительно собиралась сделать соответствующее заявление, а в последние минуты начисто потеряла способность соображать, и уже поэтому не могла передумать? Неужели, Ангел-хранитель?
       - Может, и показалось, - неуверенно и даже против воли, согласилась она. Значит, всё-таки, аспиранткой и женой красного командира почему-то заинтересовался НКВД, могущественное, грозное и таинственное ведомство! Прежний ужас стремительно возвращался...
       Как это ни удивительно, Фунтиков не угомонился, требовал подробностей, словом, самым тщательным образом расспрашивал Елену об утренних событиях. У неё даже сложилось впечатление, что он несколько обескуражен её отрицательными ответами. Чем настойчивей младший лейтенант убеждал женщину вспомнить, "может, всё-таки, кто-то за ней ходил", тем решительнее она доказывала, что ей, скорее всего, показалось. На этом этапе разговора, включилось знаменитое солнцевское упрямство, над которым не раз подшучивал Александр. Механически отвечая Фунтикову, Елена в какой-то момент ощутила, что её мозг, наконец, "включился".
       Стоп! Этот Фунтиков сам гонялся за ней по всему городу, и по тому, как был ею здесь встречен, вряд ли сомневается, что узнан. И вообще: если неведомые организаторы наблюдения ставили себе целью убедить её, что она ошибается, и никакой слежки не было, стали бы они посылать сюда именно его с риском, что лейтенант будет немедленно опознан? Правдоподобный ответ может быть, например, таким: её хотят до смерти напугать, а заодно убедить в бессмысленности сопротивления. Что ж, следует признать, коли такая цель была поставлена, она достигнута, даже с избытком. Эдакое иезуитское психологическое давление...
       Вопрос, кто её мучитель (Фунтиков - мелочь, простой исполнитель), и зачем он всё это устроил, можно оставить на потом. Но к чему тогда все эти расспросы? Опять какая-то бессмыслица, от которой Ястребова за этот долгий день изрядно уже устала. Теперь она мечтала только об одном: оказаться дома, что-нибудь съесть (с некоторых пор Елена ощущала дикий, до тошноты, голод), налить большую чашку сладкого чаю с лимоном, забраться с ногами в большое мужнино кресло и только потом попытаться раскинуть мозгами. Механически отвечая на вопросы младшего лейтенанта, она подошла к окну. К мотоциклам добавилась карета скорой помощи, около которой стояли двое дюжих санитаров, покуривали и посматривали на окна отделения милиции.
       - ...А вам не кажется, Елена Георгиевна, что вопрос о том, что вас преследуют, скорее из области психиат... психологии, чем охраны общественного порядка или, тем более, госбезопасности?
       Этот гад намекает, что она ненормальная, с холодной яростью подумала Ястребова: он в последний момент поймал за хвост слово "психиатрия"! Она набрала воздуху и собралась достойно ответить паразиту, но в последний момент подумала что, возможно, именно этого Фунтиков и добивается? И тут её как током ударило: а что это за машина во дворе с двумя санитарами, уж не для неё ли приготовлена? А что, достойный финал безумного дня. Нет, она не предоставит повода попрессовать себя в психушке! А что если, как говорит матушка, "взять его на арапа"? Сделав над собой усилие, Лена заговорила спокойно и дружелюбно.
       - Да нет, товарищ лейтенант, с нервами и со здоровьем в частности, у меня всё в порядке. Когда меня осматривал невропатолог в поликлинике ЛечСанУпра...
       - ЛечСанУпра? - поднял брови тот: рядовым советским гражданам путь в это учреждение был заказан.
       - Да, как студентка, а потом аспирантка, я прикреплена там по месту обслуживания матери. Она была, - здесь Ястребова поняла, что в сложившейся ситуации ничто не слишком, - ближайшей сподвижницей Георгия Максимилиановича... может, слышали, Ася Аркадьевна Солнецева?
       Было заметно, что услышанное произвело на младшего лейтенанта впечатление. Ему не надо было объяснять, кто такой Георгий Максимилианович, а фамилия Солнцевой ему ничего не говорила, ну и что с того? Вождей он знать обязан, а всех начальников не упомнишь! Девка-то оказалась не так проста...
       Ободренная озабоченным выражением фунтиковского лица, Елена решила ковать железо, пока оно горячо.
       - Меня милиция задержала, как раз, когда я позвонила маме и рассказала ей про своё житьё-бытьё в Ленинграде. Так что она в курсе обо всём...
       - О чём? - подался вперед младший лейтенант.
       - Ну, о том, что у меня всё в порядке. Товарищ старший лейтенант, я могу идти домой? Как я понимаю, у милиции ко мне вопросов больше не нет, а у вас? - произнести "НКВД" она не решилась.
       Фунтиков оказался перед трудным выбором. Родным начальством ему было приказано москвичку встретить, отследить все её возможные контакты в Ленинграде и, ни в коем случае не задерживая, оказать психологическое давление (свою принадлежность к НКВД можно было не скрывать). Обдумав несколько необычное задание, тёртый энкаведист тогда же смекнул, что дамочка находится в серьёзной разработке в столице, и его роль - держать объект в "тонусе", пока он (вернее она) пребывает в "городе на Неве". Детали операции младший лейтенант госбезопасности должен был продумать сам. "Неловкие" филёры и пресловутая ориентировка были его личным творчеством, так же как и предполагавшееся недолгое содержание в психушке по принципу: "извините, ошибочка вышла". Эта последняя деталь операции, достаточно нетривиальная в то время, грела душу Фунтикова как новатора и художника своего дела. Однако по всему выходило: от психбольницы, от греха подальше, придётся отказаться. Ничё, наработанные идеи не пропадают... Тяжело вздохнув, старший лейтенант привычно разгладил морщины на лице и улыбнулся.
       - Не смею оспаривать авторитет ЛечСанУпра! А если серьезно, то вопросов к вам, действительно, больше не имею. Если случится что-то, что вас напугает или встревожит, прошу немедленно связаться со мною, вот по этому телефону, - он чиркнул номер в блокноте и, вырвав страничку, протянул ей.
       Любезность чекиста распространилась настолько, что он вышел проводить её до выхода из отделения милиции. Мельком порадовавшись, какой удачливой аферисткой она оказалась, "дочь сподвижницы Маленкова" насмешливо посмотрела на по-прежнему куривших санитаров, обошла карету скорой помощи и отправилась домой. Очень скоро Ястребова ощутила уже знакомое ей покалывание в затылке, но оборачиваться не стала, чтобы не доставлять лишнего удовольствия Фунтикову со товарищи. Домой, скорее домой! Ей многое предстояло обдумать, поскольку было очевидно, что над хорошенькой головкой "аспирантки и жены красного командира" сгущаются взявшиеся невесть откуда грозовые тучи. Потом её стало стыдно: что это она всё о себе, да о себе? Как там Саша? Всё ли у него в порядке?
      
       Стоявшие в углу кабинета большие напольные часы пробили половину второго. Старший майор госбезопасности Ковальчук с минуты на минуту ожидал появления Ястребова: времени прошло вполне достаточно, чтобы в опытных руках Костоева комбриг дозрел для серьёзного разговора. Остап Петрович как раз освободился: в трудной операции по раскрытию левотроцкистского заговора на радиостанции имени Коминтерна была, наконец, поставлена последняя точка, и дело направлено к начальству на утверждение. Самое время заняться своими делами, прости, Господи!
       Впрочем, имелась у Ковальчука мыслишка развернуть "Дело Борщ" во что-нибудь солидное и общеполезное, даром что на горизонте столь удачно мелькнула фигура неведомого поляка, дай Бог тому милицейскому лейтенанту здоровья! Да и прочая публика вполне подходящая: интеллигентка-аспирантка (сучка-недотрога, пожалеет ещё!), в академических кругах ленивый только не найдет бурчащих по кухням; штабной офицер, из молодых, да ранний, наверняка учился или служил с кем-нибудь из врагов народа; старая большевичка (руку на отруб даю, копнуть, обязательно в друзьях-приятелях какой-нибудь уклонист, да обнаружится!). Сначала только их всех разговорить надо... вообще, и насчёт байки про английского шпиона, в частности. А чтобы разговорить, требовалось напугать, и бравый чекист отдал все необходимые распоряжения. Но начинать следовало с самой рассказчицы, и эту миссию доверять нельзя было никому...
       С каргой этой глухою, Борщихой, не получилось. Упрямая, старая ведьма, оказалась. Старший майор вспомнил тот день. Кладовщик, оказавшийся вполне ожидаемо трусливым ничтожеством, обоср....я от страха, и быстро согласился стать внештатным помощником, тем более услышав сумму, которую ему посулил "товарищ начальник" в качестве ежемесячного и не облагаемого налогом дополнительного дохода. Ковальчук мог пообещать и больше: всё равно он не собирался тратить на эту кошачью рвоту ни рубля! За деньги тот был готов продать и мать родную, но Остап Петрович ещё и припугнул этого "борца за идею", чтоб не болтал лишнего в оставшиеся ему часы жизни. Первое (и последнее) задание новый агент выполнил с блеском. Ему было поручено обеспечить Ковальчуку безопасный доступ в квартиру Борщ и отход оттуда, для чего требовалось каким-то образом удалить минут на сорок с "боевого поста" лифтёршу. Дошлый кладовщик учинил несчастной женщине скандал по поводу того, что по отчётности за ней числится ковровых дорожек больше, чем требует того длина лестниц, и увёл её разбираться со своими требованиями да накладными. Дорога бы свободна, опасность "засветиться" сведена к неизбежному минимуму, и старший майор приступил к делу.
       Старая перечница аж позеленела, услышав, что к чему. А уж когда Остап Петрович "для размягчения материала" сообщил, что на Фимочку стукнула её троюродная сестричка Ася (а кто ж ещё, если они были вдвоём?), ему показалось, что разговор получится простым и недолгим. Борщ впала в прострацию. Именно в тот момент старший майор спросил, кому ещё, кроме сестры, она рассказывала свою небылицу. Старуха стала отрицать, но услышав имя Елены, как-то странно сморгнула. Уловив это, Ковальчук поднажал: ему нужно было знать точно. Однако к этому времени проклятая большевичка отдышалась, и стала кричать, что находится в своей квартире, а не в бериевских застенках, и потребовала, чтобы старший майор "убирался туда, откуда пришёл". В довершение всего она подошла к комоду, густо уставленному духами, одеколонами, фотографиями и фигурками каких-то барашков, ангелочков и прочей ерундой и, выдвинув ящик с постельным бельём, выхватила откуда-то снизу древний револьвер, подобранный, похоже, на баррикадах парижской коммуны. К чему старший майор, собираясь на беседу с Борщ, никак не был готов, так это услышать команду "Руки вверх!". Ну, погорячился, благо под рукой оказалась тяжелая мраморная пепельница, однако же старая ведьма и впрямь могла выстрелить!
       Буквально спустя пару минут Ковальчук выходил из подъезда, а вахтёрша всё ещё маялась на складе. Когда происшествие в квартире одинокой жилички станет известным, та никогда не сознается, что покидала своё рабочее место - в этом Ковальчук не сомневался. А если и сознается, то что с того? Смерть старухи ускорила конец кладовщика. Можно было, конечно, прибегнуть к услугам "Лаборатории Х", но это автоматически расширило бы круг посвященных в дело об "английском шпионе", чего следовало избегать. Да и прибегать к помощи Гриши Майрановского для того, чтобы ликвиднуть стукача-кладовщика было бы то же самое, что стрелять из пушки по воробьям...
       Поясним. "12", "Лаборатория Х" - расхожие в профессиональной среде того времени названия спецлаборатории НКВД, возглавлявшейся Григорием Моисеевичем Майрановским, доктором медицинских наук и полковником госбезопасности в одной реторте. На объекте, расположенном совсем рядом с лубянским комплексом - в Варсонофьевском переулке, разрабатывались и тестировались смертельные яды, которые невозможно распознать обычными средствами, и конечный результат действия которых походил на летальный исход обычных болезней. Похоже, секрет многих таинственных смертей ХХ века следует поискать там...
       Маленькому человечку со склада домоуправления Дома бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев была уготована судьба попроще. На следующее утро после выполнения им "ответственного задания НКВД", едва выйдя из дома, кладовщик по дороге на работу попал под автомобиль, скрывшийся с места происшествия. А что вы хотите: рядовое и не такое уж редкое происшествие в большом городе.
       Вернув машину в спецгараж, старший майор и думать забыл о мелочёвке которую, при других обстоятельствах, вполне мог бы выполнить какой-нибудь старшина. Хотя, конечно, приятно иногда вспомнить молодость! Коротко звякнул внутренний телефон. Звонил Костоев, сообщивший весть, что "клиент дозрел" и рассказавший, как он этого добился. "Тащи его сюда", - распорядился Ковальчук и начал собирать разложенные на столе документы: не след посторонним пялить глаза на то, на что не положено.
       Ястребов был бледен и выглядел каким-то растрёпанным, хотя его тёмно-русые, расчёсанные на косой пробор влажноватые волосы и пребывали в относительном порядке.
       - Что так долго? - грозно вопросил Ковальчук у Костоева.
       Лейтенант вытянулся в струнку.
       - Проводил экскурсию, товарищ старший майор.
       Остап Петрович тяжело посмотрел на комбрига и как-то неопределенно вздохнул.
       - Мда... как сказал один профессор другому, когда тот узнал, что стал рогоносцем, умножающий знания, умножает скорбь... Свободен пока, лейтенант! А вы, гражданин Ястребов, присаживайтесь.
       Ковальчук раскурил папиросу (комбриг от неё отказался) и некоторое время в молчании дымил, откровенно изучая Александра Ивановича. Затем достал из стола толстое дело (никакого отношения к Ястребову не имевшее), пролистал его, якобы разыскивая нужную страницу, прочёл, бросая на сидевшего перед ним комбрига быстрые взгляды, затем значительно поднял брови и захлопнул папку. Простенько, но эффективно: разумеется, задержанный (Ястребов уже не сомневался в своём статусе) с бьющимся сердцем наблюдал разворачивавшееся перед ним действо: Александр Иванович и не подозревал, что в НКВД на него имеется досье, да ещё столь объёмное! Одновременно в нём нарастал протест: чёрт возьми, если его в чём-то обвиняют, пусть скажут, в чём! Он докажет...
       - Вообще-то, - заговорил наконец старший майор, - я должен обращаться к вам "гражданин", но пока, до подписания ордера на арест, буду звать вас по имени-отчеству. И вы зовите меня так же - пока. Я, Ковальчук Остап Петрович, веду ваше дело. Вы знаете, в чём вас обвиняют?
       - Нет, - не без вызова в голосе ответил Ястребов, - но хотел бы знать! Я...
       - Александр Иванович, вы знакомы с уголовным кодексом? - перебил его Ковальчук.
       Комбриг осёкся. Уставы он в своё время учил наизусть, но уголовный кодекс - как и большинство законопослушных людей - в руках не держал ни разу. Пока Ястребов подбирал слова, чтобы половчее ответить, старший майор продолжил:
       - Не знакомы... Так я и думал. Там есть одна очень серьёзная статья, пятьдесят восьмая...
       У Ястребова упало сердце: кто в те годы не слышал о 58-й статье и о том, чем оборачивается обвинение в контрреволюционной деятельности! Меж тем старший майор встал со своего места, подошёл к книжному шкафу и достал небольшой томик в мягкой обложке. Возвращаясь за стол, он безошибочно открыл его в нужном месте.
       - Ближе к суду мы посмотрим конкретно, какие её пункты вам вменить. А пока, навскидку, скажем, 58-1: "Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению... или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР". Очень серьёзный пункт, причём специально указано, что для преступивших закон военнослужащих применяется исключительно смертная казнь.
       - Но...! - комбриг развёл руками, не в силах вымолвить ни слова: причём здесь он?
       - Вот ещё хороший пункт: 58-1г.: "Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или совершенной измене". Ну, по сравнению с предыдущей, по этой наказание предусмотрено смехотворное: всего-то лишение свободы на 10 лет. Или вот симпатичный пунктик: 58-10: "Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти". Пока, я думаю, достаточно... У вас имеется что сказать на это?
       - Хотелось бы услышать конкретно, в чём меня обвиняют. Я не имею ничего общего с преступлениями, перечисленными только что вами. Готов исчерпывающе ответить на любые вопросы, и вы убедитесь, что произошла какая-то чудовищная путаница или ошибка. Я честный большевик...
       Остап Петрович поднял руку.
       - Об этом потом, и о том, какой вы большевик, Александр Иванович, тоже. Сначала для порядка я должен предложить вам чистосердечно рассказать о своей контрреволюционной деятельности. Вы намерены это сделать?
       - Мне не в чем признаваться!
       - Что ж, родина давала вам шанс... Чистосердечное признание и помощь следствию учитываются судом. Скажите, гражданин Ястребов, - комбриг отметил, что уже перестал быть "Александром Ивановичем", - вам знакома гражданка Борщ Серафима Яковлевна?
       - Да, в полном недоумении подтвердил комбриг, - это троюродная не то племянница, не то сестра моей тёщи, Солнцевой Аси Аркадьевны. Она проживает с нами в одном доме.
       "С какого рожна вылезла вдруг здесь эта полуслепая и полуглухая старуха, которую так обожает Лена?".
       - Вернее сказать, проживала. Она убита.
       - Убита?! - сострадание к полузнакомой пенсионерке оказалось слабее инстинкта самосохранения, и Александр Иванович негодующе спросил. - Но причём здесь я?
       - В этом мы тоже хотим разобраться, - со зловещим спокойствием отозвался старший майор, - только позже. Что вам известно о контрреволюционной деятельности означенной Борщ?
       Обвинение было тяжёлым, но отвечать за какую-то соседку по дому? Вспомнив про "недоносительство", Ястребов поспешил пояснить:
       - Мне об этом ничего не известно. Разумеется, приведи услышать что-либо подобное, сообщил бы куда следует. Знаю лишь, что она была старой большевичкой.
       - И ничего при вас не болтала? - с иронией и недоверием уточнил Ковальчук. - Меж тем имеются сигналы о том, что она вела антисоветскую пропаганду и агитацию.
       Александр Иванович открыл было рот, чтобы сказать "нет", но потом вспомнил, как Серафима Яковлевна несколько раз к ужасу тёщи ругала нынешних руководителей за "перерожденчество". Вот зараза, язык без костей! Остап Петрович, внимательно наблюдавший за его мимикой, ткнул в комбрига указательным пальцем.
       - Ось так! Вспомнили? Не умеете вы врать, гражданин Ястребов... Что конкретно вы от неё слышали?
       - Так, чепуху какую-то, - смешался тот.
       Ковальчук налился кровью.
       - Попытки промолчать ничего, кроме лишней мороки мне и неприятностей - лично для вас - не принесут. Возьмём того человека, которого вы видели там, внизу... - Александр Иванович, снова вспомнив недавно виденное, содрогнулся. - Несколько дней он будет гадить кровью и орать при этом, как потерпевший, потом боль утихнет. Тогда его снова пригласят на допрос и, только увидев перевёрнутую табуретку, он быстренько расскажет всё, что было, и чего... не было. А будет упираться... Знаете ли вы, Ястребов, что такое микрометрический винт?
       Ошарашенный резкой сменой темы разговора, несколько секунд комбриг тупо моргал, глядя на Остапа Петровича.
       - Ну, - наконец промямлил он, - это прибор, употребляющейся для измерения весьма малых линейных величин... он служит также для передвижения на малое расстояние, скажем, в микроскопе...
       - Браво! Но вот если приладить его к тисочкам, в которые плотненько зажать ваш "кисет", то одного-двух поворотов этого "прибора" окажется достаточно для того, чтобы раз и навсегда развязать вам язык. Пока ещё больше трёх полных поворотов не выдерживал никто!
       Любой мужчина, даже не обладая особым воображением, услышав подобное, похолодеет. Ястребов к тому же был подготовлен, поскольку с помощью Костоева "увеличил свою скорбь". Он почувствовал, что ему вот-вот станет дурно. Ощутил это и Ковальчук, поэтому неожиданно заорал:
       - Что конкретно вам говорила эта старая стерва Борщ? Ну!
       Проклиная про себя болтливую старуху, а заодно и её сестричку, комбриг торопливо заговорил:
       - Что-то про перерождение вождей, про отрыв бюрократии от народа... да, ещё что партия превратилась в бюрократическую машину. Я, конечно, этого не слушал и велел немедленно замолчать. А не доносил, - спохватился Ястребов, - потому, что относил это на её старческое безумие. И потом, всё же родственница моей супруги...
       - Ты же член партии, Александр Иванович, - устало и как-то расстроено произнес старший майор. - Орденоносец, красный офицер. Ну что это за лепет, "родственница супруги..."?
       Услышав это свойское "ты" и обращение по имени-отчеству, Ястребов почувствовал прилив какого-то мутного, необъяснимо тёплого чувства по отношению к старшему майору, которого за миг до этого боялся и ненавидел, как никого прежде. Ничто ещё не потеряно, но только он, только Остап Петрович способен вытащить комбрига из этой чёртовой мясорубки, в которую тот, неведомо как, попал! Переполненный этим новым для него чувством, Ястребов какое-то время только слышал голос чекиста, но не понимал, что тот ему говорит. Потом слух вернулся.
       - ...Думаешь, комбриг, нам приятно делать то, что мы делаем с врагами народа? Мы что, звери? У нас ведь тоже есть жёны, дети... Но есть такое слово: долг. Он, - тут старший майор показал большим пальцем руки через плечо на висевший за его спиной портрет Дзержинского, - очень правильно сформулировал, что мы - карающий меч партии. И это так! Но ты же партиец, Александр Иванович! Ты же наш мужик, советский! Почему ты не хочешь помочь в борьбе со скрытой контрой? Неужели ты готов встать в один ряд с врагами родной власти, защищать которую призван как краском?
       - Нет, товарищ... гражданин старший майор...
       - Зови меня Остапом Петровичем.
       - Остап Петрович, дорогой, я готов жизнь отдать за советскую власть, за партию... Но я правда точно не помню, что говорила родственница моей тёщи, и клянусь, это было всего один-два раза, да и то давно: я уже длительное время служу в Ленинграде и не вижусь ни с кем, кроме жены.
       Ковальчук испытующе посмотрел на свою жертву. Похоже было, что "краском" (красный командир) не врёт. Да и складно лгать-то, как выяснилось, глядя в глаза, он не умел. Кабы услышал он такую сплетню про непоследнее лицо в государстве, которую могла рассказать старуха, нипочём бы не забыл, и сейчас, в надежде на прощение, "вспомнил" бы. Значит, скорее всего, не слышал. Тогда пусть поживёт пока... Или всё же слышал от жены?
      

    11

       Штатный НКИДовский переводчик Георгий Квашнин завтракал на кухне вместе с женой. Вера в то утро встала пораньше и сбегала в булочную за свежим хлебом: как никак, у Георгия был день рождения, и его, любителя вкусно поесть, требовалось ублажить. Намазав маслом присыпанный мукой кусочек ещё тёплого ситного, он аккуратно укладывал на хлеб маленькие розовые кружочки косо нарезанной чайной колбасы и повествовал о событиях минувшего дня (накануне Квашнин пришёл, как чаще всего бывало поздно, когда Вера уже спала).
       - Беда с этими финнами. Старики по большей части если по-русски и не говорят, то понимают: царь-батюшка научил. Есть, правда, и такие, которые ни бум-бум. А из среднего поколения (про молодёжь не говорю) русским владеют только специалисты. Так что ухо приходится держать вострл.
       - А чё востро-то?
       - Аркашку Красовского помнишь? Так вот, его вчера с утра в две минуты уволили. И так у нас финно-угорская группа малюсенькая, как делегация какая, по двадцать часов приходится работать, а тут...
       - За что?
       - Сам виноват. Дурак и фанфарон. Не удивлюсь, если простым увольнением дело не ограничится: чуть не устроил дипломатический скандал. За это у нас, сама знаешь...
       - Так чего он натворил-то? Или дипломатический секрет?
       - Да какой там секрет! Но ты всё равно про это подружкам своим ни гу-гу: болтунов у нас не держат. Так вот. Как ты знаешь, позавчера в Москву приехала финляндская делегация. То-сё, официальное начало переговоров, потом обед в Доме приёмов. Вечером балет в Большом театре. Аркашка был прикреплён к военному эксперту, который приехал вместе с Паасикиви. Сам я, - тут Георгий приосанился, - с главой их делегации сидел. После спектакля его посол увез, а эксперта Аркашка повёз на наркоматской машине. Сказал водителю адрес и давай с экспертом этим хреновым балет обсуждать. Красовские, если не забыла, живут на Пречистенке, в минуте езды от Финского дома, и как раз по ней туда надо ехать. И этот балбес, вместо того, чтобы довести своего "финика" до посольства и потом пять минут перед сном прогуляться, попросил водителя тормознуть. А тому-то что? Наш Аркадий вылезает и обращается к водителю: "А этого м....а отвези в посольство".
       - Так и сказал? - ахнула супруга.
       - Так и сказал. Машина рванула вперед, в потом остановилась и задним ходом к Аркашке подкатывает. Опустил "финик" стекло и на чистом русском говорит: "Может, я и м...к, но ты завтра в наркомате работать не будешь!".
       - Кошмар! - Надежда по-бабьи схватилась за подбородок, прикрыв рот пальцами.
       - Красовский за голову схватился, но потом решил сделать хорошую мину при плохой игре. Помчался в наркомат и настрочил шефу докладную: так мол и так, проведенная мною по собственной инициативе проверка позволяет предположить, что эксперт такой-то не эксперт вовсе, а шпион, поскольку в совершенстве знает русский язык.
       - Во, хитрец!
       - Может, и хитрец, но на следующий день уже в пять минут десятого он стал безработным. Сдержал финн слово!
       - Да уж. Скажи лучше, сегодня опять поздно придешь? Может, отпустят пораньше, всё-таки день рождения?
       - К семи буду, Веруня! Паасикиви со всей своей командой скоропостижно отбывает на родину. Так что сверхурочно трудиться не придётся. Я их провожу, и с вокзала стразу домой. Это нам с тобой подарок от господина государственного советника. Так что гульнём на славу.
       Однако слова сдержать Георгию не удалось, и дома он появился только ближе к двенадцати, что действительно стало ему "подарком" от руководителя финской делегации: отказавшись обсуждать договор, аналогичный подписанному тремя прибалтийскими странами, рассматривать возможность передачи части Карельского перешейка СССР и предоставления в аренду Готланда и других островов, Паасикиви "для консультаций" выехал в Хельсинки. Молотов же, расценивший отъезд делегации как вызывающий демарш и проявление "негативного настроя", в авральном режиме начал подготовку к следующему туру переговоров, в которой были задействованы все, кто так или иначе имел касательство к "финской" проблематике.
       Финляндская делегация вернулась спустя восемь суток, 25 октября, и уже не на три, а на пять дней. Приезду предшествовала острая схватка между сторонниками компромисса и партией "упёртых". К первым неожиданно для антирусски настроенных сторонников жёсткой линии, и вполне ожидаемо для тех, кто видел в Маннергейме не только символ финской государственности, но и реального политика, присоединился сам барон Карл Густав. Победили однако, в виду подавляющего численного превосходства, вторые.
       Посол - протокол есть протокол! - снова встречал высокую делегацию на вокзале. С ее руководителем, Юхо Кусти Паасикиви, Ирьё Коскинен поздоровался, как со старым знакомым. Едва они остались наедине, посол задал вопрос, мучивший его с тех самых пор, как он получил от министра список членов делегации.
       - Мой дорогой господин советник, объясните мне, ради Бога, с какой целью в Москву приехал Вяйнё Таннер? Вот уж кому совсем нечего делать на этих переговорах, так это министру финансов! К тому же, известному как ярый враг Советов... Кому это в Хельсинки показалось мало дразнить русского медведя неразумной неуступчивостью, и захотелось ещё подергать его за хвост?
       - У медведей не бывает хвостов, мой барон, - грустно улыбнулся Паасикиви. - А этот социал-демократический министр включён в состав делегации с прямо противоположной целью. Вы будете смеяться, но он должен сыграть роль спрятанного в моём рукаве козырного валета.
       - Вы говорите загадками.
       - Наши умники решили прибегнуть к хитрости. По Хельсинки упрямо ходит слух о том, что Вяйнё Альфред Таннер лично и давно знаком с Иосифом Сталиным. Якобы они познакомились ещё до революции, и Таннер даже ссужал его деньгами. Достоверно же известно лишь то, что они встречались или могли встречаться в ноябре 1917 года, когда грузин приезжал на съезд социал-демократической партии Финляндии.
       - Но, господин государственный советник, - посол всплеснул руками, - это же наивно! Подобная хитрость могла прийти в голову только человеку, совершенно не знающему характера советского вождя и не понимающему сути его политики. Он же чужд какой бы то ни было сентиментальности, это жёсткий и беспринципный прагматик!
       - Ах, барон, если б это была единственная глупость, которую я привёз в Москву...
       Второй раунд переговоров протекал по несколько иному сценарию, чем первый. Негибкость финнов, упорно отказывавшихся от любых предложений противной стороны, заставила советскую делегацию смягчить позицию. Пытаясь уломать неуступчивых северян, её глава выполнил указание Хозяина и перестал все разговоры сводить к необходимости подписания договора о "взаимопомощи" - стало ясно, что это самый больной вопрос, и пытаться решить его в первую очередь неразумно и тактически неправильно. Какие чувства бурлили в душе привыкшего идти к цели самым прямым путём Молотова, описать трудно. Этот железный человек умел сдерживаться, когда ситуация того заслуживала. Носятся, понимаешь, со своим нейтралитетом, как с писаной торбой! Ну, ничего: сколь верёвочке ни виться...
       До середины нынешнего октября Георгий Квашнин два раза в своей жизни переводил наркомов: один раз Литвинова и один раз Молотова, и это ещё было бы громко сказано: он всего лишь был на подхвате, и его общение с руководителями НКИД длилось всего лишь несколько минут. Не хватало опыта и возраста, считалось несолидным, если высокое начальство будет переводить совсем зеленый молодой человек. По сравнению с Литвиновым Вячеслав Михайлович казался ему человеком жёстким и прямолинейным, однако сейчас, наблюдая за терпеливо снисходительным наркомом, он был готов отказаться от этой оценки, посчитав её поспешной и основанной на эмоциях, а не на знании.
       В недавнем прошлом Квашнина использовали, в основном, для выполнения письменных переводов и работы с приезжающими в СССР специалистами. Однако его карьера неожиданно резко пошла в гору - по странному стечению обстоятельств, сразу же после дня рождения. Это было похоже на подарок судьбы: почти одновременно из прибалтийских посольств отозвали (и, по слухам, тут же посадили) нескольких дипломатов, в их числе оказались и трое работников полпредства в Таллине. В результате последовавших вслед за тем кадровых перестановок (двое переводчиков из финно-угорской группы получили дипломатический ранг), Георгий обрёл, наконец, желанный статус "наркомовского переводчика". В какой-то степени его карьерному росту поспособствовало так же и увольнение Аркашки Красовского, Георгий даже испытывал по отношению к нему чувство некоего неудобства...
       Резкий взлёт по служебной лестнице многим кружит голову. Применительно к нашему персонажу этого не произошло: навалившаяся на Георгия ответственность сделала его нервным и неуверенным. Неуверенность же переводчику-синхронисту крайне противопоказана: пока из нескольких слов выбираешь лучшее, забываешь начало фразы, а потом и вовсе теряешь нить беседы. Да и настоящих навыков синхронного перевода у Квашнина не было, поскольку для такой работы крайне важен постоянный тренинг, а о какой практике можно говорить, когда целыми днями сидишь с документами и словарём? А ведь у синхронистов масса специфических приёмов и даже табу. Например, на работе настоящий профессионал никогда не ругается. Говорят, после того, как на какой-то конференции переводчик думая, что у него выключен микрофон, матюгнулся на всю аудиторию. С тех пор, если уж очень приспичит, максимум, что позволит себе опытный человек, это употребить невинное словечко "кадум". Так полезнее для здоровья...
       Но о каком здоровье или нервах можно рассуждать, если приходится впервые в жизни по полной работать на больших межгосударственных переговорах, а на следующий день переводить самого вождя?! Ибо, стремясь добиться от финнов максимума, к переговорам подключился сам Сталин. Аргументируя необходимость переноса границы, он увещевающее говорил: "Мы ничего не можем поделать с географией, так же, как и вы не можете её изменить". А в ответ на постоянные ссылки на традиционный нейтралитет Финляндии (мол, вам нечего боятся, что Германия или Англия используют нашу территорию), в конце концов жёстко сказал: "Финляндия мала и слаба. У вас и не спросят разрешения. Вы не сможете воспрепятствовать высадке войск крупной державы, даже если захотите, - тут он спрятал в усах усмешку, - это сделать". Финский посол попробовал с этим утверждением не согласиться, но Сталин был непоколебим: "Когда закончится война между Англией и Германией, флот победителя войдёт в Финский залив". Честно говоря, 9/10 переведённого в тот день Георгий не смог бы от волнения вспомнить даже под угрозой расстрела, но всё, кажется, прошло нормально. К концу длившейся больше часа встречи, подали сласти и чай (разумеется, он так ничего и не попробовал). К тому времени Квашнин настолько освоился, что сумел оценить показавшиеся очень разумными слова вождя, обращенные к полковнику А. Паасонену. Он негромко и внушительно объяснял непонятливому финну: "Мы не требуем и берём, а предлагаем... Поскольку Ленинград нельзя переместить, мы просим, чтобы граница проходила на расстоянии семидесяти километров от Ленинграда... Мы просим 2700 квадратных километров и предлагаем взамен 5500 квадратных километров".
       Простим неопытному переводчику, что он не услышал в словах Иосифа Виссарионовича если и не скрытой угрозы, то предупреждения. Гораздо важнее другое: правильно ли понял своего собеседника неведомый нам полковник?
      
       Ася Аркадьевна, отправив Фросю на рынок (москвичи ходят именно "на рынок", это на юге покупки делаются "на базаре"), сама тоже начала готовиться к выходу на улицу: письмо Маленкову необходимо было доставить без промедления. Подготовка эта много времени не занимала, но была своего рода ритуалом. Перво-наперво помадой цвета "наших убеждений" нежирно красились губы. Затем муслился чёрный химический карандаш, и подрисовывались брови (причём следы этой операции тут же уничтожались увлажненной слюной ваткой в процессе "доведения до совершенства). Макияж тридцать девятого года дополнялся обильным обрызгиванием популярнейшими дорогими духами "Красная Москва", в девичестве именовавшимися "Букетом императрицы", и созданными к трехсотлетию дома Романовых московским заводчиком Генрихом Брокаром. (Забавно, что Брокара за аромат "Букета..." сделали поставщиком Двора, а "Красной Москвой" душилась вся женская часть тогдашней советской элиты!)
       В то далёкое уже время столица по территории была в несколько раз меньше нынешнего. ВСХВ (Всесоюзная сельско-хозяйственная выставка, первоначальное название нынешнего ВВЦ) считалась далёким пригородом, даром что забор к забору с ней располагалось одно из зданий Коминтерна, где жили и работали нелегалы со всего мира; практически пригородами были Калужская, Дорогомиловская застава и другие, вполне "центральные" по нынешним временам районы Москвы. По большинству основных улиц были проложены трамвайные пути, это был главный вид коммунального транспорта, которого явно не хватало быстрорастущему городу: внутри вагонов почти всегда была давка, а в час пик пассажиры гроздьями висели на подножках. От Каляевской до Старой площади можно было доехать без пересадок на трамвае двадцать седьмого маршрута - что Ася Аркадьевна с успехом и проделала.
       Двадцать минут спустя она уже подходила к комплексу зданий ЦК, главным среди которых было могучее строение, в котором до революции размещался банк и выходившее непосредственно на площадь. В одном из его подъездов и находилась экспедиция. Предъявив партбилет и привычно вызвав почтительный взгляд (члены партии с дореволюционным стажем пользовались почётом), Солнцева вошла внутрь. Как она втайне и надеялась, в одном из делопроизводителей Ася Аркадьевна узнала мужчину, знакомого ей ещё по работе и даже пытавшегося в своё время за ней приударить. Тот её тоже узнал, благо на пенсии ответинструктор пребывала относительно недавно. В знак былой привязанности он пообещал тотчас доставить письмо, куда нужно. Одарив его ослепительной фальшивой улыбкой и пообещав созвониться, Солнцева вышла на улицу, где символически "помыв ладошки", произнесла фразу на одном из языков её детства, "прцав гнац", что означает дословно "кончил - ушёл", а в литературном переводе, "сделал дело, гуляй смело".
       Вернувшись домой, Ася Аркадьевна принялась гадать, когда придёт (если вообще, придёт) ответ от Маленкова. Так она изводила себя до вечера, отвлекаясь только на выдачу ценных указаний занятой кухонной работой Фросе и болтовню по телефону с немногими подругами, имевшими у себя дома этот редкий в Москве тридцать девятого года дар цивилизации. Ближе к вечеру Солнцева уселась за письменный стол, замечательное двухтумбовое сооружение, сохранившее на боковой стенке овальный жестяной инвентарный номер с выбитыми буковками "ЦК ВКП(б)". Наступило время "работы с прессой" - просмотра газеты "Правда", которую она выписывала, и которую каждое утро Фрося подбирала с пола под прорезью в двери - в те времена почтальоны разносили почту по квартирам...
       Солидные люди (а старая большевичка себя таковой считала) чтение "Правды" всегда начинали с передовицы: "железная линия партии" была на деле штукой гибкой, и понимающий человек по акцентам, расставленным в не несущий на первый взгляд никакой интересной информации статье узнавал, какие ветры в тот день дули. Может и скучно, но крайне полезно. Не менее красноречивы были и безликие официальные фотографии. Отсутствие или появление кого-то в президиуме очередного мероприятия, его расположение в этом "иконостасе", удаление или приближение к вождю и учителю свидетельствовали о многом. Зачастую, в информационно закрытом обществе это была единственная возможность с удивительной точностью вычислить скорое возвышение или падение очередного временщика.
       Изучив первую полосу, Ася Аркадьевна перешла ко второй - здесь обычно помещались статьи вождей (разумеется, материал Сталина разместили бы на первой, но он не часто баловал прессу). Вот это было любимое чтение Солнцевой! Дремуче необразованная и косноязычная, она говорила с ними на одном языке и неглубокие их мысли всегда были ей понятны. То же относилось и к юмору, тяжеловесному и грубоватому: в письменном или устном выступлении считалось хорошим тоном разок-другой "пошутить". На этот раз речь одного из тех, чьи портреты часто мелькали в газетах, шла об успехах социалистического строительства в СССР. Ася Аркадьевна фыркнула от удовольствия, читая о росте поголовья крупного рогатого скота и о том, что "мы уверены, что наша ярославская корова забодает мировой империализм". А уж когда последовал пассаж об увеличении числа птицефабрик и о том, что "мы уверены, что в советском яйце зреет мировая революция", она уже хохотала в голос. Далее речь неизбежно зашла о трудностях, среди которых важнейшей, если не единственной, была названа вражеская деятельность вредителей и шпионов. Ассоциативный ряд был недлинным и незатейливым: мысли Солнцевой обратились к несчастной Фимочке и её возмутительному рассказу. Против воли Ася Аркадьевна вспомнила тот единственный вечер, который она провела вместе с Серго сразу после того, как тот был отпущен на свободу и добрался до её дома перед тем, как уехать на следующий день на родину. Не мог же он не поблагодарить свою спасительницу! Фимочки тогда не было: ангина и высокая температура уложили её в постель.
       ...Они сидели в её комнате за круглым столом и пили красное кахетинское "Грузинское вино 5". Хозяйка угощала гостя домашними котлетами и жаренной кружочками картошкой. На Серго было жалко смотреть: худой, изжелта бледный, он подслеповато щурился, хотя в былые годы славился отменным зрением. Рубленые котлеты были в самый раз, но вот румяные поджаристые ломтики картофеля недавний узник отодвигал в сторону, выбирая те, что побледнее: после того, что сделал с ним следователь, до посещения хорошего протезиста о твёрдой пище следовало забыть. Дверь в коридор была плотно закрыта, хотя в квартире никого, кроме Фроси и не было, а в верности домработницы, проработавшей у Солнцевой больше десяти лет, не приходилось сомневаться.
       Немногословно рассказав о своих мытарствах (Ася чувствовала, что старший товарищ её щадит и о многом умалчивает), Сергей Николаевич начал жадно расспрашивать о родне, после чего по обычаю всех советских людей вне зависимости от их национальности, они перешли к политике. В какой-то момент в комнате воцарилась пауза. Плеснув терпкого вина в высокий гранёный лафитник, Серго недолго полюбовался его рубиновым цветом и с наслаждением сделал глоток. Затем почему-то оглянулся и, сильно умерив голос, сказал:
       - Там, Ася, я о многом передумал.
       Хозяйка, в сочувственно-сожалеющей гримаске сложив губы птичьей гузкой, часто закивала и подложила гостю ещё одну котлету.
       - Вай, Ася, больше не могу, клянусь! Я просто лопну: желудок у меня ссохся до размеров младенческого. Ты мне лучше скажи, что ты думаешь о Лаврентии?
       В этом месте своих воспоминаний Солнцева на миг вернулась к действительности и подумала что, если б не ангина, Серафима ещё в тот вечер обязательно рассказала бы им свою историю. Тогда же Ася Аркадьевна просто удивилась:
       - А что особенного я могу думать о Лаврентии Павловиче? Верный ученик товарища Сталина, калёной метлой вычистил из органов предателя Ежова...
       - Который перед тем взял в "ежовые рукавицы" предателя Ягоду! - с какой-то странной усмешкой, совсем не так, как она собиралась, закончил за Солнцеву фразу Серго. Тебе всё это не кажется странным?
       Асе Аркадьевне стало как-то не по себе, но сбить её с проторённой дороги было не так просто.
       - Ничего странного: просто подтверждение правоты товарища Сталина, гениально указавшего на то, что по мере продвижения к социализму классовая борьба будет усиливаться! И, между прочим, арестовали тебя при Ежове, а выпустили при Берии!
       - Речь сейчас не обо мне, - нетерпеливо отмахнулся гость. - Тебе не кажется, что в стране все последние годы происходит что-то... не то?
       Хозяйка с большим неодобрением поджала губы.
       - Не забывай, где я работала! Я не понаслышке знаю, как много разоблачено врагов народа! Их до сих пор ещё полно ходит на свободе. Всё делается правильно...
       - А... я?
       - Тебе выпустили, и давай, не будем об этом! Ты - старый большевик, и сам всё должен понимать не хуже меня!
       Не отвечая, Серго ожесточённо тыкал в котлету вилкой, в сердцах забыв, что не собирался её есть. Солнцева подлила им обоим вина - она с удовольствием иногда позволяла себе два-три бокала. Выпив до дна, закатила глаза горе и провозгласила: "сагол!". Пригубил и гость.
       - Слушай, Ася, хочешь, расскажу тебе одну историю? - спросил он, слегка остыв. - Весьма, кстати, поучительную.
       - Историю? - недоверчиво переспросила та. - Если ты опять начнёшь...
       - Нет, про Кобу я ничего говорить не собираюсь, разве что так, чуть-чуть, в связи с основной темой моего рассказа. Хотя я его знаю получше тебя... всё-всё, замолкаю, - он комически поднял вверх руки, увидев негодующее выражение на лице своей спасительницы.
       - Если так, то рассказывай! - милостиво разрешила Солнцева.
       - Случилось это незадолго перед тем, как меня взяли. Рассказывал мне то, что я собираюсь поведать тебе, один верный человек, царствие ему небесное, мы с ним случайно встретились на этапе... Да, значит, Берия тогда был моим коллегой, только руководил компартией Грузии. И вот, кто-то из руководителей грузинского НКВД получает из Москвы приказ его арестовать.
       - Не может быть!
       - Может, не может... Чем он был лучше других? Может быть, он был лучшим большевиком, чем я? Слушай дальше. Скорее всего, его быстренько бы в столице расстреляли, но! Не забывай, что до того, как сесть в кресло первого секретаря, он долгое время руководил грузинскими чекистами.
       - И...?
       - И этот его старый коллега, получив телеграмму с приказом об аресте Берия, пошёл к Лаврентию сообщить эту неприятную новость. Заметь, не арестовать, а сообщить, что должен это сделать. Тот ему и говорит: "Слушай, давай ты получил её чуть позже, да?".
       - Как это "чуть позже"? - не поняла Ася Аркадьевна.
       - Тот тоже не понял, а Лаврентий ему объясняет: "Я прямо сейчас полечу в Москву, и разберусь, что к чему. Мне кажется, это недоразумение. Если нет - никуда не денусь, меня и там возьмут. А ты скажи, что получил приказ уже после того, как я вылетел. Что тебе, трудно, а? В знак нашей старой дружбы...". Ну, этот человек подумал, подумал и согласился. Действительно, не в Турцию же Лаврентий лететь собрался!
       - Ну, а что дальше? - заметно было, что рассказ Серго Солнцеву захватил.
       - А дальше всё просто и, одновременно, загадочно. Берия прилетел в Москву и неожиданно для всех временно, до скорой "посадки" Николая Ивановича Ежова, стал его первым замом...
       - Вот видишь, разобрались! - неуверенно проговорила Ася Аркадьевна.
       - Ага, - насмешливо согласился Серго Николаевич, - а спаситель Лаврентия через несколько дней после этого выбросился в окно.
       - Надо же, беда какая, - равнодушно посетовала Солнцева: она явно не видела (или не хотела видеть) связи между этими двумя событиями.
       - Может, и беда. Только есть версия, что ему "помогли" выпасть. А Лаврентий спасся потому, что имел в загашнике какой-то компромат... угадай, на кого?
       ... Тогда они по-настоящему поругались, что, впрочем, не помешало проститься по-хорошему, без камня за пазухой: родню Ася чтила. Историю, рассказанную Серго, Солнцева тут же постаралась забыть, как сделала это позже и с Фиминой фантазией. Однако иногда возмутительные сплетни нет-нет, да вспоминались, смущая уютный покой её души и девственного ума. Вздохнув, она взялась за потёртые пасьянсные карты: "косынка" с "дамой наизнанку" надоели, а любимый "шлейф" неприлично долго не раскрывался, и этому следовало положить конец. Мурлыча очередную частушку (на этот раз на ум пришла "Не хочу я чаю пить из большого чайника, а хочу я полюбить гепеу начальника"), Ася Аркадьевна принялась выкладывать длинные ряды троек, валетов и прочих тузов. Именно в тот момент зазвонил телефон.
       - Квартира Солнцевой? - раздался в трубке официальный мужской голос.
       Она почувствовала, как оторвалось сердце и ухнуло куда-то далеко вниз. Схватившись рукой за горло, выдавила:
       - Да.
       - Пригласите к аппарату Асю Аркадьевну.
       - Я слушаю.
       - Георгий Максимилианович рассмотрел ваше письмо. Оно направлено в главные управления госбезопасности и милиции с просьбой объективно во всём разобраться...
       Всё же Серго был не прав, - думала, в радостном волнении расхаживая по длинному коридору, Ася Аркадьевна. Всё-таки в стране всё делается правильно, и её родная власть не даст в обиду скромного и честного бойца партии!
      

    12

       Из мемуаров Карла Густава Маннергейма:
       "Официальные источники немало потрудились над тем, чтобы освободительная война превратилась в простую гражданскую войну. За подобными измышлениями стоит стремление обвинить законные правительство и армию в развязывании войны, но это не скроет того факта, что в 1918 году мы защищали неприкосновенность и независимость нашего государства. Если бы мы не поднялись на борьбу в 1918 году, Финляндия в лучшем случае превратилась бы в автономную область Советского Союза - без каких бы то ни было национальных свобод, без настоящей государственности, и нам бы не нашлось места среди свободных наций".

    * * *

       Что такое семьдесят с небольшим для старого гвардейца и потомственного кавалериста с более чем полувековым стажем? Конечно, беспокоит нога, поврежденная ещё в молодости не в меру горячим конём, разумеется, следует беречь лёгкие, застуженные на полях первой мировой, но спина по-прежнему прямая, глаз всё ещё зорок, и, самое главное: разум, слава те, Господи, пока что не подводит... Закончив бритьё, председатель военного совета, а с недавних пор и главнокомандующий финляндской армией, барон Маннергейм придирчиво осмотрел в зеркале отражение своего породистого, длинного лица, расчесал усы и неторопливо направился в столовую, откуда по всему дому разносился уже аппетитный запах утреннего кофе. Завтрак в тот день был поздним: накануне маршал только около двадцати трёх часов смог выкроить время для посещения начальника военной разведки, и засиделся с ним далеко за полночь. По дороге в столовую он привычно коснулся рукой золочёной рамы парадного портрета своего деда, кирасирского полковника, служившего в гвардии шведской короны, в чью честь, собственно, этот представитель старинного шведского рода и яростный финский патриот и был назван Карлом Густавом...
       Вторую чашку барон смаковал в кабинете. Его стены были увешаны фотографиями. На большинстве из них (если не считать баронессы и двух любимых дочерей) были изображения самого Маннергейма - одного или в компании с великими мира сего: за свою долгую жизнь в политике барон успел повстречаться со многими знаменитостями. Вот он в мундире кавалергарда вышагивает перед последним русским царём на его коронации в 1896 году, вот - уже в колете драгунского подполковника на японской войне. Тогда доброволец Маннергейм получил за доблесть боевую награду, особо ценную, если учесть, что война закончилась так, как закончилась. На фото рядом он запечатлён в должности командира дивизии, вместе с выдающимся генералом Великой войны Алексеем Алексеевичем Брусиловым. Можно гордиться: барон воевал вместе и общался с Деникиным, Юденичем, Корниловым и другими выдающимися военачальниками. Да, февральскую революцию он встретил генерал-майором, это Временное правительство присвоило ему звание генерал-лейтенанта...
       Взгляд старого солдата медленно скользил по стенам. Пожелтевшее фото: генерал стоит на пороге отчего дома. Просто чудом выскользнув тогда из лап матросов, прочёсывавших Петроград в поисках офицеров и чувствуя себя свободным от присяги (монархии-то больше не существовало!), Маннергейм, в предчувствии грядущих событий, пробрался на родину и, практически в одиночку, с ноля начал сколачивать национальную армию. Вот исторический кадр: построение первого батальона шюцкора. Всё тогда висело на волоске: большевики, скорее всего, только потому и признали независимость Финляндии, что рассчитывали силами местных красногвардейцев по-быстрому заполучить его родную Суоми обратно. Даром что распропагандированных комиссарами русских войск, участвовавших в боях мировой войны по фортам, морским батареям да гарнизонам набиралось тысяч двадцать, как минимум. Вместе с местными большевиками и поддерживавшими их босяками для небольшой северной страны это была огромная сила! А у него - совершенно небоеспособный шюцкор да сотня офицеров, прошедших подготовку в Германии. Да, Германия... Прав ли он был, требуя от Сената, чтобы тот не обращался к ней за прямой военной помощью? Ведь Хельсинки от красной заразы освободили финские войска, и вот тому свидетельство: фотография торжественного въезда победоносный армии в столицу, во главе армии - её командующий, в знаменитой своей белой папахе! Хотя потом пришлось тяжело, и - кто знает? - без германской поддержки можно было бы всё потерять. Но несмотря на это, барон исключительно для истории хранил нелюбимое фото: он (всё в той же папахе!) вместе с командующим немецкими войсками в Финляндии генералом фон дер Гольцем в девятнадцатом году проводит смотр финских егерских частей.
       Рядом фотография, похожая на парадный портрет: регент Финляндии Маннергейм во фраке со свитком бумаги в руке. На следующей - он, уже в качестве частного лица, и первый президент Финляндии Каарло Юхо Стольберг. Несмотря на то, что прошло много лет, лицо барона исказила гримаса досады: он не мог простить этому человеку то, что тот имел возможность вмешаться в русскую гражданскую войну, изменив тем самым ход истории, но не сделал этого. Дело было осенью 1919 года, во время второго похода Юденича на Петроград. Тогда Северо-Западная армия вместе с эстонскими войсками прорвала оборону красных и к середине октября вышла аж к Пулковским высотам. В тот момент между воюющими сторонами установилось хрупкое равновесие, и это надо было использовать. Конечно, белые и слышать не хотели о независимой Финляндии, но всё равно им следовало помочь... Тогда Маннергейм телеграфировал президенту из Парижа: "Развитие событий, по всей видимости, последний раз даёт нашему народу возможность принять участие в решающем сражении против самой жестокой деспотии, которую только знал мир. Относительно малыми силами мы можем обезопасить нашу свободу, обеспечить нашей молодой республике спокойное и счастливое будущее... Советское правительство знает, что сейчас армия Финляндии может решить судьбу Петрограда. Но если это правительство окрепнет, оно, без всякого сомнения, направит против нас свою гегемонию". Это были вещие, как теперь уже очевидно, слова, но Стольберг их не услышал - вернее, не захотел услышать...
       Особняком висели фотографии, где хозяин кабинета был заснят с монархами и руководителями зарубежных стран. Президент Франции Раймонд Пуанкаре, шведский король Густав V, британский Эдуард VIII... В 1936 году в Лондоне Маннергейм представлял финского президента на похоронах Георга V и был принят Его Величеством. У них состоялась занятная беседа, в ходе которой король рассказал о состоявшемся у него накануне разговоре с красным наркомом Литвиновым. Тот пытался убедить Эдуарда VIII в том, что большевики оставили идею мировой революции и им можно теперь доверять. Его Величество был очень саркастичен! Потом они заговорили о Германии. Помнится, Маннергейм тогда сказал, что какого бы мнения ни придерживались о национал-социализме, нельзя отрицать одного обстоятельства: он покончил с коммунизмом в Германии на пользу всей западной культуре, и что нельзя поддаваться чувствам при оценке отношений в этой стране. Наступит день, когда национал-социалистическое руководство будет заменено другой системой, но несомненный факт останется неизменным: власть немецких коммунистов уничтожена. Его Величество согласился тогда со своим гостем...
       Это, как минимум не делающее барону чести высказывание, мы раскавычили и привели дословно. Оно многое объясняет в его политике, в том числе и то, почему уже за пределами нашего повествования, в 1941 году он забудет о нейтралитете и станет союзником Гитлера: не слишком жалуя Россию, как векового угнетателя его родины, Маннергейм до последних дней своей долгой жизни яростно ненавидел большевизм-коммунизм. Меня лично в связи с описанной беседой в Букингемском дворце интересует только одна вещь: когдА Эдуард VIII изменил своё отношение к Гитлеру, после кошмара Дюнкерка, или для этого понадобилась варварская бомбардировка асами Геринга Ковентри? И, пожалуй, ещё: с лёгкой ли душой он согласился на патриотическое переименование своей династии из Саксен-Кобургской в Виндзорскую? Вернёмся, однако, в Хельсинки тысяча девятьсот тридцать девятого года.
       ...Очнувшись от затянувшихся воспоминаний, Маннергейм одним глотком допил остывший кофе: пора было приниматься за дела, которых, с назначением его главнокомандующим, стало на порядок больше по сравнению с предыдущей должностью председателя военного совета. Это был - если подходить с обывательской точки зрения - минус, плюсов же насчитывалось неизмеримо больше. Маршал отдавал любимому делу - которое, в действительности, было его призванием - всего себя; к тому же, теперь отпала досадная необходимость доказывать свою правоту министру обороны и бороться с его постоянным противодействием.
       Барон не боялся ответственности, в отличие от большинства окружавших его политиков и генералов. Он доказал это полгода назад. В марте Литвинов, уже на излёте своей деятельности в качестве руководителя внешней политики Советского Союза, через Коскинена предложил приступить к новым переговорам. Русские хотели получить в аренду на тридцать лет острова Гогланд, Лавенсаари, Сескар и оба острова Тютярсаари, что позволило бы им прикрыть с моря Ленинград. Для защиты своей второй столицы с суши они хотели получить часть Восточной Карелии, севернее Ладожского озера. Взамен советы предлагали 182 квадратных километра своей территории. Господин президент, несмотря на увещевания председателя военного совета, отказался даже рассматривать это разумное, на взгляд Маннергейма, предложение. А ведь в тот момент финнам удалось удалить из переговорного процесса тему о заключении пакта о военной взаимопомощи, что было большой победой их дипломатии! Однако из-за тупого упорства воспользоваться возможностями, которые в её результате открывались, не удалось. И почему? Политики боялись взять на себя ответственность перед народом за отдачу территории! Маннергейм был готов взять её на себя, и говорил об этом президенту, но всё без толку...
       Резко зазвонил телефон. Подняв трубку, барон услышал голос начальника генштаба.
       - Господин маршал, получены новые сведения об усилении движения русских военных эшелонов в сторону перешейка.
       - А что на границе?
       - Новых частей противника пока не зафиксировано.
       - И то, слава Богу. Через час буду. Сначала только заеду в министерство экономики, надо определяться, наконец, где будем строить авиационный и артиллерийский заводы? Там, где это выгоднее с транспортной и прочих хозяйственных точек зрения, или там, где их через пять минут после взлёта не достанут русские бомбовозы...
      
       На несколько мгновений в кабинете старшего майора установилась звенящая тишина.
       - Это хорошо, Александр Иванович, что вы готовы отдать жизнь за партию. - Мастерски выдержавший "МХАТовскую паузу" Ковальчук отказался теперь от свойского тыканья и снова перешёл на "вы", но тон его был уже не официальный, как в начале допроса, а сугубо дружественный. - Я вам верю...
       Глаза комбрига предательски заблестели: чувства благодарности и любви к этому суровому, но справедливому старшему майору выдавили из него умильную не слезу даже, а избыточную влагу, омывшую роговицу и тут же испарившуюся. Всё это не ускользнуло от взгляда внимательно наблюдавшего за Ястребовым чекиста, человека, может быть и не глубокого, но неглупого и опытного. Он понял, что добился нужного ему эффекта (сегодня сходный феномен наблюдается у заложников, захваченных и достаточно долгое время удерживаемых террористами: жертвы в какой-то момент вступают со своими мучителями в некую противоестественную иррациональную духовную связь, и даже горячо отстаивают их интересы перед пытающимися освободить пленников правоохранителями). Ковальчук ощутил: сейчас комбрига можно брать тёпленьким. Щоб он цилий вик щастя нэ мав, если этот слабачок не выйдет отсюда его агентом!
       Не говоря больше ни слова, Ковальчук поднялся со своего места и на глазах изумленного задержанного вошел в шкаф. (Дверь в комнату отдыха старшего майора была для чего-то замаскирована, причём, именно таким странным образом. На эту тему в Управлении много шутили. В частности, как-то некий остряк прознал, что в Городищенском районе Пензенской области имеются села с необычными названиями, Нижний и Верхний Шкафт. После этого, когда секретарша кому-нибудь говорила, что Остап Петрович отдыхает, её собеседник понимающе кивал: "ага, в шкафту на нижней полке"). Через мгновение старший майор появился оттуда с зажатой подмышкой бутылкой коньяку, двумя стаканами - рюмки для предстоящего разговора не подходили - и пригоршней конфет "Мишка косолапый". Розлив граммов по сто пятьдесят, он протянул стакан комбригу.
       - Выпейте, Александр Иванович, это вас поддержит. Досталось вам сегодня...
       Ястребов не был большим почитателем Бахуса, но увидев плещущую в хрустале ароматную жидкость ощутил, что алкоголь - именно то, что было ему в тот момент необходимо. Благодарно кивнув, он взял стакан, мимолётно удивившись, как дрожит его рука и, не смакуя, кинул в себя почти всё его содержимое. Коньяк вошёл в него легко, как глоток летнего южного воздуха. Сразу же согрелась грудь и как-то занемела шея слева в том месте, где она переходит в плечо.
       В состоянии стресса человек, как правило, не чувствует вкуса спиртного, во всяком случае, в большинство людей, пребывающих в этом состоянии, оно вливается, как вода: речь их, по-прежнему связна, а голова, как им кажется, становится только ещё более ясной. На самом деле, разумеется, это не так. Химию с биологией не обманешь, и С2Н5ОН, попадая в организм, конечно же, оказывает своё обычное воздействие. Просто проявляется оно несколько по-иному, но для задумавшего вербовку Ковальчука, это было только на руку. Напиток из солнечной Армении, ускорив удаление из крови адреналина, способствовал выводу Ястребова из запредельного состояния, что было необходимо для продолжения беседы: мавр, то бишь стресс, своё дело сделал и теперь должен был временно уйти. Одновременно коньяк расслабил комбрига, затормозил его мыслительные процессы, сделал его более податливым и менее осторожным. Наконец, совместное распитие закрепляло в подсознании задержанного позитивное восприятие собеседника, срабатывал глубоко укоренившийся стереотип мужского поведения: нормальные мужики выпивают, как правило, только с приятными им людьми. Если отбросить этические оценки, мало применимые к деятельности спецслужб, то вся цепочка подготовки Александра Ивановича к предстоящей беседе - от унизительного обыска через пыточную камеру до дозы высококачественного алкоголя - свидетельствовала о высоком профессионализме "авторов и исполнителей".
       150 граммов коньяка подействовали на измученного Ястребова, во рту которого за целый день не было и маковой росинки, как внутривенная инъекция. Раскрасневшись, он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул: ему было хорошо. Заметив, что в стакане комбрига осталось граммов тридцать, Ковальчук "освежил" его, плеснув ещё соточку. Теперь, решил он, будет в самый раз. Налив и себе, чтобы этот пентюх не подумал, что его спаивают (на самом-то деле старший майор давно уже не мог работать без "допинга"), он поставил на пол опустевшую бутылку и предложил:
       - Ну, Александр Иванович, давайте усугубим. Всё хорошо, что хорошо кончается, так выпьем за это и за нашу дружбу! Только по половиночке, у меня в загашнике ещё один важный тост остался.
       По половиночке, так по половиночке! Ястребов охотно поднял стакан, он по-прежнему был готов за симпатичного чекиста в огонь и в воду. На этот раз, "усугубив", комбриг ощутил, как очередная доза проявила копившуюся в нём в течение всего дня усталость. Это означало, что его незаметно накрыла вторая, более сильная волна опьянения - сработал "кумулятивный" эффект второго стакана. Вытянув ноги, Александр Иванович подумал о том что, оказавшись в поезде, первым делом скинет с ног сапоги. В этот точно рассчитанный момент старший майор нанёс последний удар: тяжело вздохнув, печально покачал головой:
       - Вернёмся теперь к никем пока не отменённому следствию по поводу совершения вами преступлений, предусмотренных пятьдесят восьмой статьёй... - Ковальчук, понимая, что собеседнику его в данный момент не до юридических тонкостей, сознательно говорил так, как будто суд уже состоялся, и вина комбрига доказана.
       Ястребов буквально физически почувствовал (что бы терапевты ни говорили о том, что подобное невозможно), как у него резко скакнуло давление. Размытый коньяком в памяти кошмар неожиданно вернулся! Комбриг уже уговорил себя, что если старший майор верит ему, как достойному сыну партии, то все беды позади. Столь резкое возвращение с небес на грешную землю снова вернуло ситуацию стресса, причём фактор неожиданности многократно усилил эффект.
       - К-как не отменённому? Вы же мне верите... и за дружбу... за хорошо кончается... - бедняга как будто со стороны слышал свой совершенно детский лепет, ему было стыдно за него, но закрыть рот и прекратить этот словесный понос было выше его сил.
       - Так, чудак-человек, мало ли, что я верю. Дело на вас заведено, зарегистрировано, сигналы имеются, всё подшито, чин-чинарем. Так просто закрыть и забыть не получится! С меня ведь, тоже спрашивают...
       - Что же делать? - совершенно безысходно спросил Ястребов. Эмоциональные "качели", на которых раскачивал его чекист, лишили комбрига остатка сил и воли.
       - Давайте вместе подумаем, как вас спасать.
       С трудом проглотив невесть откуда взявшийся в горле комок, Александр Иванович молча смотрел на старшего майора. Его охватила апатия: безнадёга, всё безнадёга!
       - Вы должны помочь нашей партии и её боевому отряду, чекистам. Партия великодушна, а мы своих не бросаем. Если вы сможете оказать нам действенное содействие, я уверен, руководство сочтёт возможным пойти навстречу моему ходатайству не только о прекращении следствия, но и вашем поощрении...
       Не пытаясь даже понять, чего от него хотят, Ястребов энергично закивал. Верный принципу "куй железо, пока горячо", старший майор, не мешкая, достал из стола листок бумаги, заполнил своей рукой пробелы в типографском тексте и протянул комбригу.
       - Для начала, Александр Иванович, подпишите вот это.
       Тот взял, и невидящими глазами уставился в текст:

    Расписка

       Я, Ястребов Александр Иванович, обвиняемый по ст.ст.58-1, 58-1г. и 58-10 УК, изъявляю с сегодняшнего дня желание сотрудничать с ... отделом ... управления ГУГБ НКВД СССР - секретным сотрудником. Все предлагаемые в ... отдел материалы обязуюсь подписывать "Хвостов". Обязуюсь не разглашать служебную тайну, в т.ч. в части того, что являюсь секретным сотрудником.
       /Ястребов А.И./
       С третьего раза комбригу удалось постигнуть смысл этих нескольких строчек. Вскинув на Ковальчука глаза, он проговорил, чтобы не сказать, прошептал:
       - Вы предлагаете мне стать сексотом? Не-ет...
       - Нет? У тебя нет выбора, Ястребов! - страшно заорал старший майор. - Если не подпишешь, контра впертия, пойдешь под суд и под расстрел! Но сначала спустишься в подвал с Костоевым, и он быстро заставит тебя вспомнить, что говорила старая сука Борщ! Вспомни о своей жене, недоумок. Я сгною её в лагере, как супругу врага народа! Но сначала с ней тоже поработает мой лейтенант: он совершенно звереет от блондинок... Пописывай, ну!
       В абсолютной прострации Ястребов взял протянутую ему самописку, мгновение помедлил и расписался, после чего уронил голову на руки. Его плечи и спину сотрясали тяжёлые рыдания. Остап Петрович, удовлетворённо засопев, бережно взял расписку и спрятал в сейф. Затем уселся на место и терпеливо начал ждать, когда у нового агента закончится истерика. Дождавшись момента, когда рыдания перешли в глубокие, в голос всхлипы, заговорил.
       - Ну що вы, як немовля, право слово! Ну, подписали бумажку, ну и что? Она ж необходима мне сугубо формально, для подшивки в дело, для кумплекта, как говорится. И что ужасного из того, что вы стали моим коллегой? На эмблеме органов, между прочим, не только меч, но и щит... Единственной вашей обязанностью, я повторяю, единственной, будет - помогать мне защитить от беды ваших домашних. Я помогаю вам, вы - поможете своей супруге, что в том плохого? - заметно было, что Ястребов начал прислушиваться к словами старшего майора. А то своей болтовней Серафима Яковлевна Борщ навлекла на всё ваше семейство большую беду. Что, вы не хотите мне помочь её отвести? - Александр Иванович поднял голову и, страдальчески морщась, посмотрел на Ковальчука. - Никаких других заданий у вас, честное коммунистическое, не будет!
       - Что... я... должен буду... делать?
       Обрадованный тем, что разговор перешел, наконец, в деловую фазу, старший майор неожиданно для Александра Ивановича широко, по-хорошему, улыбнулся.
       - Для начала, друг мой ситный, вы должны допить коньяк. Помните, я говорил, что оставил про запас один тост? Теперь вот пришло время его провозгласить. Итак: за наше сотрудничество!
       Нельзя сказать, что Ястребову так уж хотелось выпить. Однако, послушно опрокинув стакан (по большому счёту ему было всё равно), комбриг к собственному удивлению ощутил, что классическое предложение Остапа Петровича в очередной раз оказалось весьма своевременным.
       Странное, всё-таки, животное человек! Или, может быть, сказать: "всё-таки, человек во многом животное"? Мы-то полагаем, что нами управляет серое вещество, в ничтожном количестве осевшее за сотни тысяч лет эволюции на поверхности нашего головного мозга, а в действительности правят бал гипофиз, спинной мозг и прочее хозяйство, доставшееся человеку от его хвостатых, рогатых и прочих других четвероногих предков... Казалось бы, о чём мог думать в тот момент только что завербованный, а перед тем морально замордованный комбриг Яковлев? А на него, бедолагу, обычное свое действие оказала наконец, выпивка, и он ощутил зверский голод. Покраснев, спросил:
       - У вас не найдется чего-нибудь посерьёзнее конфет? А то я с утра...
       - Конечно, конечно! - Ковальчук был сама любезность. - Сейчас распоряжусь.
       По-отечески глядя на глотавшего, почти не разжёвывая, бутерброды комбрига, он продолжал играть роль радушного хозяина, всячески развлекая своего "гостя". Делал он это по-своему, рассказывая полковые анекдоты. Начал с любимого: "Чем русский офицер отличался от советского? При царе говорили, что гвардеец должен быть до синевы выбрит и слегка пьян. А наш командир - особливо в дальнем гарнизоне - слегка выбрит и до синевы пьян. Гы-гы!". Продолжить не удалось: по прямому проводу старшего майора пригласил к себе начальник Управления, не помогло даже многозначительное "Я работаю, Тенгиз Михайлович!". Чертыхнувшись про себя (если он задержится, Ястребов очухается и всё осложнится), Ковальчук отправился "на ковёр", предварительно попросив Ястребова, когда тот подзаправится, подробненько к его возвращению изложить на бумаге все антисоветские измышления Серафимы Борщ - во всех случаях пригодится на будущее! Опять же, отвлечение от ненужных размышлений в его отсутствие...
       Начальник предложил сесть и с места в карьер поинтересовался, знакома ли Остапу Петровичу фамилия "Солнцева"? Ощутив, как в момент вспотели подмышки, тот наморщил лоб и выдавил нейтральное "вроде бы, знакома": отрицать было нельзя, а так - можно взять небольшую паузу и попытаться узнать, вас ист дас.
       - Почему я должен за вас за всех помнить? - возмутился Тенгиз Михайлович. - Я говорю о старой большевичке и родственнице покойной Борщ, дело об убийстве которой находится на контроле в Московском комитете партии и следствие по которому ты по своей инициативе вызвался от нас курировать! Куратор-муратор!
       Дело пахнет керосином, смекнул старший майор. С какого хрена начальник заинтересовался Солнцевой? Неужто старая стерва уже с кем-то поделилась баечкой своей покойной троюродной сестрички? Впрочем, волноваться рано: его, похоже интересует только убийство...
       - А, эта! Персонаж настолько незначительный, Тенгиз Михайлович, что я подумал, вы спрашиваете о ком-то другом...
       - Доложи, как идут поиски убийцы Борщ.
       - Есть перспективные версии, товарищ комиссар. Думаю, что в скором времени смогу назвать вам имя убийцы. Доложить подробности? - тут Остап Петрович пошёл на риск, но осознанный, поскольку рассчитывал, что по откровенно уголовному делу (а именно так он пока позиционировал его перед своим начальством) Тенгизу Михайловичу нужен быстрый результат, позволяющий отчитаться перед МК и руководством наркомата, а не детали сыска.
       - Как взаимодействуете с милицией? - начальник отдела оставил рискованный вопрос без внимания.
       - Отлично! Особенно хорошо сработал лейтенант милиции Владимир Сергеевич Севастьянов. Пользуясь возможностью прошу вас ходатайствовать перед его руководством о присвоении ему очередного звания: по моим данным, в Смоленском управлении милиции давно просят толкового офицера в угро. - Старший майор решил использовать момент и удалить из Москвы не в меру ретивого сыскаря: не ровён час, нароет чего-нибудь не то...
       - Не рановато ли? Убийца-то ещё не найден... Ладно, напиши мне официальную бумагу. Теперь о деле. Эта Солнцева - она работала раньше у Маленкова - вышла на Георгия Максимилиановича с жалобой, что милиция пытается повесить на неё убийство родственницы. Разберитесь, да!
       - Слушаюсь, Тенгиз Михайлович!
       Возвращаясь к себе, старший майор матерился последними словами: теперь неудавшуюся тёщу голыми руками не возьмёшь, "в расход", как он планировал, не пустишь, придется и с ней возиться. А работы-то и без того хватает!
      

    13

       Из передовицы органа ЦК ВКП(б) газеты "Правда" за 03.11.1939 г.:
       "Мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели. Мы отбросим к чёрту всякую игру политических картёжников и пойдём своей дорогой, несмотря ни на что".

    * * *

       Осень 1939 года ничем особым для рядовых москвичей не выделялась и была относительно спокойной. Конечно, газеты писали о начавшейся войне в Европе, но ведь с Германией был заключён пакт, так чего бояться? А если что, то под руководством мудрого и горячо любимого вождя, любого врага мы разобьём малой кровью, причём на его территории... Да, газеты сообщали о громких процессах, призывали к бдительности и рассказывали о происках империалистических разведок и затаившихся вредителей, но доблестные органы калёным железом выжигали скверну, охраняя мирный труд советских людей. А вот жить, как сказал товарищ Сталин, действительно становилась лучше и веселей! В магазинах - по крайней мере, столичных - появилось больше товаров, стали забываться карточки и неизбежная необходимость, чтобы купить что-нибудь действительно вкусненькое, отнести в Торгсин (коммерческая сеть "Торговля с иностранцами") целиком месячную зарплату. Это к плохому надо долго привыкать, приноравливаться, а вот к хорошему...
       Москвичи посещали кино и обсуждали премьеры тридцать девятого года - "Большую жизнь", "Члена правительства", "Человека в футляре", по нескольку раз водили детей на фильмы того же года - "Василису Прекрасную" и "Золотой ключик", да и сами чуть ли не каждый выходной ходили на только что вышедшие на экраны "хиты" - "Девушку с характером", "Истребителей" и "Трактористов". Как свою личную потерю многие восприняли смерть артиста Бориса Щукина, лучшего, по общему мнению, экранного Ленина.
       В 1939 году художественным руководителем театра имени Евгения Вахтангова был назначен Рубен Симонов, сразу же порадовавший театралов постановкой гоголевского "Ревизора". Другие новинки сезона: в "Сатире" - "Забытые страницы", в "Большом" - "Хованщина", зрители МХАТа с нетерпением ожидали "Тартюфа" (декорации спектакля, кстати сказать, сгорели в 1941 г. во время бомбардировки Минска). "Идеологически невыдержанный" Камерный театр Таирова, к вящему расстройству своих почитателей, отправился "в ссылку", которой стали девятимесячные гастроли на Дальнем Востоке. Осенью 1939 года открылся Ленинградский театр эстрады и миниатюр, одним из инициаторов создания которого был Аркадий Райкин, благодаря гастролям и концертам моментально ставший всеобщим любимцем. В общем, как пел в популярной песне ещё один тогдашний кумир, Леонид Утёсов, "всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо...".
       Но это касалось только обывателей коих, разумеется, было подавляющее большинство. (Словечко "обыватель", кстати сказать, считалось в ту не такую уж и далёкую эпоху оскорбительным, применимым исключительно к "классово-чуждым элементам". Всех остальных, социально однородных, полагалось называть "простые советские люди"; это почётное наименование успешно скрывало пропасть, уже тогда разделявшую "массу" и вождей, как надо понимать, "непростых" советских людей). Если на поверхности каждодневной жизни царили тишь, гладь, да божья благодать, то в горних высях нарастало напряжение, политическая погода стремительно портилась: холодные ветра дули в северо-западном направлении.
       На советско-финляндских переговорах "просьбы" и "уговоры" сменились на угрозы. В один прекрасный день далёкий от дипломатии главный дипломат Страны Советов прямо спросил у противоположной стороны, не хотят ли финны довести дело до конфликта? Известный нам Юхо Кусти Паасикиви записал тогда: "Во время этого обсуждения в конкретной и жёсткой форме проявился великодержавный менталитет и позиция, при которой не принимали во внимание интересы малых государств и делали, что хотели".
       Переговоры ещё продолжались, когда 29 октября военный совет Ленинградского военного округа представил бывшему луганскому слесарю, наркому обороны Клименту Ворошилову "План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии". Документ был незамедлительно передан в Генштаб, который его тут же одобрил. Мне не хотелось бы быть на месте начальника ГШ, Б. М. Шапошникова, подписавшего документ, полностью противоречивший его взглядам на предстоящую кампанию. К несчастью, вполне реалистичным взглядам, как показало последующее развитие событий. Но что он мог поделать, коли план этот вполне соответствовал указаниям вождя, хотя никак не соответствовал требованиям военной науки? Увы, даже для многих кадровых командиров указанная наука ограничивалась сценой с картошкой из фильма "Чапаев" и выводом Василия Ивановича: "Где должен быть командир? Впереди, на лихом коне...".
       А противоречить... Чем и как подобный демарш мог бы закончиться, не принеся при этом никакой практической пользы, Борис Михайлович прекрасно знал, поскольку в июне 1937 г. входил в состав Специального судебного присутствия, которое приговорило к смертной казни М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича и других военных деятелей. Но всё же, всё же... Боюсь себе даже представить, чтл этот высокий профессионал чувствовал после того, как поставил подпись под планом Мерецкова. Ведь его последующее осуществление обошлось РККА более чем в триста тысяч убитых, без вести пропавших, раненых, контуженных и обожженных, заболевших и обмороженных солдатских душ, около 127 тысяч из которых (по официальным данным!) составили так называемые безвозвратные потери (включая умерших от ран и болезней). Даже застрелиться и тем спасти свою честь для этого полковника русской армии, выпускника Императорской Николаевской военной академии, командарма 1-го ранга РККА было бы непозволительной роскошью: уйти и оставить армию на ворошиловых и мехлисов? Нет, не хотел бы я оказаться на его месте в конце октября 1939 года!
       Маршал Шапошников умер в госпитале, не дожив до 9 мая сорок пятого года шесть недель и два дня. Для его биографов навсегда останется неизвестным, о чём он думал перед смертью длинными госпитальными ночами...
       Ноябрь тридцать девятого стал месяцем бесконечных совещаний и важных решений, самое серьёзное из которых, по всей видимости, окончательно вызрело к первому числу. 1 ноября Сталин собрал в Кремле узкий круг военного руководства: наркома обороны К.Е. Ворошилова, главу морского ведомства Н.Г. Кузнецова и заместителя начальника Генштаба И.В. Смородинова. Кроме них присутствовали командующие Ленинградским военным округом и Балтийским флотом К.А. Мерецков и В.Ф. Трибуц, а также член военного совета ЛенВО дивизионный комиссар Н.Н. Вашугин. Приглашение заместителя начальника ГШ вместо самого Шапошникова весьма показательно: полагаю, что Хозяин собрался огласить "судьбоносное" решение "финского вопроса", и хотел получить полное одобрение со стороны военных. Видимо, он его - кто бы сомневался? - получил, поскольку через день собралось политбюро, которое по существовавшим порядкам должно было формально одобрить курс на военное решение "проблемы". С достаточной долей уверенности предполагать это нам позволяют два несвязанных, как будто, факта.
       Первым из них и косвенным стало появление в "Правде" угрожающей передовой статьи, подготовленной, стало быть, ещё 2 ноября, выдержка из которой предваряет настоящую главу. Как говорится, имеющие глаза, да увидят, а имеющие уши, да услышат! Вторым и решающим фактом было заявление Вячеслава Михайловича Молотова, сделанное им всё тогда же, 3 ноября на очередной встрече с финляндской делегацией. Это заявление заслуживает того, чтобы быть приведённым дословно: "Мы, гражданские люди, не видим возможности дальше продвигать дело: теперь очередь военных сказать слово".
       Разумеется, это далеко не было ещё официальным объявлением войны. Эдакая констатация того, что переговоры - при полном отсутствии какой бы то ни было готовности противоположной стороны пойти на компромисс - зашли в тупик и потеряли всякий смысл. Ну и, понятное дело, более чем толстый намек на то, что если сие тридцать третье "китайское предупреждение" не будет принято в расчёт, последует применение силы. Другое дело, дошёл ли этот намёк до упёртых финляндских переговорщиков и их инструкторов в Хельсинки. Там ведь были опытные дипломаты, прекрасно осведомлённые о том, что блеф - непременный атрибут тактики ведения переговоров. Так вот и получается, что иногда знания и опыт могут быть во вред делу... На следующий день, после очередной, не принёсшей никаких прорывов встречи, делегация отправилась восвояси.
       Меж тем неповоротливая, слабо обученная, неготовая к современной войне, тем более в зимних условиях военная машина, управляемая к тому же в массе своей неумелыми командирами, или недавними выдвиженцами взамен репрессированных, или "академиев не кончавших", и даже гордившихся этим, прошедших свои университеты на полях гражданской войны, поскрипывая и покачиваясь, сдвинулась с места. Сдадутся финны в последний момент или нет, надо было быть готовыми ко всему. Сразу же начали сказываться "достоинства" реализуемого плана кампании. Тонны и километры можно и нужно уметь считать, приказу же они (как, к слову сказать, и климат) не поддаются - увы! Неожиданно выяснилось, что частям Красной Армии для развёртывания на будущем театре военных действий, в среднем приходилось по железной дороге преодолевать полторы тысячи километров. Намеченные планы и сроки немедленно превратились в филькину грамоту... Иностранцы этого "выяснилось" не поймут, а нам знакомо: в России каждый год зима наступает неожиданно! Кстати, о зиме: из-за покрывшего воду льда, развёртывание ладожской флотилии вообще оказалось (!) невыполнимым; из Невы в Ладогу смогла пройти всего одна канонерская лодка. Это в начале ноября, а через пару-тройку недель, когда войска прибыли, наконец, на Карельский перешеек, снова сработал фактор "неожиданности": надо же, воевать-то в сорокоградусный мороз в кирзачах, будёновках и "шинэлках" невозможно...
       Что делает хороший руководитель, столкнувшись с проблемами? Правильно, в первую очередь ищет возможность с ними справиться, затем изыскивает пути для того, чтобы избежать их в будущем и лишь затем определяет и, при необходимости, наказывает виновных и отказывается от услуг людей неумелых и негодных. Ленинградский вождь Андрей Александрович Жданов пошёл другим, привычным путём, и 14 ноября провёл заседание, где устроил жуткий разнос всем - и гражданским служащим, и партийным функционерам и армейским - за неосведомлённость и неподготовленность. Полетели головы...
       Преодолевая инерцию, военная машина неторопливо набирала ход. Происходило это в полном соответствии с национальными традициями и характером выстроенного Иосифом Виссарионовичем бюрократического государства: 15-22, 25-30 ноября ежедневно проходили многочасовые совещания, на которые Сталин и Ворошилов собирали представителей военного командования и руководства обороной промышленности. Можно только догадываться, о чём там шла речь. Что, кто-то не знал своих обязанностей на время чрезвычайных событий, и этих людей было необходимо инструктировать и "накачивать"? Может, задачи ведомств и армии были плохо сформулированы? Бог весть!
       Несмотря ни на что, события развивались поступательно и в скором времени должны были принять необратимый характер. Ветра, дувшие в северо-западном направлении, усилились настолько, что впору было объявлять штормовое предупреждение...
      
       "Жена красного командира" и без пяти минут кандидат наук (между прочим, личным указанием товарища Сталина зарплаты кандидатов были уравнены в то время с полковничьими, а докторов - если уж об этом зашла речь - с генеральскими) по-детски сидела на подоконнике и сквозь кисейную занавеску смотрела в тёмное окно. Свет в комнате был погашен. В темноте было страшнее, но зато и ничей недобрый взгляд снаружи не смог бы её достичь. В свете уличных фонарей она вглядывалась в фигуры прохожих, пытаясь угадать, кто из них возвращается домой после трудового дня, а кто караулит её. Одного она, в зелёной кепке с огромным козырьком, похоже, вычислила: минут примерно за сорок он ухитрился трижды пройти под её окнами. Ей бы бинокль, как у того московского соседа, что живёт в их доме в квартире через двор. Мерзкий старикашка! Где-то обзавёлся мощным (наверно морским, она в оптике не разбиралась) биноклем и целыми днями шарит по окнам шкодливым взглядом. Муж, когда к ним перебрался и узнал, что к чему, так рассвирепел, что взобрался на подоконник, повернулся к окну спиной и снял трусы. Во, умора была! Дед, наглец, потом во дворе его встретил и хамом обозвал. Ох, Саша, Саша... Как он там, в Москве? Чует её сердце, беда какая-то приключилась или в двери стучится...
       Примерно час назад молодая женщина едва не отдала Богу душу. В гулкой тишине скудно меблированной квартиры, которую нарушало только тиканье настенных часов (подарок молодым на новоселье от сослуживцев мужа по штабу округа), она явственно услышала какой-то посторонний, едва слышный и достаточно однообразный шум или, можно сказать и так, шумок. Сначала не обратила внимания, поскольку старые дома частенько "разговаривают": то рассохшаяся половица сама собой скрипнет, то где-то побелка отвалится, то ещё какой звук где-то внутри стен или с потолка раздастся, вроде как шарик кто-то катает... Потом всё-таки не выдержала и пошла искать источник тревожившего ее не то царапанья, не то лёгкого скрежета. Она очень скоро оказалась в прихожей - благо, квартирка была малюсенькая, не чета московской, и с ужасом обнаружила, что кто-то неизвестный, находясь с той стороны входной двери, что-то с ней делает.
       Елена судорожно сделала глубокий вдох и задержала дыхание - как ныряльщица. Непроизвольно зажав себе пальцами рот, неслышно приблизилась к двери и прислушалась. На лестничной клетке мгновенно установилась тишина. Ястребова приложила к филёнке ухо, но эффект оказался тем же, не было слышно ни малейшего звука. Тут ей пришло в голову, что неизвестный враг закончил уже возиться с замком и вот-вот войдёт. Отпрянув, она на цыпочках кинулась на кухню, даже не задержав по дороге взгляда на телефоне: мама с мужем далеко, а в милицию Лена уже обращалась... На кухне за дверью в ящике для инструментов хранился здоровенный молоток. Вооружившись этим оружием, она снова подкралась к двери и попробовала через замочную скважину рассмотреть, что делается снаружи. Никого видно не было, но Ястребова была готова поклясться, что за мгновение до того поскрёбывание ещё было слышно.
       Можно было накинуть цепочку и продолжать умирать со страху, а можно было и открыть дверь: в конце концов, тот, с другой стороны, вряд ли этого ожидал! А там уж кто кого... Елена выбрала второе. Резко распахнув дверь, она увидела рыжую молнию, метнувшуюся вниз по лестнице. Чтоб он сдох: оказывается, это соседский кот приладился точить об их дверь свои паскудные когти. Мерзкое животное! То-то ей показалась, что дерматин, которым она снаружи обита, ещё более разодран, чем был в её предыдущий приезд. Лену охватил нервный смех, но потом она осознала, что дверь в её убежище открыта! Закрывшись на все замки, Ястребова накинула цепочку и вернулась в комнату. Так действительно можно с ума сойти! Господи, скорей бы приезжал Саша...
       Чтобы заглушить сидевший внутри неё ужас, нужно постаралась отвлечься от событий минувшего дня. Оторвав взгляд от тротуара, Елена перевела его на видневшуюся вдали иглу Адмиралтейства. Мужу повезло, что он служит не в каком-нибудь Урюпинске, а в Северной столице! Да, Ленинград красив, но Лена Ястребова, всё-таки, не хотела бы в нем жить: он казался ей каким-то холодным, неродным. Может, действительно потому только, что была коренной москвичкой? Вряд ли: жила же она месяц в Воронеже, куда приезжала в командировку в тамошний университет, и ничего, чувствовала себя как дома. Или всё это из-за того, что Петр строил прежде всего европейский, и в меньшей степени русский город? Ведь он не любил московской старины... Но разве сравнишь мрачные, холодные и темные ленинградские дворы с уютными московскими двориками?
       Опять звонит телефон! Уже третий или четвёртый раз с тех пор, как она вернулась домой. И каждый раз ни слова, только чьё-то (Фунтикова?) тяжёлое дыхание. Это выводило из равновесия и страшно угнетало. Может, из-за сегодняшних треволнений и злоключений Елене Ленинград и разонравился? Когда же он угомонится? Каждый раз Ястребова давала себе слово больше не брать трубку, и каждый раз тут же бежала к аппарату: а вдруг это Саша? Нет, больше она алёкать в пустоту не будет!
       Что же всё-таки происходит вокруг, и отчего (или для чего) НКВД старается устроить ей "веселую жизнь"? Или не ей? Понять бы... Нет, это невозможно: телефон всё звонит и звонит! Упорный, гад. Хотя, что это она, совсем ополоумела? Звонки-то идут не местные, а междугородные, почти без разрывов один за другим!
       Лена пулей соскочила со своего "насеста" и, теряя на ходу шлёпанцы, босиком кинулась в коридор.
       - Алё! Алё!
       - Это я.
       Услышав родной голос она, вместо того, чтобы хоть как-то успокоиться, разволновалась ещё больше.
       - У тебя всё в порядке? Ты где? - идиотизм второго вопроса показывал степень Лениного волнения.
       - В Москве, выезжаю ночным.
       - Ты не сказал, у тебя всё в порядке? Ничего не случилось?
       За шестьсот тридцать пять километров от Елены Ястребов удивлённо крутанул головой: как она ухитрилась почувствовать, что у него таки кое-что произошло!
       - Да всё нормально... Завтра утром приеду. Как ты?
       - Соскучилась! У меня... - она всхлипнула, но взяла себя в руки: приедет, тогда можно будет рассказать, а зачем сейчас мужа без толку волновать? - ...У меня тоже всё нормально.
       - Ты плачешь? - насторожился Ястребов.
       - Это от счастья, соскучилась. - Вспомнив утренний разговор с матерью, строго спросила: - Ты почему не зашёл к маме, как я тебя просила?
       - Очень занят был, да и не думаю, что она расстроилась. Зайду в другой раз к вам обоим, когда ты будешь дома.
       - Попробовал бы только не зайти! Ты знаешь, что тётю Фиму убили?
       Комбриг скрипнул зубами: с недавних пор он слышать не мог имени этой ведьмы! Сдерживая себя, угрюмо буркнул:
       - Слышал! Ладно, давай, завтра обсудим.
       Услышав сигнал отбоя, несколько успокоившаяся и враз повеселевшая Елена повесила трубку и, забравшись с ногами в мужнино кресло, принялась размышлять: откуда Александр, если не заходил к теще, узнал про смерть Серафимы Яковлевны? Может, звонил тёще, уже после её разговора с мамой? Иди случайно встретил кого из соседей на улице? Ладно, это неважно, гораздо насущнее решить вопрос: приготовить себе что-нибудь на ужин, или ограничиться чаем с булкой? Пожалуй, яичница с колбасой выглядела привлекательней...
       Ястребов стоял в коридоре вагона и курил папиросу за папиросой. Со старшим майором они расстались вполне мирно, можно сказать, почти по-дружески. На прощанье тот поставил ему в командировочном предписании отметку Генштаба, так что теперь ни у кого из сослуживцев не появится вопросов, где и как комдив провёл в Москве день. Любезность Остапа Петровича распростёрлась столь далеко, что он дал машину, доставившую нового агента прямёхонько к поезду.
       Сексот... Словечко-то какое отвратительное! С детства ведь родители внушали, что ябедничать нехорошо. Отец как-то раз выпорол, был такой грешок: сказал по малолетству соседке, что это её Вовка окно выставил. В школе все десять лет стукачей-ябедников гнобили, тёмные устраивали. В училище вон, случай был, одного гада, что отцам-командирам наушничал, накрыли с поличным и так отмутузили, что в госпиталь попал и комиссовался потом. Да-а... А вот Ковальчук уверяет, что бытовое стукачество ничего общество с работой секретного сотрудника не имеет. И ведь правильно, не поспоришь: органы без опоры на народ, на его бдительность, бессильны! Чёрт подери, вляпался: служил бы себе спокойно, если что - и жизнь отдал бы, как присяга велит. Штабную работу Александр Иванович любил, но и трусом себя не считал, да и под пулями на Дальнем Востоке довелось побывать: не струхнул. А тут поди, разберись! Оно, конечно: органы делают большую, нужную и трудную работу, но не приведи господь, коллеги узнают, что комбриг Ястребов - секретный сотрудник НКВД! Здороваться будут, конечно, куда денутся - у всех семьи - но руки не подадут...
       Об этом тоже Остап Петрович говорил. Мол, мы теперь члены одного ордена, рыцари-монахи. Сознательно от многого отказываемся во имя служения партии. Ястребову де легче, он в армейской форме, и не только может, но и обязан свою принадлежность к органам ото всех тщательно скрывать - чтобы врага не спугнуть. А кадровые чекисты многим жертвуют. Их, конечно, уважают, но побаиваются, а всякие несознательные элементы, в основном, из гнилой интеллигенции, ещё и сторонятся.
       От всех переживаний, доставшихся на долю комбрига, и "перекурита" разболелась голова. Конечно, добавил мигрени и медленно выходивший хмель от бутылки коньяка, распитой со старшим майором. "Все болезни от недоптия!", - вспомнилась Александру Ивановичу коронная шутка одного майора, сослуживца по штабу ЛенВО и большого любителя заложить за воротник. Ещё он говаривал, "если человек не пьет, нужно проверить, не подлец ли он!". Эти фразы звучали особенно смешно оттого, что майор был вологжанином и отчаянно окал. От недопития, так от недопития! Улыбнувшись, несмотря на мрачное настроение, воспоминаниям, Ястребов отправился к проводнику: хотя он, как мы сказали, был небольшим любителем алкоголя, но знал, что у этих "трудящихся фонаря и подножки" можно бывает разжиться выпивкой.
       Проводник поначалу нудно отнекивался: мол, товарищ командир, как можно, нам запрещено, бригадир нас проверяет, начальник поезда зверь, возьмёт на цугундер, то да сё... Потом смилостивился и деловито спросил, сколько бутылок нужно. Узнав, что и одной-то много будет, огорчённо сообщил, что "мы не розливаем, не буфет" Потом алчность взяла своё, он вздохнул, назвал непомерную цену (как раз стоимость пол-литра того "сучка", которым он приторговывал) и достал откуда-то залапанный гранёный стакан. Через несколько минут, оглушённый ста пятьюдесятью граммами тёплой водки под корочку чёрствой "черняшки", Ястребов уже снова курил в коридоре. Голова не прошла, но как-то задубела и почти не тревожила.
       Ни за что бы он не согласился, кабы старший майор не пообещал, что а) задание "Хвостова" ограничивается исключительно членами его семьи, и б) после выполнения ответственного поручения НКВД досье вместе с распиской Александра Ивановича будут уничтожены. Жену и тёщу, объяснил Остап Петрович, пока не поздно, следует спасти от опасности, которая их подстерегает в том случае, если эта сволочь Борщ рассказали им какую-то крамолу про одного из виднейших вождей, и перво-наперво нужно аккуратно узнать, получили они от неё подобную информацию, или нет. В конце-то концов, если интересы партии совпадают с его личными устремлениями, то отчего бы не помочь органам? ВЧК, между прочим, создавалась по указанию самого Ленина, а уж он-то знал, что делал! И товарищ Сталин не раз говорил, что партия безгранично доверяет чекистам, не раз доказавшим свою верность революции. Слава Богу, что жизнь не поставила его перед выбором, семья или долг: тогда было бы совсем невыносимо, а так, можно сказать, повезло.
       Ястребов, как и многие до него, не подозревал (а может, просто не позволял себе думать об этом), что вступивши раз на ту дорожку, по которой успел в тот день сделать несколько шагов, не сможет уже больше с неё свернуть. Как не смогли этого сделать до него бесчисленные жертвы искусителей из спецслужб - начиная с известнейшего агента с гонораром в тридцать сребреников...
      

    14

       В который раз рассматриваю фотографию с "парада победы" в Бресте 22 сентября 1939 года. На трибуне - коллеги-танкисты и "братья по оружию" (формулировочка не моя, а В.М. Молотова) комбриг Кривошеин Семён Моисеевич в туго подпоясанном кургузом кожаном плащишке и генерал Хайнц Вильгельм Гудериан в строгой шинели Вермахта. Военачальники, дружески беседуя, торжественно отмечают успешное завершение польского похода. Как далеко простиралось сотрудничество стран, подписавших 29 августа того же года пакт о ненападении? Были ль это исключительно консультации, взаимные информации, взаимовыгодные (что бы сегодня ни говорили) поставки стратегических материалов и ресурсов? Ограничивалась ли кооперация РСХА и НКВД депортацией в Германию немецких антифашистов? По всей видимости, в ближайшие сто лет мы этого не узнаем...
       За три недели до брестского парада прошла некая PR-акция, оказавшая серьезнейшее влияние на весь мир. Местом для осуществления этого чёрного во всех смыслах пиара был выбран тихий силезский городок Гляйвиц. Там, как стало известно уже после войны, переодетая в польскую военную форму спецгруппа SD атаковала немецкую радиостанцию, выпустила в эфир провокационные заявления на славянском языке и отошла, оставив в качестве несокрушимого вещдока несколько трупов в польских мундирах ("материала" по концлагерям имелось предостаточно). Так был создан повод для нападения на Польшу и начала второй мировой войны. Операция эта была, разумеется, сверхсекретной. В связи с тем, о чем я собираюсь рассказать в этой главе, интересно: поделились ли новым опытом со своими "братьями по оружию" с Лубянки мастера провокации с Принцальбрехштрассе? Во всяком случае, в то время самостоятельно чекисты о замысле и подробностях нападения на Гляйвиц узнать не могли. Впрочем, очень может быть, что всё много проще: при отсутствии этического начала, сходные цели достигаются сходными средствами. Наиболее технологичными, так сказать...
       Двадцать третьего ноября утром, на следующий день после вербовки Ястребова, в кабинете Ковальчука снова зазвонил прямой телефон, связывавший старшего майора с начальником Управления. Эк зачастил! Сердце противно ёкнуло, но голос не дрогнул.
       - Здравия желаю, Тенгиз Михайлович! - по привычке встав, поприветствовал он начальника.
       - Слушай, Ковальчук, зачем я тебе должен доверять?
       Час от часу не легче... Спустя длившееся не меньше вечности мгновение Остап сообразил, что кавказцы иногда путают "зачем" и "почему". Немного легче, но вопросик всё равно заковыристый!
       - Вы меня смутили, Тенгиз Михайлович. Наверно, потому что, в отличие от меня, имеете возможность заглянуть в моё личное дело.
       - И?
       - И убедиться, что я восемнадцать лет оттрубил в органах, без проколов и нареканий. Из них три - под вашим непосредственным руководством.
       - Кое-что, - согласился начальник, - но всё же маловато. Меня бы больше устроило, если в твоём происхождении лично мною была бы обнаружена какая-нибудь червоточина вроде отца-дворянина или, что тоже неплохо, скрытый тобой служебный проступок или даже преступление. Вот тогда бы я тебе доверял! Ладно, зайди...
       Он шел длинным коридором и прикидывал, какого лешего понадобилось от него начальству, и в связи с чем шеф упомянул про служебный проступок. С некоторых пор (а точнее сказать, с той минуты, как на голову ему свалилась эта Борщ со своим языком без костей) каждый вызов к отцу-командиру заставлял сердце Остапа Петровича биться несколько учащённо. Это было неприятно и унизительно: не мальчик, чай. Не безусый младший лейтенант, которому по дороге к шефу позволительно мандражировать. Всё же старший майор, не хухры-мухры! О каком проступке говорил Тенгиз? Чекист неожиданно заметил что, оттягивая встречу с начальником, непроизвольно сбавил шаг, осерчал на себя, энергично выругался по-украински и ускорился чуть ли не до бега.
       - Запыхался? - усмехнулся Тенгиз Михайлович, глядя на сидевшего перед ним старшего майора. Он частенько делал странноватые ударения: "запыхался", кишки, чихнуть...
       - К начальству надобно поспешать с усердием! - весело "швейканул" тот, чутко уловив, что настроение у начальника Управления, похоже спокойное, а значит, неприятных неожиданностей тьфу-тьфу, не предвидится.
       - Маладэц твой атец: на палу спал, и тл нэ упал! - Акцент у Тенгиза Михайловича был достаточно лёгким и трудно определимым с точки зрения национальной принадлежности, но он любил, пребывая в хорошем настроении, время от времени изобразить некоего обобщенного кавказца, говорящего по-русски с трудом. Вот и сейчас начальник Управления прибег к этой своей излюбленной шутке, чем окончательно успокоил старшего майора. - А вообще-то, Остап Петрович, чтобы поддерживать форму, тебе следует больше двигаться. Фискултур-мискультур делать... И шанс подтянуть физические кондиции я собираюсь тебе предоставить. Как насчёт того, чтобы несколько дней погулять по пересечённой местности и подышать свежим воздухом?
       Работы всегда было несколько больше, чем хотелось бы, однако никакого горящего дела, кроме "семейного", у старшего майора на руках не было. Уезжать из Москвы, оставив без присмотра Солнцевых-Ястребовых выглядело не слишком дальновидным, но и отказываться от предложения начальства было бы более чем неосмотрительно. Поэтому он ответил нейтрально:
       - Как прикажете, Тенгиз Михайлович.
       - Прикажу, можешь не сомневаться... То, что я тебе сейчас скажу, знают всего несколько людей в стране. Кое-чего - не скажу, сам догадаешься. О задании не должна знать даже твоя подушка...
       Так вот откуда растут ноги у комиссарского вопроса, почему тот должен ему доверять, с запозданием сообразил Ковальчук. У страха глаза велики! Всё же надо с семейным делом побыстрее заканчивать, пока совсем в тряпку не превратился...
       - ...Прямо сейчас поедешь с ответственным поручением в Ленинград, докладывать будешь лично мне. Нет-нет, записывать ничего не надо, - предупредил Тенгиз Михайлович, увидев, что старший майор раскрыл блокнот. - Всё только запоминаем, приказы тоже будешь отдавать исключительно устно - как я тебе сейчас...
       Летели с Центрального аэродрома имени М.В. Фрунзе (нынешним москвичам о нём напоминает ныне, разве только название станции метро - "Аэропорт", да украшающие вечно закрытые ворота некоей охраняемой территории на противоположной стороне Ленинградки статуи авиаторов). Сборы были недолгими, поскольку на случай экстренного отъезда из Москвы в "шкафту на нижней полке" всегда имелся дорожный чемоданчик со всем необходимым, в числе коего, разумеется, и НЗ в виде столь любимого и необходимого Ковальчуку "для тонусу" армянского коньяку. Старшему майору были приданы двенадцать оперативников, летевших вместе с ним, а также два специалиста из ГАУ, главного артиллерийского управления Генштаба. Добираться до Ленинграда предстояло на тяжёлом бомбардировщике ТБ-3 в модификации пассажиро-транспортного самолёта. Он ожидал группу Ковальчука - с учётом особой секретности их задания - в дальнем и безлюдном углу аэродрома.
       Особой пикантности порученному делу добавляло то, что на месте старшему майору предстояло контактировать - помимо начальника УНКВД по Ленинградской области комиссара госбезопасности второго ранга Сергея Арсентьевича Гоглидзе и одного-двух его подчинённых - с ...начальником оперативного отдела штаба ЛенВО комбригом Ястребовым! Здрасьте, давно не виделись... Вот уж воистину: пути господни неисповедимы! Само задание было одновременно и простым, и сложным. Официально требовалось провести испытание нового артиллерийского орудия, и задачей Ковальчука было обеспечить их секретность. Эта туфта предназначалась для общего употребления - не в безвоздушном же пространстве ему придётся действовать. В действительности же требовалось 26 ноября скрытно произвести несколько выстрелов по позициям Красной Армии, чтобы... Вот этого-то Остап Петрович он начальника Управления и не услышал, именно о цели операции он должен был догадаться сам. А чё тут гадать: давно пора уже финнам этим долбанным рога обломать! Повод нужен? Будет вам повод! Было бы алиби, как говорится, а труп всегда найдётся! Однако же самое во всём этом забавное (помимо скорой встречи с "Хвостовым") было то, что попутно - таки да! - проводилось испытание новой пушки. А если эта зараза в самый важный момент откажет, что тогда делать? Ох, умники-разумники, так вас и разэдак...
       В сущности, провести подобную операцию - проще пареной репы, и главной заботой Ковальчука было избежать накладок. Он был опытным организатором, и поэтому отлично сознавал, что всего предугадать невозможно. Однако же, едва усевшись в самолёт, старший майор тут же принялся прикидывать, какие детали предстоящего дела могут оказаться тем "тонким местом, где рвётся". Тактические упражнения Остапа Петровича не помешали ему обратить внимание на то, что в конце рулежной полосы они миновал некий самолет, около которого скопилось немалое количество начальственных лимузинов. Разглядеть какие-либо детали не удалось, поскольку ТБ-3 как раз выворачивал на взлетную полосу, где стремительно начал набирать скорость.
       Заместитель наркома обороны и начальник Главного политуправления Красной Армии Лев Захарович Мехлис хмуро проводил взглядом взлетавший самолёт, который оглушил его своим натужным рёвом, потом перевел глаза на командира экипажа, чьи последние слова из-за этого он не расслышал. Пожевав тонкими губами, переспросил:
       - Говоришь, экипаж и аэроплан к полёту готовы? Когда в последний раз осматривали машину?
       Вопрос был задан не просто так. Начальник ГлавПУ никогда и никому бы не признался, что боится летать на самолётах. Нет, Лев Захарович не был трусом. Было бы наивным объяснять этот страх только тем, что он - сколько бы попыток ни делал - так и не смог понять, какая сила поднимает стальную птицу в небо и не даёт ей потом упасть. (В конце концов, что с того, что за душой у главного политработника РККА было всего лишь 6 классов еврейского коммерческого училища: не считать же за образование курсы при Коммунистической академии и Институт красной профессуры? Автор этих строк знавал и кандидатов наук, признававшихся ему в том же непонимании). Всё было сложнее: тов. Мехлис, с большим подозрением относясь к технике, ещё меньше доверял людям, полагая, что почти все проблемы в стране объясняются преступным разгильдяйством или вредительством. А уж эту винтокрылую железяку испортить или недочинить куда как легче, чем автомобиль или паровоз!
       Лётчик выдержал, не отвёл глаз и бодро отрапортовал:
       - Так точно, товарищ армейский комиссар 1-го ранга, готовы. Предполётный осмотр произведен сегодня.
       - Ну, тогда запрягай.
       Пилот перевел дух. Отряд, в котором он служил, специализировался на перевозке вождей, но этот пассажир был особенным. Не из-за должности и регалий, хотя они и были немалыми: начальник ГлавПУ, член ЦК ВКП(б) и Оргбюро ЦК. И не таких возили. Но! Мало-мальски осведомлённым людям Мехлис был известен фанатичной жестокостью. Попасть под его "раздачу", означало почти гарантированно получить срок, а то и схлопотать "высшую меру социальной защиты", как иезуитски именовался в ту эпоху расстрел.
       Когда самолет набрал, наконец, высоту и взял курс на Ленинград, Мехлис расслабился и выпустил подлокотники кресла, которые до того судорожно сжимал. Чёрти что! Если бы не спешность командировки, спокойно с комфортом доехал бы поездом... Переведя дух, тут же полез в портфель. Лететь было часа два, которые с успехом можно было посвятить работе - этот трудоголик и подумать не мог о том, чтобы подремать или просто отдохнуть, бездумно глядя в иллюминатор. Это бездельники говорят, что всех дел не переделаешь! А работы было много, очень много, и сроки поджимали: до "времени Ч" оставалось всего ничего...
       Первым делом Лев Захарович открыл сводку Разведупра. Так, что нам сообщают товарищи разведчики и дипломаты? Воинственность в настроениях финских военнослужащих проявляется только среди молодых возрастов... Понятно: распропагандированы и развращены своим буржуазным правительством! Среди резервистов старших возрастов настроение подавленное... Тоже понятно: в отличие от сопливой молодёжи зрелые люди понимают, что в случае войны с СССР у них нет никаких шансов снова увидеть свою семью. Вот: рабочие массы и беднейшие слои крестьянства выражают скрытое недовольство политикой правительства, требуют улучшить отношения с СССР и угрожают расправой тем, кто ведет политику, враждебную Советскому Союзу...
       Мы взяли на себя смелость раскавычить здесь строки реальных донесений. Попутно зададимся вопросом: понёс ли кто-нибудь из авторов приведённой дезинформации, конъюнктурно подготовленной на потребу доктринёрам-начальникам, ответственность после того как выяснилось, что финский народ един в своём стремлении отстоять независимость? Если кто-то из горе-прогнозистов оказался потом за решёткой, у меня язык не повернется назвать сей акт "необоснованными репрессиями": слишком большой кровью обошлись игры с подменой истины идеологическими клише!
       ... Руководитель ГлавПУ жирно подчеркнул прочитанное красным карандашом. Что он говорил? Красная Армия не встретит в Финляндии серьёзного сопротивления со стороны трудящихся и рядовых солдат! И эту очевидную истину приходится защищать перед старорежимными вояками вроде Шапошникова... В великом освободительном походе нам будут нужны не танковые дивизии, а опытные комиссары-пропагандисты! Революционное слово сильнее штыка. Население стран, чьи империалистические правительства на свою беду вступят в войну с СССР, увидит в советских солдатах братьев по классу. Массы неизбежно восстанут и начнут переходить на сторону РККА. Это же очевидно, как дважды два, и даже последний шойтэ, прости Господи, должен это понимать!
       Подчёркивания показалось мало, и Мехлис поставил на полях около слов "угрожают расправой" жирный восклицательный знак. Хрустнув, сломался грифель. Лев Захарович в сердцах отбросил карандаш и потребовал чаю.
      
       Лену разбудил звук открываемой двери. Спала она по понятным причинам не слишком хорошо, но ближе к утру, когда уже примирилась с тем, что ночь так и пройдёт в полудрёме и бесконечном ворочаньи с боку на бок, провалилась в глубочайший, похожий на забытьё, сон. Однако же нервы женщины были на пределе, и скрежет ключа в старом замке воздействовал на неё как хороший разряд электрического тока. Она подпрыгнула в кровати и, прихватив с полу припасённый на всякий случай молоток, не очнувшись ещё ото сна и не разлепив толком глаза, метнулась в прихожую.
       Небритый, мрачный и ощутимо похмельный Ястребов только что пережил самые трудные в своей жизни сутки. Наступившее утро поистине стало для этого человека хмурым, но когда комбриг увидел свою заспанную и растрепанную супругу, которая встречала его с громадным ржавым молотком в руке, его пробил гомерический хохот - неожиданный для него самогл, поскольку Александр Иванович ещё за минуту до того был уверен, что никогда в жизни не сможет больше улыбаться. Елена к этому моменту успела уже окончательно проснуться и, мысленно посмотрев на себя со стороны, тоже рассмеялась. Уронив молоток, она бросилась на грудь к мужу. Зарылась носом в пропахшую поездом шинель и не заметила, как смех её быстро перешёл в слёзы. Ястребов крепко обнял супругу и, поглаживая плечо, тихонько успокаивающе забубнил: "Теперь всё будет хорошо. Ну ладно, ну что ты, право слово? Ну ладно...".
       Спустя примерно часа полтора они сидели на кухне за завтраком. Перед этим был взрыв какой-то совершенно звериной, неутомимой и неутолимой страсти, когда хотелось доставить боль другому и самому испытать ещё блльшую. Подобного между ними никогда не было, ни до того утра, ни после. Затем - долгое плескание под душем: Ястребову казалось, что он никак не может избавиться от запаха Лубянки. Не от изысканного букета ароматов мастики для натирки полов, дорогого табака папирос "Наша марка" и армянского коньяку из кабинета Ковальчука, а от мерзкой смрадной смеси крови, мочи, пота и страха, которой были пропитаны стены помещения с перевёрнутой табуреткой в одном из внутренних корпусов...
       Наворачивая жареную картошку с аппетитными сосисками, которые Лена привезла из Москвы (они были приобретены в спецраспределителе и полагались Асе Аркадьевне в качестве компенсации за героизм, проявленный на бакинских и прочих баррикадах), комбриг слушал рассказ супруги о её вчерашних злоключениях. Почти сразу ему стало понятно, что без Остапа Петровича здесь не обошлось. Видать, Фимина крамола действительно была страшенной! Сколько людей задействовано только для того, чтобы выявить, рассказала она что-то своей племяннице, или нет... Странно, но только в тот момент комбрига неожиданно кольнуло: а что, если Лена, действительно, в курсе? И что же получается, тогда благодаря ему, её мужу, это станет известно на Лубянке? Не станет ли это приговором для неё, и не поручит ли после этого старший майор своему лейтенанту заняться ею? От мысли сей Александра Ивановича передёрнуло. Да нет, Остап Петрович говорил, что хочет помочь... Видно, он всё же побледнел, поскольку Елена встревожено спросила:
       - Что с тобой?
       - Да нет, - ругая себя за несдержанность, отмахнулся комбриг, - со мной ничего. Это от твоего рассказа. Сколько же ты натерпелась, бедненькая!
       - Ты себе не представляешь, - серьёзно кивнула Ястребова. - Страшнее всего стало тогда, когда я подумала, что это из-за каких-то твоих неприятностей с НКВД.
       Александр Иванович поперхнулся. С трудом продышавшись, просипел чтл думал, а не что собирался сказать:
       - Какие у меня могут быть неприятности с органами? Я честно тружусь и лишнего не болтаю, как некоторые.
       - "Некоторые", это кто? - агрессивно спросила Лена: она явно восприняла необдуманное заявление мужа на свой счёт.
       Разговор, который предстояло провести Ястребову с женой, явно начинался не так и не тогда. А ведь Ковальчук несколько раз напоминал о сугубой осторожности. Мол, выбери время, начни издалека... Нет, не годится он ни черта для этой работы!
       - Это я так, вообще... - попробовал отыграть назад Александр Иванович. Но не тут-то было!
       - Нет, ты намекал на какого-то конкретного человека. Например, на меня. Считаешь меня дурой и болтуньей настолько, что мною должен заниматься НКВД? Дел у них, что ли, других нет?
       - Да что ты...
       - Я задала прямой вопрос и вправе ожидать от тебя такого же ответа! - Елена была взбешена и дурацкими намёками и ещё больше тем, что Александр, вместо того, чтобы её пожалеть, как бы дистанцировался от супруги. Ишь, "не то, что некоторые"! - Сейчас же ответь, или я немедленно уеду в Москву!
       Похоже, назревал скандал. Ох, не ко времени... Из двух зол выбирают меньшее, лучше начать неподготовленный разговор, чем вовсе разругаться. Ч-чёрт... Ястребов заставил себя улыбнуться, и протянул руку к щеке жены. Та отпрянула.
       - Ну что ты, Ленка?
       Он встал из-за стола, подошел к супруге и, не обращая внимания на её враждебную неподвижность, обнял и ткнулся носом в макушку. Ощутив, что Лена расслабилась, Ястребов, игнорируя протест, начал ласкать её грудь. Впрочем, поначалу сильный, протест этот быстро затух. Это срабатывало всегда и называлось в их семье "мириться старым казачьим способом". Однако вопреки ожиданиям, Елена не позволила отнести себя на кровать.
       - Мне на миг показалось, - всхлипнула она, - что ты занят каким-то своими проблемами, и на мои нынешние беды тебе наплевать.
       Ястребов поцеловал её в шею.
       - Ну что ты, Ленка?
       - Тогда скажи, кого ты имел в виду под "некоторыми"? - фамильное упрямство снова дало о себе знать.
       Комбриг озлился. Вот же пристала! Показывать, однако, этого было нельзя. Чтобы взять паузу, охолонуть самому и дать успокоиться жене, Александр Иванович попросил налить ему чаю. Оказалось, что чайник остыл - так были выиграны ещё пять минут. Размешивая в стакане сахар, Ястребов задумался, с чего начать.
       - Ну конечно, под "некоторыми" я имел в виду не тебя, а... одну твою родственницу.
       - Маму? - подняла брови Елена: на кого ещё "грешить" её мужу, как не на тёщу?
       - Нет, тётку.
       - Как тебе не стыдно, она умерла! Знаешь же: о мёртвых...
       - Знаю другое, в некоторых случаях надо заботиться о живых, а не о покойниках! Им уже не поможешь...
       - Ты говоришь загадками. И какое отношение всё это имеет к тому, что приключилось со мной в Ленинграде?
       - Ну, Лен: ты же понимаешь, что я не могу абсолютно точно ответить на твой вопрос. Из того, что ты мне рассказала, с очень большой долей вероятности можно сделать вывод, что ты действительно чем-то привлекла внимание органов...
       - Не "с долей вероятности", а со всей определённостью!
       - Хорошо, пусть так. Давай тогда зададимся вопросом, чем же ты могла заинтересовать чекистов? Мою линию отсекаем сразу: у меня всё в порядке. У тебя, надеюсь, тоже. А вот Серафима Яковлевна была... Ну, ты же лучше меня знаешь, что за язычок у неё был. И что она иной раз говорила и о партии, и о вождях.
       - Что ты несёшь? Тётка была убежденной большевичкой! Она...
       - Во-первых, выбирай выражения! Что значит "несёшь"? Во-вторых, она позволяла себе такие высказывания, за которые запросто можно было схлопотать пятьдесят восьмую статью! И ты это отлично знаешь. Или мы всерьёз обсуждаем моё предположение, или вообще разговор этот ни к чему!
       Стараясь не переиграть, Ястребов пристукнул ладонью по столу, встал, подошёл к окну и, глядя на улицу, закурил. Это было хорошо сказано, похвалил он себя. Теперь либо эту "дискуссию о профсоюзах" они отложат до лучших времен, либо Лена заговорит, наконец, по существу.
       - Ну, - сдалась наконец женщина, - тётка на правах заслуженного ветерана могла иногда критикнуть что-нибудь...
       - ...Или кого-нибудь, - подхватил комбриг, выруливая на стрежень. - Она невесть что несла про наших руководителей. Вот здесь этот глагол, - увидев, как вскинулась жена, вставил Ястребов, - вполне уместен. А теперь представь, что подобные разговоры могли достигнуть чьих-то ушей, и в органы поступил сигнал... Поэтому давай-ка вместе переберём, что и про кого она когда-либо говорила.
       Елена задумалась, а Александр Иванович, донельзя довольный собственной ловкостью, прикидывал, как получше провести предстоящий день: в предвидении приезда супруги, он договорился с руководством, что по приезде из Москвы возьмёт сутки в счёт неотгулянного отпуска. Резко зазвонил телефон. Чертыхнувшись про себя, комбриг выскочил в коридор и схватил трубку.
       - Ястребов!
       - Слава труду, ты приехал! - услышал он знакомый голос полковника Кукушкина, человека настолько осторожного, что он исключил из своего лексикона даже такой пустяк, как религиозный предрассудок - выражение "слава Богу". - Я сегодня дежурю по штабу, и мне велено достать тебя хоть из-под земли.
       - Что случилось-то?
       - Приехал Мехлис, понял? Командующий собирает высший комсостав. Давай, аллюр "три креста"! Машина, считай, уже ждёт...

    15

       Из выступления Л.З. Мехлиса на XVIII съезде ВКП(б), март 1939 года.
       [Задачи армии] "1. Помнить о капиталистическом окружении и, как зеницу ока, беречь Рабоче-крестьянскую Красную Армию от проникновения шпионов и диверсантов.
       2. Всегда и везде держать порох сухим.
       3. Держать не только порох сухим, но всегда располагать достаточным количеством смирительных рубах для сумасшедших, мечтающих о "крестовом походе" на Советский Союз.
       4. Если вторая империалистическая война обернется своим острием против первого в мире социалистического государства, то перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик".

    * * *

       Темпераментные люди, умеющие держать себя в руках, редкость. Возможно, это результат естественного отбора: загнанный внутрь стресс не способствует здоровью, пагубно влияя на сердце, сосуды, желудок и всё остальное, вплоть до онкологических заболеваний. Не уверен насчёт геморроя, но полагаю, что если покопаться, то непременно обнаружится, что и этот бич Божий каким-нибудь боком связан с нервами...
       Мехлис был человеком горячим. На счастье - при его хлипком-то здоровьи - Льву Захаровичу редко когда приходилось сдерживаться. Вступив в 1918 году в коммунистическую партию, до 1920 года он пробыл на политработе в Красной Армии. Где вы видели комиссара высокого ранга, выбирающего выражения и говорящего тихим голосом? Потом служил управляющим административной инспекцией в Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции, тоже было где развернуться; разве что с наркомом Сталиным приходилось разговаривать, пришёптывая, поскольку иначе было опасно (к тому же настоящий хам хамит только тем, кому "можно", сиречь - безопасно). О каких-либо поведенческих ограничениях для помощника секретаря и заведующего бюро секретариата ЦК, фактически личного секретаря вождя (кем Мехлис являлся в середине двадцатых годов), можно говорить исключительно гипотетически. Ну, а уж став главным редактором "Правды" и начальником ГлавПУ...
       Армейский комиссар первого ранга вышел из себя уже в начале беседы в штабе ЛенВО. Он не трудился скрывать своего резко испортившегося настроения, но ещё как-то умудрялся не повышать при подчинённых голос на командующего Ленинградским военным округом. Совещание комиссар 1 ранга начал с сообщения, что прислан для контроля и руководства подготовкой наступления. Уточнять лишнее - кем прислан и какого наступления - он не стал. Раскрыв блокнот, предложил высказаться всем присутствующим, но по существу, не отвлекаясь на второстепенные темы. Как и полагалось, первым взял слово командующий. Уже через две минуты после того, как тот заговорил, жёсткие курчавые волосы Мехлиса, и без того непокорные, буквально встали дыбом. Трудно сказать, что было возмутительнее.
       Оказалось, во-первых, что если завтра будет дан приказ о наступлении, войска окажутся попросту не готовы его выполнить. Откуда-то появились всякие трудности, объективные причины и дурацкие оправдания... За всю свою жизнь Лев Захарович - а он провёл сотни подобных совещаний и с военными, и со штатскими - ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь сослался на трудности субъективные. А гезунтэ холэрэ дир ин бойх, ну хоть бы раз кто-то сказал: "я виноват, провалил дело по собственной дурости и неумелости!". Так нет же, все трудности у них объективные, а проблемы могут понять только профессионалы. Ничего, он им докажет, что не боги горшки обжигают, а заодно покажет, где зимуют раки! Надо поимённо установить виновных и предать справедливому суду! И выяснить: не может, или не хочет кое-кто обеспечить боеготовность Рабоче-крестьянской Красной Армии?
       Во-вторых, из выступлений высшего комсостава округа начальнику Главного политического управления со всей очевидностью стало ясно, что никто из присутствующих не понимает к какой войне, собственно, он готовится и как её следует вести! Убедившись в правильности этого своего ужасающего открытия, Мехлис немедленно прервал на полуслове очередного "специалиста". Высказав в резкой форме всё, что накипело (люди работают лучше, когда они напуганы и ждут скорее наказания, чем поощрения!), он перешёл к главному.
       - Как вы знаете, в девятнадцатом году в Кронштадте поднялся контрреволюционный мятеж. Ильич направил для руководства его подавлением товарища Сталина. Как и любая другая, эта задача была им с блеском и в кратчайшие сроки выполнена. Напомню некоторым, - на этом слове Лев Захарович неприязненно поморщился, - профессионалам, сидящим сегодня здесь, содержание телеграммы, направленной после этого товарищем Сталиным Ленину. - Раскрыв записную книжку, торжественным голосом кантора он не зачитал, а продекламировал: "Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остаётся лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на всё моё благоговение перед наукой". Что ж, - патетически воскликнул Лев Захарович, - и я считаю своим долгом заявить здесь, что впредь, занимаясь подготовкой наступления на белофиннов, буду действовать подобным же образом!
       ...Отвлечёмся на миг от нашей истории и восхитимся приведённой цитатой. Каков павлин, как он нравится себе и любуется собой! Как он распускает крылья и поворачивается с боку на бок, чтобы можно было получше рассмотреть, насколько он хорош! А ведь незашоренному наблюдателю видно только (кроме совершенно сатанинского тщеславия, которое "тов. Сталин" вскорости научится скрывать, но которое никуда в нём не денется и принесёт столько бед) чудовищное пренебрежение некультурного человека к науке, и ничего больше. Ну, разве что, ещё некоторое опьянение от возможностей, которые этому самоуверенному человеку предоставляет принадлежность к руководству единолично правящей партии. И ещё. Конечно, процитированный документ - никакая не деловая телеграмма, тем более не отчёт подчинённого о проделанной работе, а - если пользоваться современным языком - "месседж будущим поколениям", доказательство того, что этот человек уже тогда задумывался о том, как он будет выглядеть в веках.
       ... Мехлиса и так слушали внимательно, но после приведённого заявления он выступал в мёртвой, абсолютной тишине. В конце полуторачасовой речи-разноса, когда он ставил перед присутствующими задачи, слышно даже было, как скрипят перья самописок старательно конспектировавших офицеров.
       - Ещё и ещё раз вынужден подчеркнуть: руководство группировки войск на Карельском перешейке недостаточно уяснило себе цель войны. В ближайшие день-два необходимо разработать приказ войскам о начале боевых действий, а также обращения "К финским солдатам!" и "К трудящимся, крестьянам и интеллигенции Финляндии!". Я лично буду участвовать в этой работе...
       По прибытии в Ленинград оперуппу Ковальчука для вящей секретности разместили за городом, на одной из "точек" НКВД. Это была старая дача, главным достоинством которой был высоченный глухой забор, совершенно скрывавший всё, что происходило внутри. Оставив подчинённых обживаться, старший майор на одной из машин, доставивших их туда, отправился в Большой дом.
       Комиссара госбезопасности Гоглидзе Остапу Петровичу до того встречать не доводилось. Кругловатое лицо, почти обязательные в те годы для грузина усики под носом (у комиссары они были того типа, что называется в наши дни "chaplin"), пухлые щёки... Сидевший напротив старшего майора человек в штатском больше всего походил бы на хлебосольного горца, кабы не неподвижные и какие-то неживые глаза.
       - Как добрался, майор?
       - Нормально, товарищ комиссар.
       - Зови меня Сергеем Арсентьевичем, - махнул тот рукой. - План операции ты привёз с собой или будем работать по нашему?
       - Да какой там особый план, - улыбнулся Ковальчук. - Дело-то не хитрое. "Когда" - я знаю, "как" - известно спецам из ГАУ, которых я привёз с собой, остаётся уточнить, "где" и ещё пару-тройку деталей. Всё это вам, как хозяевам, гораздо сподручнее решать, чем мне, приезжему.
       Гоглидзе кивнул, обозначив легкую улыбку с знак согласия со словами гостя и признательности за проявленный им такт.
       - Акцию целесообразно провести на северо-западе области, разумеется, в приграничной полосе. Конкретное место - чтобы и дело сделать, и военным не помешать - уточним на местности вместе с начальником оперативного отдела штаба, комбригом Ястребовым. - Старший майор демонстративно записал фамилию в блокнот: агентуру надо беречь, и в этом деле мелочей не бывает. Орудие ваше заберём ночью с артиллерийского полигона, куда его, не снимая с платформы, пригонят с сортировочной станции. Далее оно проследует на автотранспорте, который предоставим мы из нашего спецгаража. Таким же образом эвакуируем и после дела.
       - Не возражаете, если за руль посадим моего человека?
       - Не возражаю, и тогда уже ты будешь отвечать, если он развяжет когда-нибудь язык. Оцепление ставить будем? От праздношатающихся.
       - Привлекать лишнее внимание? Я бы не стал. А ваше мнение?
       - Я хотя бы временные посты поставил на дорогах - как говорится, во избежание.
       - Хорошая мысль, Сергей Арсентьевич! Теперь... о жертвах.
       - Что это за артиллерийский обстрел, если без жертв? Как шашлык без вина! Это мы обеспечим. Думаю, трёх-четырёх голов будет достаточно...
      
       Ястребову некоторым образом повезло: на совещании, которое было собрано в связи с приездом начальника ГлавПУ и на которое его вызвал дежурный по штабу, очередь выступать так до него и не дошла. И тл слава Богу: высовываться ему, после известных недавних событии в Москве, совсем не следовало (воззрения начальника оперативного отдела комиссар 1 ранга явно счёл бы политически вредными и взял бы комбрига на карандаш). Как не следовало присоединяться и к друзьям-офицерам, которые увлечённо и не комплиментарно обсуждали потом сказанное Мехлисом (теперь в каждом из них новоиспеченный сексот видел "коллегу"). Приезд жены был хорошим предлогом, и под шумок Александр Иванович втихую улизнул домой. В конце-то концов, начштаба же официально не отменял его отгул на тот день?
       Вернуться домой комбрига побуждала и ещё одна, самая веская причина: он рвался продолжить с супругой так не вовремя прерванный разговор. Ястребов несказанно тяготился своей новой ролью секретного сотрудника, и хотел как можно скорее выполнить задание, наивно надеясь, что после этого Ковальчук выполнит обещание и отпустит "Хвостова" на все четыре стороны. Несмотря на короткий период времени - всего-то меньше суток! - указанное желание превратилось у Ястребова в настоящую мономанию, болезненное состояние, которое в былые годы психиатры именовали несравненно более благозвучно: идефикс. Можно сказать и по-другому: старший майор, вложив в Александра Ивановича стремление в кратчайшие сроки кое-что выведать у Елены, по сути, зомбировал свою жертву. Почти наверняка, термин этот в описываемое время не употреблялся, но техника, видимо, была уже известна: во всяком случае, поведение подсудимых на московских процессах позволяет выдвинуть подобное предположение.
       Елена Ястребова суетилась на кухне. Погрустив после того, как мужа неожиданно вызвали на работу, она поразмыслила и решила угостить его вкусным обедом, в результате чего отправилась по магазинам за провизией. Саша любил вегетарианский борщ и голубцы, которые мать отлично умела готовить, и на кавказский манер называла "долмой". Перед отъездом в Ленинград она по просьбе дочери дала ей "мастер-класс". Для задуманного пиршества необходимо было закупить всё, поскольку в холостяцком быту мужа по определению не было места таким распространенным продуктам питания, как капуста, морковка или свёкла, не говоря уж о петрушке или томат-пасте. Картошка, правда, была, но от одного вида обнаруженных ею за кухонной дверью сморщенных заплесневелых корнеплодов, Лене стало едва ли не дурно.
       Приволочив домой две тяжеленные сумки (главным приобретением был кусок отличной говядины, каким-то чудом выпрошенный у звероподобного мясника в магазине "Мясо", торговавшем одними костями), она взялась за дело. Кухонная работа хороша тем, что занимая руки, оставляет свободной голову (никогда не обращали внимания, что большинство поваров - немного философы?), а подумать Лене было о чём. На её хорошенькую головку менее, чем за двое последних суток свалилось столько всякого... Бедненькая тётя Фимочка! Неужели Саша прав, и вся эта катавасия связана с её рассказами? Если она с кем-то поделилась той историей, то очень даже может быть. Солнцева младшая очень любила свою тётушку, и поэтому для неё - в отличие от нас - не было сомнений, верить или не верить в наличие столь тёмного пятна на мундире главного чекиста страны. Серафима Яковлевна разные вещи рассказывала своей любимице, делилась с ней и многими своими крамольными размышлениями. Вот их Лена не готова была полностью воспринять, слишком глубоко в ней сидело воспитанное матерью, школой, да всем вокруг убеждение, что её выпало счастье жить в счастливейшей из стран, и под руководством мудрого Сталина участвовать в строительстве самого справедливого общества в мире. Хотя, конечно, тётка бывала убедительной, и на некоторые её неудобные вопросы ответить бывало затруднительно... Господи, а может, её из-за этого и убили? Чтобы рот заткнуть? Нет, такого не может быть, это полная ерунда!
       Мясорубка была, разумеется тупой, поэтому процесс изготовления фарша из пустякового дела превратился в мучение. Некоторое время женщина не могла думать ни о чём другом, кроме того, что мужа с таким же успехом можно было бы накормить и гуляшом. Из-за этого она чуть не упустила лук с морковкой, которые обжаривала (словечко "пассеровать" тогда ещё не вошло в широкое употребление) для борща. Добавив к ним нарезанную соломкой свёклу (тёрку Солнцевы не уважали, да её в хозяйстве Ястребова и не было), она злобно залила всё это кипятком и занялась капустой.
       Теперь Ленины мысли обратились к мужу. Что это он к ней прицепился: расскажи, да расскажи, что тебе говорила Серафима Яковлевна? Можно подумать, что узнай он это, все её проблемы тут же закончатся (если они возникли из-за тётки, что не факт!). Нет, дорогой муженёк, ничего я тебе не расскажу: хотя бы потому, что желаю тебе добра.
       Погоди-ка: первое, что Саша сказал, приехав с Московского вокзала, было "теперь всё будет хорошо". А ведь он ничего ещё не знал! Что, просто пытался утихомирить её рыдания? Может быть... Да, и про Фимочкину смерть он откуда-то узнал... А, это всё ерунда! И вообще: может, рассосётся? Вот, бегала же по магазинам, и никого не заметила. Может, потому, что приехал муж-защитник?
       Елена подкрутила ручку до того едва мурлыкавшей тарелки радиоточки: началась трансляция концерта по заявкам. Похвалив себя за предусмотрительность (она не забыла купить пакетик лимонной кислоты, уксуса в их фамильном борще не терпели), набрала кислого порошку на кончик чайной ложки и бросила в тушившуюся свёклу. Теперь пора было отбивать капустные листья - они уже хорошенько пропарились. Из репродуктора неслось бодрое:
       "Там врагу заслон поставлен прочный,
       Там стоит, отважен и силён,
       У границ земли дальневосточной
       Броневой ударный батальон".
       Ястребова усмехнулась: ей вспомнилась мать. Та, расшалившись после бокала красного, могла иногда изобразить кафешантанную танцовщицу, напевая при этом "Мы "ж", мы "б", мы женский батальон". Господи, где она нахваталась этого? Небось, услышала пошловатые куплеты во времена нэпа... Или вот это: "Когда я был ребёнок, я был ужасный плут. Меня почти с пелёнок все пупсиком зовут". При этом имитировала ногами канканные движения и страшно хохотала. Вообще, юмор Аси Аркадьевны и её друзей был, мягко выражаясь, весьма своеобразным: они находили очень смешным сказать про какого-нибудь волокиту "запер дело в сундуке" или, того чище, попенять кому-то в своём кругу: "опия-мопия, твоя голова - моя жопия". Взрослея и общаясь с детьми и их родителями из семей "попроще", тем более позже с однокашниками в университете, Лена встречалась совсем с другими представлениями о смешном. Покойная тётечка объясняла это в своём стиле. Мол, партийная и советская бюрократия некультурна оттого, что составляют ее кто угодно, но только не представители рабочего класса - пусть необразованного, но в глубине своей хранящего народную культуру. А все эти дети кустарей, конторщиков, лавочников и прочие, которые оттёрли старую гвардию и с помощью Сталина пришли к власти - городская накипь, к культуре никакого отношения не имеющая. А юмор - такой же показатель культуры, как и язык. Елена потом посидела над советской энциклопедией, читая биографические статьи и убедилась, что кое в чём Фимочка была права. Во всяком случае, она практически не нашла среди вождей и вождиков выходцев из рабочих. Правда, среди приходивших к ним квартиру с мелким ремонтом водопроводчиков и электриков из домоуправления, каких-то особых хранителей народной культуры - не говоря о русской классической - она тоже не замечала...
       Изготовление голубцов - занятие довольно муторное, но зато готовятся они быстро. Поэтому вернувшегося с работы Ястребова ожидал накрытый стол, а витавшие в квартире ароматы сулили немало радостей соскучившемуся по домашней кухне соломенному вдовцу. Обед, однако, не удался. Едва проглотив борщ (даже не похвалил, зануда!), Ястребов снова начал настойчиво расспрашивать жену о Серафиме Яковлевне, причём появилась новая тема: мол, всё это может сказаться на его службе. Елена замкнулась, и весь оставшийся день беспричинно - как думал ослепленный своей мономанией комбриг - дулась на мужа. А ведь она собиралась ему сообщить что, кажется, у них будет лялька...
      

    16

       Ковальчук кушал. На завтрак в качестве закуски подали творог, затем горячее - тушёную капусту со свининой, которая оказалась в меру постной, с аппетитно трусящимся толстым жирком, он её быстро оприходовал. На очереди был нежнейший, со слезинкой, костромской сыр и кофе. Что было хорошо на чекистской даче (которую местные коллеги называли, почему-то, мызой), так это обслуживание. И шамовка, и даже газеты свежие к завтраку. Санаторий, да и только! Не командировка, а сплошное удовольствие... Даже жаль, что завтра, двадцать седьмого ноября, уже надо быть в Москве.
       Перед тем, как взяться за "Правду", старший майор выбрал из хлебницы пару кусков хлеба потолще и принялся намазывать маслом - чтоб потом не отвлекаться. Накануне он встречался с "Хвостовым". Вот умора была! Комбриг, увидев Остапа Петровича в кабинете начальника штаба округа, чуть не обделался. Пришлось бедолагу вывести поскорее в коридор, пока он при посторонних не ляпнул чего-нибудь лишнего. Хорошего он себе помощничка завербовал, нечего сказать! Ну, ничего, "выстрелит" один раз, и на том спасибо. Хотя не похоже, что толку от него будет много: судя по рассказу, Ленка-то поумней супружника своего будет раза в два, не меньше! Эх, дура-баба... Чё ж не пошла за него, старшего майора, а выскочила за этого дурошлёпа? Чекист душераздирающе вздохнул. Не получается её, чертяку, из сердца выкинуть. Вот бы исхитриться, и не только "семейное дело" благополучно закрыть, но и жениться на гордячке? Снова на ум пришло любимое сравнение: и на ёлку сесть, и ж... не оцарапать... Ладно, это всё потом, когда он вернётся в Москву, а сегодня надо думать о другом!
       Ковальчук взялся за газету и привычно начал с передовицы. Её заголовок не мог не привлечь внимания: "Шут гороховый на посту премьера". О ком бы это? Ага, премьер-министр Финляндской республики А. Каяндер, выступая с речью... 23 ноября... заявил, что Финляндия не пойдет на предложения СССР. Что ж вы ждали-то три дня, чтобы обоср.... этого задрыгу-премьера? Не иначе, пока товарищ старший майор Ковальчук О.П. кое-что сбацает! Пока он, значит, не подготовит маленький спектакль на далёком рубеже нашей необъятной родины. А что, очень даже логично: сегодня про шута, завтра сообщение о провокации финской военщины и - вперёд! Молодец, кто придумал, голова варит. Теперь самому бы в лужу не сесть, не простят...
       Отвлечёмся на пару строк. Всё же удивительное это было время, от семнадцатого года вплоть до поздней "разрядки": можете вы себе представить, что передовица, скажем, современного официоза типа "Российской газеты" назовёт сегодня президента какой-нибудь страны "шутом гороховым"?
       ...Новейшая пушка, конечно же, забарахлила - не нужно было ходить к гадалке, чтобы это предвидеть. Однако Ковальчук - собственно, для того он и приехал, чтобы исключить неожиданности - предусмотрительно настоял, чтобы на дело отправились с двумя орудиями, причём вторым была добрая старая 122-миллиметровая корпусная пушка образца 1931 года. Именно она произвела те семь выстрелов, о которых на следующий день говорилось в сообщении ТАСС: 26 ноября в 15 часов 45 минут финская артиллерия обстреляла на Карельском перешейке пограничную местность у деревни Майнила, в результате чего погибли 4 красноармейца и 9 ранены. Надо же, какая незадача: убитые остались "безвестными". Понятное дело - людей у нас без счёта, да и как объяснить армейским, откуда взялись убиенные незнакомцы, ни к какой части не приписанные? Не доработал, нет, не доработал товарищ Гоглидзе: это в Гляйвице при попытке вероломного нападения были уничтожены "чужие, никому не известные поляки", а в безвестной деревушке на берегу реки Сестры по сценарию должны были пасть свои... Кабы действительно речь шла о невинных жертвах финских снарядов, будьте уверены, газеты растиражировали бы по всей стране их фотографии и трогательные описания "злодейски оборванных белофиннами молодых жизней"!
       Спецгруппа Ковальчука ещё только собиралась в Москву, когда ближе к шести, несмотря на близившийся конец рабочего дня (впрочем, центральные органы подстраивались под режим работы вождя, бывшего, как известно, эталонной "совою"), Молотов вызвал в НКИД ничего не подозревавшего Ирьё Коскинена. После удачно применённого "майнильского гамбита" пешечная защита финнов была опрокинута, и Кремль двинул в бой тяжёлые фигуры. Не тратя времени на пустопорожние дискуссии, нарком вручил посланнику ноту, в которой произошедшее квалифицировалось как "враждебный акт против СССР". Богат и тонок русский язык! Можно "потребовать", а можно и "предложить", причем в зависимости от контекста эти два глагола становятся порой синонимами. Так вот, в связи с "враждебным актом" предлагалось отвести финские войска на 20-25 километров, чтобы "не создавалась угроза Ленинграду". В условиях небывалой концентрации вдоль границы частей РККА, это означало бы - в переводе на бытовой язык - "заходите, гости дорогие!" и было совершенно неприемлемо.
       Как положено в таких случаях, посланник обещал донести до своего правительства требование советской стороны и отбыл восвояси. Можно представить себе его настроение: было совершенно очевидно, что началось. Через несколько часов после "инцидента", (полагаю, трансляция была синхронизирована с вызовом посла в НКИД) радио разнесло новость по всей стране. Повсеместно стихийно, а точнее, по обычаю добровольно-принудительно, начались демонстрации (инструктора райкомов в этом деле собаку съели). По странной "случайности", лозунги дословно совпали с заголовками ещё только печатавшихся утренних газет. Допускаю, что Ирьё Коскинен, возвращаясь с Кузнецкого, вынужден был въезжать в Финский дом не через главные, а какие-нибудь другие ворота: смело можно полагать, что Кропоткинский переулок уже бурлил. Лозунги (их аутентичность документально подтверждена) оригинальностью не отличались: "Дать отпор зарвавшимся налетчикам!", "Ответить тройным ударом!", "Уничтожить гнусную банду!". Впрочем, оригинальности от них никто и не требовал, программа же прослеживалась отчётливо...
       На веку каждого человека случаются личные и семейные кризисы. В наше неспокойное время ни одно поколение не может похвастаться тем, что его миновали и кризисы общественные вкупе с политическими. Доводилось ли читателю вдуматься в то, что всегда неожиданное наступление любого из этих переломных моментов, буде то частное событие или общественное, в ретроспекции легко прогнозируемо? Просто человеческая природа такова, что мы не видим, не замечаем и не понимаем очевидного. Или это свойство промысла Божьего?
       Любой этнос суммирует тысячелетний опыт в пословицах. Описанный жизненный казус в нашем фольклоре звучит, как всегда, самоуничижительно: "русский мужик задним умом крепок". Несмотря на то, что описанное свойство интернационально, в финской устной традиции ничего похожего мне обнаружить не удалось. Случайность? Не знаю, но во всём, что происходило в советско-финляндских отношениях после 3 ноября (когда Молотов сделал своё толстый намёк на то, что пришёл черед говорить военным), только слепец не увидел бы признаков наступающего кризиса. А уж после "майнильских стрельб" впору было говорить о том, что он разразился. Ан нет! В Хельсинки по-прежнему полагали, что проблему в отношениях с южным соседом можно заболтать, а то ещё и выгадать что-то...
       27 ноября, после выхода утренних газет, умело организованная истерия закономерно усилилась. В тот день многострадальный Коскинен отправился к Молотову вручать ответную ноту своего правительства. В последние месяцы в НКИД он ездил уже как в свой офис, чуть ли не каждый день. Зачитанный им документ содержал предположение, что инцидент в районе Майнилы, возможно, является следствием несчастного случая во время стрельб на советской стороне. Финны предложили образовать совместную комиссию для выяснения всех обстоятельств дела. Концовка же, видимо, мыслилась как тонкий дипломатический ход: предлагалось отвести от границы как финские, так и советские войска.
       Не знаю, что на это сказал Вячеслав Михайлович, но не сомневаюсь: угадать, причём дословно, что он в тот момент подумал, по силам любому русскому мужику. Официальный же ответ последовал на следующий день. В нём нота от 27 ноября рассматривалась как "документ, отражающий глубокую враждебность правительства Финляндии к Советскому Союзу" и желание "довести до крайности" возникший кризис. В заключение заявлялось, что СССР денонсирует договор о ненападении.
       Сдаётся мне, что даже после этого оставался шанс возобновить переговоры - разумеется, при готовности идти на жертвы и потери. Однако же действия, а вернее сказать, полное бездействие финского правительства показывает, что в Хельсинки по-прежнему полагали, что играют с Медведем в покер, и партнёр отчаянно блефует. 29 ноября финляндского посланника в комиссариат иностранных дел приглашать не стали: нарком просто направил ему ноту, показывая этим жестом, что действительно не видит смысла в продолжении разговоров. Советская сторона сообщала о продолжающихся на различных участках границы нападениях финских воинских частей на советские войска. В связи с этим советское правительство заявляло, что не может терпеть подобное впредь, а также "поддерживать нормальные отношения с Финляндией и вынуждено отозвать из Финляндии политических и хозяйственных представителей".
       Только теперь невозмутимых северян проняло. Посол маленькой, но гордой страны попросился на приём в НКИД. Нарком, разумеется, был занят чем-то более важным, и Коскинена принял его заместитель, В.П. Потёмкин - тот самый, который двумя месяцами ранее вызывал поздней ночью польского посла, чтобы поведать ясновельможному шляхтичу, что его государства больше не существует. Барон сообщил Владимиру Петровичу, что "только что" получил из Хельсинки текст ноты, в которой выражалось согласие на отвод финских войск от границы. Что же замнаркома? Потёмкин сказал то, что от него и требовалось. Помните, у Пушкина, в его знаменитом романе: "Поздно, Дубровский!". Короче говоря, господин посол узнал, что сделать ничего больше нельзя, поскольку представителям советского полпредства уже дано указание немедленно выехать из Финляндии.
       La fin couronne l'œuvre? Едва ли... Достоверно известно (Поскрёбышев был очень аккуратным человеком и дотошно фиксировал когда, с кем и сколь долго встречался И. Сталин), что Климент Ворошилов провёл в кремлевском кабинете вождя всю ночь с 29 на 30 ноября. Они совещались 9 часов! Что же могло быть предметом столь длительного обсуждения генсека и наркома обороны? К войне ведь начали непосредственно готовиться, как минимум, с первых чисел месяца, а по сути, много раньше. Полагаю, что ответ может быть только один: самое важное решение, в данном случае, быть миру или войне - как это нередко бывает в жизни - окончательно принималось в последний момент. Как-то это не вяжется с хрестоматийным, чтобы не сказать, иконописным обликом волевого и решительного государственного деятеля, каким его рисуют и поклонники, и ненавистники...
       Боевые действия начались утром последнего ноябрьского дня 1939 года, в 8-30.
      
       Она так и не сказала Александру, что тот, возможно, через положенное количество недель станет отцом. В нормальных семьях и в обычных обстоятельствах подобное известие становится поводом для тихой радости и нежности. Но в тот злосчастный приезд между ними пробежала кошка, а вокруг творилось нечто, мало располагающее к тихой радости. Проведя в тягостных раздумьях ночь и отказав мужу в близости, первым утренним поездом Елена укатила в Москву.
       Ася Аркадьевна встретила её тепло, но несколько рассеянно - несмотря на довольно поздний час, у матери был посетитель. Она, конечно, была своеобразным человеком, любившем на этом свете исключительно одну только себя, но и для дочери местечко в её сердце всё же отведено было. К тому же Солнцеву снедало любопытство и беспокойство за сохранность собственного уютного мирка и за благополучие Леночки (именно в такой последовательности). Однако же гостем был товарищ по боевой молодости в Бакинской коммуне, и всё её внимание временно было отдано ему. Поэтому, расцеловав дочь, она немедленно вернулась к себе в комнату, где за столом восседал огромный, совершенно лысый Михаил Алавердов. Он всегда приходил с несколькими бутылками грузинского вина, которое всё, практически один, и выпивал. Войдя, Лена рассеянно поздоровавшись с "дядей Мишей" (в действительности он годился ей в дедушки, ему было под восемьдесят, но он всё ещё работал администратором в крупном универмаге). Поколебавшись, не подкрепиться ли рюмкой вина, женщина проголосовала против пьянства и прошла в ванную комнату: требовалось срочно "смыть с себя поезд", хотя больше всего ей хотелось бы выплакаться на маминой груди: бывают ситуации, когда просто необходимо, чтобы тебя кто-нибудь пожалел! Даже сквозь запертую дверь и шум воды до неё периодически доносился громовой хохот старых большевиков - Алавердов слыл шутником. К счастью, когда посвежевшая Лена вышла, посторонних в квартире уже не было.
       - От этого Миши можно умереть, - без стука войдя в комнату дочери, с места в карьер начала Ася Аркадьевна. Ей и в голову не пришло спросить хотя бы, как у той дела или как она доехала. - Ты не представляешь, какой у меня сейчас был с ним разговор!
       - Какой же? - без интереса спросила Елена, нимало не удивлённая чёрствостью матери.
       - Вчера у меня была его жена. Ты же знаешь, она почти на тридцать лет его моложе. Так вот, представь, она приходила жаловаться. Мишка ей изменяет направо и налево, и она просила меня повлиять на него.
       Несмотря на отвратительное настроение, Лене стало весело.
       - Ну и как?
       - Я ему высказала всё, что полагается - и про возраст, и про супружескую верность. И ты знаешь, что мне ответил этот старый распутник?
       - Не тяни! - уже откровенно прыснула Елена.
       - "Вай, Ася, как ты не поймешь! Мне мало одной женщины!". Я ему: тебе же через полгода восемьдесят стукнет! А он: "Ну и что? У меня отец до девяноста пяти ходил налево, а дед, так тот в сто один год последний раз женился! Я ещё молодой...".
       Теперь уже хохотали обе.
       - Он и в молодости такой был! - чуть ли не с одобрением сказала Ася Аркадьевна. - Вот послушай. Из Баку мы эвакуировались на пароходах, а потом нас пересадили на поезд. Эшелон идет долго, а остановки короткие. Какие на остановке заботы? Воды набрать, раздобыть дров или еды какой... Так Мишка на одном полустанке за несколько минут - ха-ха - какую-то бабу изнасиловал! Еле успел - ой, не могу, - бегом состав догонял, в последний вагон сел.
       Молодая женщина чуть не поперхнулась: что ж тут смешного? Но потом успокоила себя: дело давнее, да к тому же мать вполне могла по обыкновению неправильно употребить слово, на самом деле желая сказать, что её приятелю хватило всего нескольких минут остановки для того, чтобы уговорить какую-то несчастную, осироченную гражданской войной бабу. Веселье куда-то пропало, и Елена вспомнила обо всех своих бедах и обидах. Тем неожиданнее, что только что хохотала, она всхлипнула. Ася Аркадьевна резко оборвала смех.
       - Что с тобой, доченька? - несколько театрально вскричала она.
       Давнишнее желание Ястребовой исполнилось: прильнув к матери, она разрыдалась, а выплакавшись, принялась сбивчиво рассказывать (о возможной беременности, впрочем, не сказала ни слова). Мать слушать умела, не перебивала, иногда только вставляла что-нибудь вроде "мэрзавец" или "шан ворти" (армянский аналог сукиного сына). Когда Лена выдохлась, Ася Аркадьевна смачно, с чувством выругалась то ли по-грузински, то ли по-азербайджански. Судя по выражению её лица, на этот раз фразочка была нецензурной. (В раннем Ленином детстве мать с успехом "практиковала" одну и ту же непритязательную шутку, заставляя девочку при гостях-южанах повторять за ней что-нибудь скабрёзное или матерное на одном из закавказских языков - к вящему удовольствию до слёз веселившихся участников застолья. Дочь так никогда и не узнала содержания этих "речёвок"). Выплакавшись и выговорившись, Елена почувствовала себя лучше.
       - Бедная моя, бедная! - Ася Аркадьевна настолько вошла в роль, что была готова прослезиться. - Чего же ты натерпелась... - Затем её глаза в момент высушил зажёгшийся в них боевой огонь. - Они за это ответят!
       - Кто "они"? - подняла на нее глаза Елена: она не очень-то понимала, как можно призвать к ответу "органы".
       Мать отлично поняла невысказанный вопрос.
       - Все, все получат всё, что им причитается! Я нажаловалась на милицию и НКВД Маленкову. Он мне лично звонил, - простим тщеславной Асе Аркадьевне эту маленькую ложь, - и обещал, что тебя оставят в покое.
       - Правда? - не смея поверить в подобное счастье, слабо улыбнулась Лена.
       - Честное партийное слово! - приложила к "хваетону" ладонь мамаша.
       Вот так, горько подумала Ястребова: муженёк только говорит, пристает с дурацкими вопросами и трясётся за свою карьеру, а родная мама, как бы он к ней не относился, делает! Весть, сообщенная матерью, была радостной, однако до полного успокоения было далеко: у неё из головы не выходили слова супруга об опасной "болтовне" Серафимы Яковлевны, царствие ей небесное! Тётка, действительно, время от времени говорила такое...
       - Мам, а как ты думаешь, отчего они вообще ко мне пристали?
       Лицо Аси Аркадьевны приняло значительное выражение. Она не очень представляла себе, что ответить дочери, но тут её посетила гениальная мысль. Грустно вздохнув, эта старая бюрократка, в которой погиб великий трагик русской сцены, сочувствующе покачала головой.
       - Объяснение, Леночка, к сожалению, может быть только одно...
       - Ты тоже думаешь, что это из-за разговоров тёти Фимы?
       Недовольная, что её перебили, Солнцева отметила всё же про себя эту мысль - она не приходила ей в голову, но продолжила гнуть свою линию. Невесело усмехнувшись, спросила:
       - Причём здесь несчастная Фимочка? Сама подумай, без пяти минут кандидат наук: если бы даже у моей несчастной сестры были какие-то проблемы с НКВД, ты-то тут с какого бока? Нет, моя милая, искать надо где-то около тебя...
       - В МГУ? - подобную идею Елена почему-то ещё не рассматривала, и сразу стала прикидывать, правдоподобно ли такое предположение.
       - Какое МГУ! - раздражённо отмахнулась Ася Аркадьевна, но вспомнив о взятой на себя роли терпеливой, бесконечно сострадающей матери, взяла себя в руки. - Всё гораздо проще и, бедненька моя дочечка, сложнее: проблемы у Ястребова.
       - Я так и знала! - поднесла к губам пальцы Лена.
       - Сама посуди, - иезуитским тоном продолжала та, - ведь когда человека изобличают в контрреволюционной деятельности, страдает и его семья - семья изменника родины. Твой комбриг (кстати сказать, ты помнишь, сколько военных-предателей разоблачено в последнее время?) пока ещё на свободе, но за ним присматривают, собирают материал. Разумеется, начали следить и за тобой. Ты думаешь, Ястребов этого не понимает? Отлично понимает, но плетет тебе всякие сказочка про Фиму... Если бы он тебя любил, то сам бы тебе всё это сказал, а он сделал это? Может, хоть намекнул? Отвечай!
       - Нет, помотала головой совершенно ошарашенная Елена.
       - А раз зятёк мой этого не сделал, значит, у него действительно рыльце в пушку, - совершив сие демагогическое сальто-мортале, Ася испытала за себя настоящую гордость. - И, кстати сказать, бедная моя Леночка, такое молчание свидетельствует ещё и о том, что он тебя не любит и в грош не ставит ни твоё счастье, ни твою жизнь: любящий мужчина на его месте немедленно оформил бы развод: это единственное средство не потянуть тебя за собой, когда его заберут. Слава Богу, хоть ребёнка не успел тебе заделать!
       Елена почувствовала резкий озноб (Александр это называл "бьёт колотун"). Слова матери её не убедили, хотя - чего греха таить - некоторые сомнения зародили. Во всяком случае, её версия выглядела посолиднее ястребовской - та казалась притянутой за уши. Но последние грубоватые слова Аси Аркадьевны напомнили молодой женщине, что отныне она ответственна за два жизни. Внезапно Лену охватила страшная, свинцова усталость.
       - Ладно, мам, не будем заниматься гаданием на кофейной гуще, и вообще, хватит об этом. Я хочу спать.
       Ася Аркадьевна с трудом сдерживала неуместную в тот момент довольную улыбку: невооружённым глазом было видно, что её аргументация произвела на дочь впечатление.
       - Да, моя бедная, тебе надо отдохнуть. Ни о чём не беспокойся, мамочка всё сделает, чтобы её длчушка была счастлива. Спокойной ночи!
      

    17

       "Принимай нас, Суоми, красавица". Музыка: Дмитрий и Даниил Покрасс, слова: А. Д'Актиль. 1940 год.
       Сосняком по откосам кудрявится
       Пограничный скупой кругозор.
       Принимай нас, Суоми - красавица,
       В ожерелье прозрачных озёр!
      
       Ломят танки широкие просеки,
       Самолёты кружат в облаках,
       Невысокое солнышко осени
       Зажигает огни на штыках.
      
       Мы привыкли брататься с победами
       И опять мы проносим в бою
       По дорогам, исхоженным дедами,
       Краснозвёздную славу свою.
      
       Много лжи в эти годы наверчено,
       Чтоб запутать финляндский народ.
       Раскрывайте ж теперь нам доверчиво
       Половинки широких ворот!
      
       Ни шутам, ни писакам юродивым
       Больше ваших сердец не смутить.
       Отнимали не раз вашу родину -
       Мы приходим её возвратить.
      
       Мы приходим помочь вам расправиться,
       Расплатиться с лихвой за позор.
       Принимай нас, Суоми - красавица,
       В ожерелье прозрачных озёр!

    * * *

       У этой песни (с удивительно красивой, надо признать мелодией, эдакой квинтэссенцией шлягеров чрезвычайно писучих и многочисленных братьев) незавидная судьба: война, о которой велено было забыть, утянула за собой на дно забвения и её. Так часто бывает с написанными на злобу дня произведениями. А "Принимай нас, Суоми, красавица" буквально писалась по принципу "утром в газете, вечером в куплете". Чего стоит, хотя бы, одна только строка: "Ни шутам, ни писакам юродивым...". Помните, заголовок передовицы в "Правде" от 23.11.39, "Шут гороховый на посту премьера"? Совершенно срамные стихи, если говорить о содержании, да стоит ли тратить на это время и силы?
       Однако же интересно мне, это ведомство тов. Мехлиса заказало стишок и музычку в порядке идеологического обеспечения кампании, или - что скорее - деятели культурного фронта сами подсуетились, проявив, так сказать, инициативу? Бог им простит...
       Война началась по старинке: первой заговорила артиллерия, и под её прикрытием боевые части РККА перешли границу. После этого, тем же утром, бомбардировке подверглась столица, Хельсинки. Результат: девяносто один человек убит, огромное количество раненых.
       Приведём один трагикомический факт, который замечательно иллюстрирует, насколько финляндская элита не верила в войну с СССР и была к ней не готова. Первым из власть имущих о наступлении русских войск узнал тот, кому и полагалось по должности - министр внутренних дел Урхо Кекконен. Он немедленно связался по телефону с премьер-министром А. Каяндером, сообщил ему тревожную информацию и потребовал срочно созвать заседание правительства. В ответ тот проявил свойственную угро-финнам (напомню, ближайшие родственники финнов - эстонцы) неспешность в мыслях и поступках и спросил: "Означает ли это, что нам необходимо собраться ещё до начала рабочего времени?". Увы, это не анекдот...
       Как не шутка и то, что после первых относительно успешных для Красной Армии боёв, ближе к Новому году положение существенно изменилось. На восточной границе Финляндии советские войска начали терпеть поражения, а на главной линии обороны, карельском перешейке, получили столь существенный отпор, что несмотря ни на какие, самые жестокие приказы, просто остановились. Ужас бессмысленных штыковых атак по глубокому снегу против пулемётов, как в тире кладущих через узкие амбразуры цепь за цепью, строча меткими очередями по загодя пристрелянным секторам... Красная Армия отвечала, как сказали бы полвека спустя, "ассиметрично": самодельными, высотой сантиметров двадцати пяти щитками из кровельного железа, поставленными на лыжи для стрельбы лёжа из винтовки Мосина образца 1891 года. Да нет же, полезная и гуманная штука: хоть не видишь, как тебя убивают!
       Финляндские трудящиеся проявили чудовищную несознательность, и не желали встречать русских братьев цветами и массово записываться в армию-освободительницу. Вместо этого они с удивительной меткостью стреляли по захватчикам, в своих маскхалатах как тени появляясь на лыжах из леса, и так же стремительно в нем растворяясь. Большие, совершенно не планировавшиеся потери личного состава требовали "отмазки". Так появились мифы.
       Миф  1, касательно того, что пресловутая "Линия Маннергейма" была чудом инженерной мысли, совершенно непреодолимым препятствием. В действительности к началу Зимней войны финны построили и завершили оборудование 101 бронированного оборонительного укрепления. Для сравнения: чуть более протяженная "Линия Мажино" насчитывала 5800 бетонированных огневых точек. Миф  2, о финских "кукушках". Кто не слышал о сотнях и сотнях коварных снайперов-северян, уютно устроившихся в меховых спальниках в ветвях вековых елей и в комфорте отстреливавших красноармейцев, как зайцев? Меж тем подобный тактический приём финской армией в принципе не применялся, вообще её солдаты особой выучкой не отличались, просто понимали, за что воюют, знали зимний лес и оружие взяли в руки едва научившись стоять на лыжах, но никак не после того, как им забрили лбы.
       Легкие русские танки пасовали перед нехитрыми укреплениями линии Маннергейма, к тому же их бездарно пытались использовать на узких лесных дорогах, которые так легко перекрыть двумя-тремя, вовремя поваленными, деревьями. Эти "кавалерийские танки", столь любые Ворошилову, в то время принципиальному противнику танков тяжёлых, сполна отведали "коктейля для Молотова": пригодные лишь для разведки машины горели от него, как спички.
       ...Кстати сказать, квасные патриоты настаивают, что смесь из трёх частей бензина и одной части моторного масла изначально называлась "коктейлем Молотова" и изобретена русским "Левшой". Кто бы спорил: слово "коктейль" (да и сам напиток!), в отличие от "ерша", исконно русские, к тому же назвать изобретение именем наркома иностранных дел гораздо логичнее чем, скажем, Ворошилова или даже Сталина... Кто-то утверждает, что зажигательные бутылки впервые использовалась в гражданской войне в Испании, но с этим не согласны кубинцы, изготовлявшие подобные кустарные зажигалки значительно раньше. Однако именно финны, узнав, что Вячеслав Михайлович отрицает сам факт бомбардировок их страны (мол, сбрасываем исключительно продовольствие), прозвали советскую зажигательную авиационную бомбу РРАБ-3 "корзиной для хлеба Молотова". Но кто не знает, что хлебушек, дабы избежать сухомятки, надобно запивать? Таким образом, на свет логично появляется "коктейль для Молотова". Североевропейский "йорш", так сказать.
       Только в 1941 году издевательское финское название потеряет предлог "для" и станет вошедшим в историю "исконно русским", чуть ли не единственным оружием миллионов красноармейцев, практически с голыми руками брошенных против танков старого друга комбрига Кривошеина, Гудериана...
       Вернёмся, однако, в тысячу девятьсот тридцать девятый год. В течение декабря в связи с тем, что "освободительное" наступление практически захлебнулось, в Ленинградский военный округ для обеспечения плана Мерецкова дополнительно прибыли ещё четыре дивизии. Теперь против Финляндии действовали уже 27 дивизий РККА и 2 дивизии "Финской народной армии" (о ней мы расскажем особо чуть дальше). Самое поразительное, что и после этого Моська продолжала задавать перца слону! Или, если угодно, арктический песец по-прежнему успешно трепал русского медведя.
       В восточных деспотиях и в тоталитарных государствах день рождения вождя становится всенародным праздником, тем более, юбилей. Что уж тут говорить о Советском Союзе, являвшем собою причудливую смесь русско-византийских традиций и большевистских "новаций"! Этот праздник, приравненный к главным революционным, полагалось встречать трудовыми "свершениями" и, рапортуя Ему о победах, складывать эти подарки на Его алтарь. 21 декабря 1939 года Иосифу Сталину исполнялось шестьдесят лет. Для вождя - подчёркнуто - это был обычный рабочий день, который в порядке исключения он начал с просмотра "Правды", несколько отложив более насущные дела.
       Всё было как всегда. "Правда" опубликовала массу приветствий, главное из которых - на первой полосе от ЦК ВКП(б), оно было скромно озаглавлено "Великому продолжателю дела Ленина - товарищу Сталину". Неписанная партийная этика требовала обращения друг к другу на "ты" (в действительности, друг другу тыкали функционеры одного уровня и, разумеется, все поголовно нижестоящим товарищам, а уж со Сталиным подобное обращение мог себе позволить, как мы отмечали, один лишь Ворошилов). Но раз в год ритуально, в письменном обращении это дозволялось: "Дорогой друг и боевой товарищ! Центральный Комитет большевистской партии горячо приветствует тебя, друга Ленина и великого продолжателя его дела, вождя партии и советского народа - в день твоего шестидесятилетия". Юбиляр, попыхивая трубкой, с непроницаемым лицом просматривал текст но, наткнувшись на пассаж "Партия и Советская власть под твоим руководством создали вооружённую первоклассной техникой могучую и непобедимую Красную Армию...", досадливо поморщился. Могучая-то она могучая, но наступление в Карелии буксует! Ведь всё, что армии было надо, выполнялось... Кто виноват? Генералы? Солдаты? Автоматически дочитав последнюю фразу "Живи долгие годы, наш родной Сталин, на радость партии, рабочего класса, народов советской земли и всего мира!", он снова досадливо поморщился: рядом был набран указ о присвоении ему звания Героя социалистического труда...
       Великому продолжателю побрякушки были ни к чему: он даже подписывал документы не как "генеральный секретарь ЦК ВКП(б)", а просто, "секретарь ЦК". Столь показная и навязчивая внешняя скромность могла скрывать только нечеловеческое тщеславие: это простым людишкам требуются внешние знаки их высокого положения!
       Из интересного на первой полосе был ещё один указ, действительно полезный: об учреждении Сталинских премий. О необходимости их введения он недавно говорил на политбюро...
       Кстати сказать, видный советский маринист Леонид Соболев за цикл рассказов "Морская душа", значительная часть которых посвящена Зимней войне, в марте 1943 года получил Сталинскую премию второй степени. Я знакомился в своё время и с другим, крайне позорным сборником, подготовленным группой писателей во главе с Горьким по итогам их путешествия по стройке века - Беломорканалу. Они удивительно похожи. По степени "реализма" описания в одном - культурного быта и энтузиазма зеков, а в другом - славных побед на линии Маннергейма, оба они заслуживали премии первой степени! Но мы отвлеклись, вернёмся в кремлёвский кабинет.
       ...Так, что там ещё у нас... В. Молотов, "Сталин, как продолжатель дела Ленина", К. Ворошилов, "Сталин и строительство Красной Армии" (вождь снова поморщился, на этот раз более раздражённо), Л.М. Каганович, "Великий машинист локомотива истории" (интересно, почему отчество указано только у Лазаря и Калинина? Ладно, "староста", тот на ладан дышит, а Лазарь-то с какого хрена выделился?), А. Микоян, "Сталин - это Ленин сегодня" (молодец, Анастас, хорошо сформулировал, надо будет ему сегодня налить!)...
       Делу время, потехе час: пора и за дела браться. Что там пишет из Питера Клим? Когда же придут победы: уже три недели воюем...По мере чтения лицо Иосифа Виссарионовича мрачнело всё больше и больше. В какой-то момент он отбросил бумагу и вызвал помощника. Приказав пригласить Берию, снова вернулся к документу. "Дороги в завалах, пехота действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда-сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям и в лес. Многие полки отправились воевать с единичными пулемётами на пехотное подразделение, остальные ожидают "прорыва", чтобы торжественно промаршировать в Выборг. Военный совет 7-й армии ничего не делает организационно". На полях, напротив "единичных пулемётов", Сталин написал: "Где были наркомат и Генштаб?", а около слов про военный совет поставил жирный вопросительный знак, сопроводив его риторическим, в сущности, вопросом: "А ты на что?". Картина, однако, получалась удручающая: сапёры не обеспечивают передвижения частей, пехота не желает воевать, командиры не хотят или не умеют командовать, а руководство потеряло управление всем и вся. Мысль о своей ответственности Сталину в голову, по обыкновению, не приходила - хотя бы потому, что вся военная верхушка одобрила сделанные им принципиальные изменения в плане Шапошникова. В конце концов, он же не тянул их за язык?
       Конечно, это был скорее донос, чем донесение. Особенно несправедливо "первый красный офицер" отозвался о рядовых красноармейцах, "разбегающихся в лес". Что им оставалось делать, когда дорлга спереди и сзади колонны одновременно перекрывалась завалами, и людей накрывал кинжальный пулемётный огонь и залпы миномётов? Лес, кстати, практически не спасал... Подобное мог написать только человек, который сам в таких передрягах не побывал, а судил обо всём по покаянным объяснительным неумелых командиров, пытавшихся собственные промахи прикрыть негодностью "человеческого материала". А уж про ожидающих торжественного марша на Выборг и вовсе комментировать не хочется, слишком это дурно пахнет. Неужто все комиссары гражданской были такими же?
       ... В дверях кабинета неслышно возник Поскрёбышев.
       - Товарищ Берия.
       - А, Лаврентий... Долго ждать заставляешь! - Это было несправедливо, прошло меньше десяти минут, как Сталин приказал помощнику пригласить к нему наркома внутренних дел, но Лаврентий Павлович лишь покаянно развел руками. - Садись. Сколько мы тратим на оборону?
       Глава НКВД прибыл со своей знаменитой папкой и был готов ответить на любой вопрос в пределах своей компетенции, и даже больше. Но на этот... Впрочем, спустя десяток лет, он выдал бы требуемую цифру не задумываясь - во второй половине сороковых Лаврентий Павлович возглавит "атомный проект". Но в тридцать девятом он смог выдавить из себя лишь невразумительное "много миллиардов".
       - 155 миллиардов рублей, в соответствии с расходной частью бюджета. На 31 миллиард больше, чем в тридцать восьмом. Что это означает? На нужды НКО в этом году потрачено 22 процента бюджета, и это только прямые ассигнования. А что мы имеем с гуся? Пшик мы имеем, как топтались около финской границы три недели назад, так до сих пор и топчемся! Имеем мы право спросить, в чём дело?
       Берия блеснул стёклами пенсне.
       - Обязаны спросить, товарищ Сталин. Каждый пятый рубль - непобеждающей армии, это не по-хозяйски. НКВД вот, сам зарабатывает...
       Вождь раздражённо махнул рукой: дескать, сколько можно при первой возможности выпячивать своё ведомство?
       - На-ка вот, почитай, какой подарочек ко дню рождения прислал мне Ворошилов, - генсек перебросил собеседнику через стол докладную главы НКО. - Если срочно не предпринять решительных мер, воевать будем ещё лет десять. Безответственность! Давай прикинем, что там для наведения порядка можно сделать по твоей линии...
      
       Ася Аркадьевна была женщиной горячей, и при случае (исключительно, правда, в быту) могла наговорить лишнего. Но она (и то, далеко не всегда) не умела контролировать только свой язык, исключительно гадкий, надо признать. А вот поступки... Бывало, правда, что ощутив в стрессовой ситуации прилив крови к голове, она совершала нечто необдуманное, но потом всё равно оказывалось, что всё сделано - по крайней мере, по её разумению - правильно. Однако же по складу своему она предпочитала сначала думать, и лишь потом действовать. Может, ещё и поэтому Солнцева выжила в кровавой мясорубке партийных чисток, если только не эти чистки выработали в ней навык поспешать не торопясь...
       После поездки дочери в Ленинград, Ася Аркадьевна с неделю, не меньше, обдумывала ситуацию и кардинальное решение проблем, которое искрой вспыхнуло в её мозгу во время памятного разговора с Еленой. Всё это время она героически боролась с собой и ни разу не упомянула имени зятя. Правда, излюбленной темой разговоров матери с дочерью - она заводила их под любым соусом - стали страшные житейские истории про членов семей изменников родины. Да и про выявленных ею врагов народа Ася Аркадьевна поведала за это время столько, сколько не рассказывала за все минувшие годы. При этом сама она вместе с Фросей не отходила от плиты, постоянно готовя "что-нибудь вкусненькое" - дщерь в избытке должна была ощутить тепло родного гнезда.
       С началом военных действий прекратились регулярные в недавнем прошлом разговоры по междугородному телефону - линия связи с Ленинградом была перегружена, да и Ястребову, разумеется, было не до хорошего. Молчание мужа добавляло Лене беспокойства, поскольку простое и правильное объяснение отсутствия звонков оттеснялось на задний план ставшим уже привычным страхом перед неведомой, но осязаемо связанной с государственной безопасностью угрозой. Мать же, вернувшись домой днём ли - со своей общественной работы, либо же вечером, придя с партсобрания, из кино или гостей, обязательно вопрошала с трагическим выражением лица: "Не звонил?". На беременную женщину - теперь уже у Лены не было сомнений, что в положенный срок она станет матерью - всё это страшно действовало (притом, что она и сама себя без устали ела поедом). А если добавить к этому ещё и беспокойство, что мать со дня на день узнает, что она "в положении", и закатит скандал?
       "В интересном положении" - определеньице из советского мещански-лицемерного новояза. Дурацкая идиома призвана была заменить напоминающее (?) о физиологии слово "беременная", а паче того "брюхатая", ставшее вовсе уж грубым и неприличным, хотя и было оно совсем ещё недавно вполне литературным...
       Итак, выждав, пока хватало терпежу (Ильич, вслед за великими из более давнего прошлого, о которых она и слыхом не слыхивала, учил: "промедление смерти подобно), Ася Аркадьевна принялась действовать. В один прекрасный день, вернее утро, едва Елена отправилась в библиотеку, она уселась за телефон. Номера коммутатора НКВД (К-0 -27-00 и К-0-27-40) бывшая ответинструктор ещё со времён работы на Старой площади помнила, как "Отче наш". Не медля, она позвонила на Лубянку и, пока не оставила храбрость, представилась и скороговоркой попросила соединить со старшим майором Ковальчуком из Главного управления госбезопасности.
       Её соединили, но не с Остапом Петровичем, а с кем-то из дежурных офицеров. Тот принялся вежливо, но настойчиво выспрашивать, по какому вопросу Асе Аркадьевне нужен Ковальчук, и не может ли он, лейтенант такой-то, его заменить. Солнцева твёрдо стояла на своём, сообщив, что старший майор нужен ей лично. Она осознавала, куда звонит и не забывала о своём пенсионерском статусе, но властные нотки в её воркующем голосе нет-нет, да проскакивали. То ли опытное ухо лейтенанта их уловило, то ли он устал доказывать, что начальник отдела Ковальчук слишком занят, чтобы отвечать на случайные звонки, но в конце концов устало осведомился, куда ей перезвонить (квартирные телефоны в предвоенной Москве были ещё редкостью). Услышав барски-горделивое "Остап Петрович знает номер моего частного телефона", почтительно попрощался.
       Ася Аркадьевна не слишком-то надеялась, что её соединят напрямую, поэтому не очень расстроилась, хотя поговорить, конечно, лучше в отсутствие дочери, иначе придётся пользоваться обиняками. А если ещё она первая снимет трубку и узнает его голос? Тогда пиши, пропало... Но всё равно, в данном случае звонить было лучше, чем обращаться письменно: заслуженная бюрократка знала, как в серьёзных учреждениях обрабатывается входящая корреспонденция. Совершенно естественно, что на стол Ковальчука письмо легло бы уже распечатанным, просмотренным и зарегистрированным в экспедиции, а Солнцева меньше всего хотела посвящать в свои проблемы лишних людей. Что ж, ждать, так ждать! Рука сама, без действия мысли, потянулась в ящик стола, где хранились пасьянсные карты.
       Старший майор перезвонил минут через пятнадцать. В мистику он не верил, а в Мессинга - да! И на концерте его, называвшемся "психологические опыты" побывал, и слышал, что высокое руководство якобы интересовалось этим иностранным затейником. Может, и у него, Остапа Ковальчука, подобный же дар прорезался? Во всяком случае, чекист сидел, и размышлял, что делать с Фиминой сестричкой, когда позвонили из приёмной и сообщили, что некая Ася Аркадьевна Солнцева просит ей позвонить. С чего бы это? Леночкин телефон Ковальчук запомнил накрепко, поэтому прибегать к помощи записной книжки не пришлось.
       - Ася Аркадьевна, старший майор госбезопасности Ковальчук у ваших ног!
       - Здравствуйте, Остап Петрович! - по приторному голосу неслучившейся тёщи можно было понять, что она лучезарно улыбается. - Как поживаете?
       - Вашими молитвами, Ася Аркадьевна. У вас что-то слу...
       - Отчего не заходите?
       Ого, это что-то новенькое! Впрочем, Солнцева никогда и не скрывала, что симпатизирует чекисту. В отличие от своей доченьки... Остап постарался включить в голосе интимный обертон (одна его баба в своё время сказала, что не может устоять, когда его голос "делается бархатистым, как байка"):
       - К вам или к вашей дочери?
       Собеседница издала игривый смешок.
       - Вы шутник, Остап Петрович. Я же старушка...
       - Красивая женщина не бывает старой! - поддал "бархатистости" Ковальчук. По его воспоминаниям, пора увядания старой прелестницы не закончилась, и её пока ещё вполне можно было... но исключительно под банкой, конечно. Как бравый старший майор говаривал в кругу не друзей, нет (какие при его работе друзья?), а приятелей: по пьяни и козу могу... того!
       - Ну ладно, давайте о деле, - предложила Солнцева, причём в голосе её ясно слышалось сожаление. - Мне нужно с вами встретиться.
       Ещё интереснее! Поскольку это вполне соответствовало его планам, чекист сразу же согласился.
       - Через час, пойдет?
       - Очень хорошо. Только, если можно, не на Лубянке. И не у меня: я не хочу, чтобы нам помешала дочь, она может скоро вернуться.
       - Берите бумагу, записывайте адрес: Угол Подсосенского и Лялина переулка, дом...
       - Записала. А что это?
       - Одна из наших квартир для встреч с агентами и других специфических нужд. Там нам никто не помешает. Не заблудитесь? Это в районе Покровки.
       - Знаю-знаю, сама там недалеко работала. Спасибо вам, до встречи!
       Старшему майору от Лубянки было много ближе, и он пришёл первым. Да и не гоже было заставлять гостью торчать под дверью, привлекая внимание к и так не обделённой интересом любопытных жильцов, квартире. Войдя, он сразу направился на кухню, зная, что там найдет (выпивка входила в состав обязательного набора). Открыв кухонный шкаф, он с неудовольствием увидел этикетку нелюбимого грузинского коньяку (то ли дело их вино!), и плеснул обжигающую влагу в одну из залапанных разнокалиберных рюмок, с десяток которых стоял там же. Глотнул. Поморщился и развернул одну из принесённых с собою "мишек". Почти сразу же тренькнул дверной звонок: "тёщенька" была точна!
       На улице было холодно, и Солнцева с мороза раскраснелась. Позволив снять с себя тяжёлое пальто с шалевым каракулевым воротником, она подошла к батарее и принялась греть руки.
       - Ася Аркадьевна, для сугреву, не желаете?
       Для храбрости, поправила про себя визитёрша и, махнув рукой, согласилась. Где наша не пропадала?! Хозяин отправился за выпивкой, а Солнцева огляделась. "Однушка" явно была выгорожена из большой барской квартиры (здание, как она успела рассмотреть на подходе, определённо при царе принадлежал к доходным домам высокой ценовой категории). За последующие годы она была совершенно "убита": оконные рамы сифонили, обои пузырились и по углам отставали от стен, потолок с богатой лепниной потемнел, беспризорный дубовый паркет растрескался и отчаянно скрипел, а бачок - судя по доносившемуся из туалета шуму воды - отчаянно тёк. Комната была обставлена разномастно: в центре стоял аристократический ореховый овальный стол с ножками в виде пухлых амурчиков; вокруг него стояли мещанские "венские стулья"; ещё был секретер в пару к столу и продавленная тахта, накрытая потёртым дешёвеньким ковром. При взгляде на тахту, мысли Аси Аркадьевны устремились в обычное для них русло, и она задумалась, не использовали ли чекисты это убежище не только для работы, но и для неких запретных утех?
       Тем временем с кухни вернулся Ковальчук с початой бутылкой коньяку и парой рюмок. Достав из кармана конфеты, розлил. Чокнулись, пошелестели "золотцем" от конфет. Сидя через стол от своей гостьи, чекист опёр локоть о столешницу, а голову о ладонь и внимательно посмотрел Солнцевой в глаза.
       - Ну-с, неудавшаяся моя тёщенька, с чем пришли?
       Ася Аркадьевна знала, о чём хочет поговорить, но плана беседы не имела, и поэтому испытывала затруднение: с чего начать? Услышав такое обращение Остапа, она решила, что начать можно и с этого.
       - Почему неудавшаяся? Может, ещё всё изменится. Если мы будем союзниками...
       Курение, конечно, вредно для здоровья. Но в тот момент возня с разминанием и раскуриванием папиросы помогла старшему майору скрыть замешательство и совершенно идиотическую в его возрасте радость. Наконец, задымив, он решил отделаться шуточкой.
       - Елена замужем, и любит своего мужа. Вот если б вы предложили свою руку...
       Солнцева зарделась.
       - Остап Петрович, я серьёзно. Право, я не понимаю, как она могла предпочесть такому мужчине, как вы, этого своего Ястребова. К тому же, у него неприятности с органами...
       Произнесено это было искусно: и не вопросительно, и не утвердительно, притом с паузой, заполнить которую пришлось Ковальчуку. Но и он был не простак. Удивлённо поднял брови.
       - С чего вы это взяли?
       - Леночка была в Ленинграде, и там с ней вступали в контакт ваши коллеги. Ничего толком не объяснили, но напугали до смерти. Причина может быть только одна: Ястребова в чём-то подозревают. Я полна решимости как можно скорее развести их с Леночкой и, если вы не возражаете, выдать её за вас.
       - А она-то возражать не будет?
       - Что мы, два опытных и, - она стрельнула глазом, - симпатизирующих друг другу человека не проведём молоденькую дурочку?
       Это становилось всё интереснее и интереснее. Старший майор прищурился, чтобы скрыть блеск глаз, и налив ещё по одной, кинул коньяк в себя. Спокойно, подумал он, сначала дело, а потом тело! Экспромтом придуманная поговорка его развеселила.
       - Ася Аркадьевна, то, что вы сказали, страшно интересно, но на правах будущего члена семьи позвольте быть откровенным. Проблемы с социалистической законностью не у одного только Ястребова. Неприятности нынче у всех вас троих.
       - Что вы имеете в виду? - краска вмиг сошла с её щек.
       Чекист решил идти напролом.
       - В августе от своей троюродной сестры вы услышали кое-что, прямо скажем, антисоветское про одного из наших вождей. Почему не донесли нам?
       Ася Аркадьевна стала похожей на выброшенную на морской берег рыбу: иссиня побледнела, выпучила глаза и открыла рот. В подобном виде никто уже не рискнул бы назвать её красивой женщиной, но это ни её, ни старшего майора в тот момент не интересовало. Бывшая "ответинструктор" прекрасно понимала, что в соответствии тогдашним уголовным кодексом является преступницей, и никакие отговорки и оправдания не помогут. В голове мелькнула и исчезла пустая мысль: "кто донес?", её вытеснили более насущные раздумья, как выпутываться? Для начала, решила она, следует попробовать "чистосердечное" раскаяние.
       - Виновата. Любовь к родственнице оказалась сильнее долга перед партией.
       Ковальчук ход оценил, он и сам бы начал с этого.
       - Вы кому-нибудь повторяли этот бред?
       Ася Аркадьевна сложила руки в замок, как оперная певица, поддерживающая диафрагму.
       - Дочерью клянусь, никому! Я же не сумасшедшая!
       Старший майор сразу и безоговорочно поверил. К тому же в качестве тёщи она всегда будет под контролем, а с ней - и её дочь. Каждая будет заботиться о здоровье другой, и обе будут молчать. Насчёт Лены всё же требовалось уточнить.
       - Серафима Яковлевна могла рассказать ту историю Елене?
       Ася Аркадьевна задумалась. Врать было бы себе дороже, и никого выгораживать она не собиралась.
       - Могла! Но рассказала ли - судить не берусь.
       Ковальчуку понравилось и это. Он улыбнулся и проговорил:
       - Думаю, мы поладим. На Ястребова вы напишите заявление, я продумаю его содержание, и мы снова здесь для этого встретимся. Лады, кохана?
       - Лады! - расцвела "тёщенька".
       ...Из того, что она согласилась, да ещё и с радостью, вовсе не следует делать вывод, что Солнцева была по натуре предателем (вспомним, к примеру, как она боролась за Сергея Николаевича: подсовывая письмо в почту Сталина, эта женщина рисковала многим, если не всем). Просто весь её мир делился на две неравные части: "мы", то есть "наши", и "они". Она запросто могла прийти домой и, застав там одного Ястребова, с чистой душой спросить, имея в виду сестру и дочь: "А что, наших нет дома?" (в частности, ещё и за это он её терпеть не мог). Лёгкость, с какой она вступила в сговор с Ковальчуком, объяснялась просто: Александр Иванович не был для неё "нашим"...
       - Что ж, - старший майор снова взялся за бутылку, - за нашу будущую совместную работу и общую семью!
       - Жаль такого мужчину отдавать в Ленкины руки! - с шаловливой улыбкой сказала начавшая уже приходить в себя Солнцева.
       Выпив коньяк, она снова подошла к окну и приложила к батареям руки: нервный озноб всё ещё давал о себе знать. Зимнее солнце ярко освещало комнату, и Ковальчуку был виден только её внушительный силуэт. Глядя на него, Ковальчук на миг задумался. Затем усмехнулся, по-быстрому махнул ещё одну рюмку, неслышно подошел к Асе Аркадьевне сзади и не без удовольствия взял в свои широкие ладони податливый "хваетон".
      

    18

       Из анонимного письма, поступившего в феврале 1940 года в адрес "Ленинградской правды" (текст и стиль подлинные, приведены без изменений):
       "Войну наши руководители и представители не предусматривали, стратегический план ее проведения был недостаточно жизнен... недостаточно был пропитан заботой о своих людях, о своих бойцах, о своей армии... В результате получилось такое, что невольно начинаешь сомневаться в искренности наших руководителей... Легкой рукой тысячи бойцов 30 ноября в обмотках и ботинках были брошены на холодные болота, и результат известен... большие потери и много паники, много замерзших, много больных, много раненых, много мертвых".
       Найдя и прочитав эти строки, я в очередной раз убедился: нет, не все в то ужасное и непростое время были баранами, радостно бегущими за козлом-провокатором...

    * * *

       Сегодня уже мало кто помнит, что с 1920 по 1943 год "партия Ленина-Сталина" официально именовалась не только "Всероссийской (Всесоюзной) коммунистической партией (большевиков)", но и - через запятую - "секцией Коммунистического Интернационала". Таким образом, в тогдашней иерархии высшие коминтерновские чиновники были большими (но не имевшими никакой реальной власти) начальниками. Одним из них был секретарь исполкома Отто Вилле Куусинен, родившийся в 1881 году в маленьком финском городке Лаукаа, большую часть своей жизни отзывавшийся на Отто Вильгельмовича и похороненный в кремлёвской стене. Этот даровитый человек (чего стоит один его перевод на русский язык финского эпоса "Калевала"!) уже после Зимней войны станет крупным партийным и государственным функционером и умрёт в 1964 году секретарём ЦК и членом политбюро. В Советской России Куусинен оказался после поражения, которое потерпела в гражданской войне Финляндская Социалистическая Рабочая Республика, одним из руководителей которой он был. В той рискованной игре, которую в 1939 году Иосиф Виссарионович затеял на северо-западных рубежах Советского Союза, Отто Вильгельмовичу отводилась роль джокера...
       Ещё до начала безуспешных советско-финляндских переговоров осенью тридцать девятого (что очень важно для оценки последующих событий!), и более чем за полгода до "советизации" трёх прибалтийских республик, в Кремле состоялся один примечательный разговор. Беседовали в "узком кругу": Хозяин, Климент Ворошилов и ленинградский вождь Жданов. Эти двое действительно были самыми близкими к генсеку людьми, к тому же, темой их встречи была Финляндия - а с кем, как не с руководителем Ленинградской парторганизации обсуждать подобный вопрос? Где-то в конце совещания Сталин неожиданно прищурился, подкрутил ус и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс:
       - Мы, большевики, всегда вели непримиримую борьбу с царизмом. На примере Николая Второго видно, насколько режим Романовых за триста лет выродился. Но, изучая историю императоров, умные люди многому могут научиться. Нам, большевикам, не грех поучиться на истории царской семьи.
       Жданов и Ворошилов насторожились: Сталин никогда ничего не делал просто так, и тем более, не грешил празднословием. Спешить со словами поддержки тоже не следовало, поскольку непонятно было, к чему он ведет речь (не раз иные торопыги попадали впросак). Поэтому первый из них со значительным видом кивнул, а второй вперил в вождя преданный взгляд, показывая, что боится пропустить хотя бы слово.
       - Что полезного можно извлечь из истории царствования, скажем, Павла Первого?
       Вопрос был задан, и теперь уже отмолчаться было невозможно. Трудно сказать, кому в этой ситуации пришлось трудней, Андрею Александровичу, который вместе со Сталиным (и Кировым) был титульным соавтором такой книги, как "Руководство по основным принципам изучения и преподавания истории", или Клименту Ефремовичу, имевшему за душой два класса земской школы.
       Когда выбирать не из чего, думается быстрее. Смутно вспомнив, что Павла I вроде бы, убили, маршал выпалил:
       - Никому доверять нельзя!
       Сталин спрятал улыбку.
       - Поподробнее, пожалуйста.
       Сказавши "А", требуется говорить и "Б". Всегда румяные пухлые щёки Ворошилова стали ещё ярче: то, что он вынужден был теперь произнести, при желании можно было обернуть и против него.
       - Его же, вроде, убили свои, гвардейцы...
       Вождь выдержал паузу, дождался, когда краска с маршальских щек перейдёт на затылок, и кивнул.
       - В этом есть резон, но я спрашивал о другом.
       Благодаря поторопившемуся высказаться первым наркому обороны, у Жданова было время подумать. Дипломированный инженер-теплотехник напряг память: много всякого мусора приходится читать руководителю такой парторганизации, как Ленинградская. Чем там отмечено царствование Павла? Послабления крестьянам - не то, пристрожил дворянство - типичное не то, прусские нововведения в армии - тоже не годится... Ага! Только с чем это кушать? Однако пора было что-то сказать, и Андрей Александрович, не имея ещё понятия, как он закончит фразу, раздумчиво произнёс:
       - Изменение внешнеполитического курса...
       - Вот-вот, - перебил своего любимца Хозяин, не желавший, чтобы его мысль озвучил кто-то другой, - Павел Первый, мало того, что присоединился к наполеоновской континентальной блокаде Англии, ещё и собрался отправить двадцать две с лишним тысячи донских казаков в индийский поход. - Недавнее штудирование истории начинало приносить дивиденды! - Предкам господ Черчилля и Чемберлена пришлось организовать переворот и посадить на русский престол своего человека. Отсюда вопрос: отчего бы нам, большевикам, не поставить во главе Финляндии своего человека? Вернее сказать, большевистское правительство? И тогда все проблемы будут разом решены, что значительно экономичнее, чем разбираться с ними по одной. А мы, большевики, должны учиться бережливости, об этом ещё Ильич говорил...
       Реконструкция приведенной выше беседы основана на том неоспоримом историческом факте, что ещё до начала советско-финляндских переговоров, в узких кремлевских кругах высказывалась идея создания в Финляндии альтернативного правительства, которое пригласило бы в страну Красную Армию. В развитие этого достаточно инновационного по тем временам проекта (политика США в "банановых республиках" - совсем другая материя), уже 13 ноября из Москвы (очевидно, по линии Коминтерна) в Стокгольм был направлен вызов секретарю ЦК компартии Финляндии А. Туоминену, который из уютной эмиграции руководил "товарищами по партии". А за два дня до этого Ворошилов отдал приказ о создании "армии народного правительства", которая должна была быть сформирована из советских финнов и карел. НКО поставил задачу сколотить из них к 24 ноября ни много, ни мало, 108 стрелковую дивизию РККА. Правда, немножко припоздали, только 27 числа отрапортовали, что набрано 13 тысяч человек.
       Хотелось бы посмотреть в глаза тем "историкам" которые, зная обо всём этом, продолжают утверждать, что у Сталина не было иной цели, нежели "отодвинуть границу"! В отличие от них, главнокомандующий финской армией барон Маннергейм, услышав первого декабря в 21-50 по Московскому радио сообщение ТАСС о создании "народного правительства", сразу понял, что "единственной возможностью спасения являлось продолжение борьбы всех до единого". Однако же мы несколько забежали вперед, в лучших традициях хаотичного русского разговора за самоваром. Но не научный же трактат мы пишем, в конце концов?
       ...Как мы знаем, 14 ноября закончился первый тур переговоров, и государственный советник Паасикиви отбыл в Хельсинки "для консультаций". Через три дня Ворошилов отдал командованию ЛенВО приказ подготовиться к осуществлению оперативного плана боевых действий с Финляндией. К этой работе в качестве "специалиста-страноведа" был привлечён и Куусинен. Серьёзному включению Отто Вильгельмовича во внешнеполитические комбинации Сталина (пустячное консультирование в штабе округа не в счёт) предшествовал знаменательный разговор, состоявшийся в московской квартире генерального секретаря.
       С 1918 по 1953 год в Кремле у Иосифа Виссарионовича было три квартиры. Первая, очень маленькая, трёхкомнатная, в двухэтажном домике, расположенном направо от Троицких ворот, с идеологически точным адресом: Коммунистическая улица, дом 2. В нем Сталин жил с семьей до смерти жены в 1932 году. В 1933 он перебрался в Потешный дворец и, стало быть, там встречался с Куусиненом. С мая 1941 года, заняв должность председателя Совнаркома, генсек переехал в Сенатский корпус, где для него была оборудована большая новая квартира по соседству с рабочим кабинетом. Сталин здесь отдыхал, иногда принимал иностранных гостей, но никогда не ночевал. Примечательно, что из комнаты, где стояли диван и кровать, дверь открывалась прямо в зал заседаний.
       Куусинен вошел в сталинский кабинет под бой курантов: стрелки часов на Спасской башне как раз сошлись на цифре три (странновато употреблять сие уменьшительное слово применительно к кремлёвским часам, зная их истинный, не скраденный расстоянием размер: длина часовой - 2,97 м, минутной - 3,27 м.). После позднего завтрака прошло достаточно много времени, и Иосиф Виссарионович, приветствуя визитёра, неожиданно понял, что самое время перекусить (обедал он, как известно, глубоким вечером на даче в Кунцеве). Вот так и получилось, что финн удостоился приглашения на домашние пироги.
       Впрочем, не следует понимать это иносказание буквально: на столе стояли неизбывные бутерброды со спеццеховской гастрономией, сласти, обязательные румяные, обильно посыпанные маком сушки, ностальгически в осенней Москве пахнущий югом нарезанный тонкими дольками лимон и чай в хрустальных стаканах, помещенных в тяжелые подстаканники. (Весь мир пил из чашек, но жителям России во все времена милее был стакан!).
       Домашняя обстановка - не сказать, чтоб избыточно уютная, но всё же, - повлияла на течение беседы: ведись она в кабинете, Сталин сразу бы перешёл к делу, а здесь, в роли хозяина, начал с традиционного в таких случаях вопроса, как дела? Тут надо сказать, что бывший глава Финляндской Социалистической Рабочей Республики за пару лет до этого прошел через своего рода "инициацию", которой подвергались многие "соратники": в 1937 году была арестована его первая жена, Айно Туртиайнен. Когда они в 1922 году поженились, Айно также работала в аппарате Коминтерна. Затем в 1931-1933 годах её по линии этой организации направили на нелегальную работу в США, после чего, уже в качестве агента военной разведки, она работала в Японии. Не каждый мужчина готов к подобной семейной жизни, и в тридцать шестом, за год до отзыва и ареста Туртиайнен, Отто Вильгельмович оформил развод и женился во второй раз. Обряд инициации был пройден успешно: он ни разу не попросил за бывшую жену, а та - несмотря не давление - не дала на бывшего супруга показаний. Услышав, что "всё нормально", Иосиф Виссарионович перешёл к делу.
       - Что скажете, товарищ Куусинен, финские товарищи готовы взять власть в свои руки?
       - Мирным путём, товарищ Сталин, нет. Я вообще не уверен, что переход политической власти в руки пролетариата возможен без вооружённого восстания...
       - Буржуазия никогда добровольно не отдаст власть, - согласно кивнул тот.
       - ... А для того, чтобы её отобрать, пока не хватает сил.
       - Как их не хватило в восемнадцатом. А если мы поможем, причём совсем в иных масштабах, нежели тогда?
       Куусинену очень хотелось ответить решительным "да", но честность (да, наверно, и инстинкт самосохранения) не позволяла вводить вождя в заблуждение.
       - Зависит от масштабов помощи, товарищ Сталин.
       - Масштаб обеспечу я, а дружественную по отношению к Советскому Союзу политику народного правительства - вы! Срочно свяжитесь с Молотовым для проработки договора между нашими странами, он в курсе. Проект должен быть готов не позднее 22 декабря. К тому же сроку нужны черновики обращения ЦК КПФ "К трудовому народу Финляндии" и декларация будущего правительства. Главное - указать, что восстание поднялось не в поддержку СССР, а против реакционного режима. Ну и, конечно, что самостоятельная и сильная Финляндия возможна только в союзе с Советским Союзом. Набросайте, а мы с Молотовым потом подработаем. За нами - проект секретного протокола к договору об аренде у Финляндии территории полуострова Ханко и примыкающих островов и размещении там тысяч пятнадцати человек. Теперь давайте обсудим детали...
       Сколь серьёзно советское руководство намеревалось создать "свое", карманное правительство Финляндии, видно из тона и содержания информации, направленной главой НКИД в день начала военных действий, 30 ноября 1939 г., Фридрих-Вернеру фон Шуленбургу, германскому послу в Москве. Пусть никого не вводит в заблуждение молотовское "не исключено": "Не исключено, что в Финляндии будет создано другое правительство - дружественное Советскому Союзу, а также Германии. Это правительство будет не советским, а типа демократической республики. Советы там никто не будет создавать, но мы надеемся, что это будет правительство, с которым мы сможем договориться и обеспечить безопасность Ленинграда". Убей меня индюшка лапой, но так не говорят о событии эвентуальном!
       И ещё. Эта пресловутая "безопасность Ленинграда" создала-таки в конце концов "эффект халвы", помните: "сколько ни повторяй: халва, халва, во рту слаще не станет"? Так вот, слаще стало: люди, собиравшиеся построить "социалистическую Финляндию" сами столько говорили об этой безопасности, что любой разговор о Зимней войне только к ней теперь и сводится. Конечно же, ещё и потому, что перемещение границы оказалось единственным её реальным результатом, и тогдашним руководителям СССР надо было делать хорошую мину при плохой игре: мол, ничего другого и не хотели... Но мы опять забегаем вперед.
       Завершая сюжет о "правительстве в Териоки" (так оно именовалось то недолгое время, пока формально существовало, а потом не распущено даже было, а тихо "забыто"), расскажем три с половиной забавных факта: большего это нИмощное сборище марионеток не заслуживает. Факт первый: министром по делам Карелии стал некий П. Прокконен, который по паспорту до этого блестящего карьерного взлёта именовался Прокофьевым и был гражданином СССР. Видно, даже десятка настоящих "достойных" финнов для этого позорища наскрести не удалось. Факт второй: в качестве контрмеры на создание правительства в Териоки Государственный Совет Финляндии в декабре тридцать девятого серьёз обсуждал вопрос о формировании альтернативного русского правительства во главе с Керенским или Троцким. Жаль, что Госсовет не решился на сей шаг: вот был бы анекдот, весь мир не потешался, ржал бы над кремлёвскими стратегами! Факт третий: после роспуска правительства "демократической Финляндии" его министры были трудоустроены в совете министров созданной 31 марта 1940 года Карело-финской СССР, а Куусинен стал Председателем Президиума её Верховного Совета. Что же до бывшего "министра обороны", то А. Антиллу назначили командиром 71-й стрелковой дивизии РККА, в которую была преобразована "народная армия".
       Обещанные полфакта: это странное правительство, категорически непризнанное, разумеется, мировым сообществом, поддержала достаточно пёстрая компания в составе Джорджа Бернарда Шоу, Джона Эрнста Стейбека и Пандита (Учителя) Джавахарлала Неру...
      
       Ястребов был вымотан до изнеможения. Нет, не так: у него было ощущение, что он даже перешагнул эту, вроде бы, уже последнюю черту. Война требует от военного человека любого звания и должности мобилизации всех сил для выполнения стоящих перед ним задач, а на штабного офицера давит ещё и груз ответственности и за человеческие жизни, и за планирование конкретных операций, которые, к сожалению, не только не выиграешь, но и вообще не проведёшь, эти самые жизни не потеряв. Да и личная судьба - от карьеры до жизни частенько зависит, знаете ли, от успеха того или иного сражения которое, может быть, и блестяще спланировано, но бездарно проведено. Правда, в начавшейся войне и план кампании был не ахти, и подготовка полевых командиров, как говорится, оставляла желать. Если ко всему этому добавить постоянное, уже скоро с месяц, недосыпание...
       Мало того, был ведь ещё неподъёмный груз, который лёг на душу комбрига в тот момент, когда он стал "Хвостовым"! Дело даже не в новом малопочтенном статусе как таковом. К нему, как ни странно, Александр Иванович начал потихоньку привыкать (человек не может постоянно горевать об одном и том же, мать-эволюция предусмотрела для этого защитные механизмы). К тому же отсутствие других, кроме оговорённого при вербовке, заданий вселяло надежду, что этот кошмар рано или поздно закончится. Гораздо хуже было другое. В Ястребове поселилась если не уверенность, то постоянное опасение, что его сотрудничество с НКВД рано или поздно станет известно в офицерской среде. Такого рода страхи не ведомы простому обывателю, волею судеб ставшему сексотом: в обычной жизни это почти не грозит никакими проблемами, наоборот: многие, узнав, начинают бояться и подобострастничать. Подумаешь, два-три чистоплюя перестанут подавать руку! В армии всё не так, и вызвавшему на себя брезгливое презрение секретному сотруднику остаётся, разве что, застрелиться (или пасть в бою от выстрела в спину).
       И вот, Ястребову казалось уже, что некоторые из сослуживцев начали его сторониться, что весёлый трёп а курилке при появлении там комбрига, замирал; резко обернувшись, он ловил на себе странные взгляды (может это и мнилось, но поди разберись!); нечастые - в силу регулярных его отказов - приглашения распить бутылочку прекратились вовсе, и скажите на милость: из-за того, что шла война или по какой другой причине? А тут ещё Тепцов, начальник особого отдела, никогда до толе не выделявший Ястребова из общей массы офицеров, на глазах, как говорится, почтеннейшей публики, заходил к нему несколько раз поболтать. Александр Иванович, между прочим, был старшим по званию, но ведь чекисту не скажешь "кругом, марш!"? Ладно, это можно было бы списать на случайность, но сейчас-то?! С какого, спрашивается, хрена нужно было Тепцову срочно приглашать к себе начальника оперативного отдела? От таких приглашений отказываться не было принято, но что подумают коллеги? Провожаемый недоумёнными взглядами своих офицеров, комбриг выскочил из своего закутка и широким шагом направился к особисту. Сейчас он скажет этой крысе, что даже контрразведчику не гоже отвлекать во время боевых действий офицеров от выполнения ими своих прямых обязанностей! Пусть этот чекист, как ему и полагается, ловит своих шпионов и диверсантов, а не занимается всякой хреновиной! Уж он...
       Тепцов встретил Ястребова радушно.
       - О, Ляксандр Иваныч, проходите, дорогой, присаживайтесь! - простецкое переиначивание его имени младшим по званию резануло слух, но было не до этого.
       Садиться Ястребов не стал. Вместо этого он зло и, может быть, даже несколько истерично заговорил.
       - Товарищ Тепцов! Надеюсь, у вас была серьёзная причина отрывать меня от дела. Осмелюсь напомнить, что округ ведёт военные действия...
       Начальник особого отдела не занимал бы свою должность, кабы не был хорошим психологом. Уловив настроение офицера, он с отеческой улыбкой дал ему выговориться. Когда же комбриг выдохся, он вторично предложил ему усесться - мол, разговор будет долгим. Продолжать стоять было глупо, и Ястребов, дрожа от возмущения, уселся на самый краешек приготовленного для посетителей стула, стоявшего напротив стола Тепцова.
       - Как говорится, во первых строках моего письма, - особист продолжал играть роль доброго приятеля и простого парня, - спешу передать вам, Ляксандр Иваныч, горячий привет от Остапа Петровича.
       - От кого? - машинально, чтобы собраться с мыслями, переспросил комбриг.
       - От старшего майора Ковальчука. Ковальчук тебя мне передал, так что не рыпайся. - Странное дело, добрая улыбка куда-то пропала, как будто её и не было. - Он просил передать, что на днях тебя, - так вот почему "Ляксандр", а теперь ещё и на "ты", понял Ястребов, - вызовут в Москву, в наркомат, чтоб был готов к командировке и не сопротивлялся: он всё организовал, так что ты сначала к нему зайди, по основному месту работы, гы-гы! Вопросы есть? - Теперь уже Тепцов говорил сухо, как инструктирующий подчинённого начальник.
       Ястребов понимал, что произошла новая, огромная беда, но от неожиданности и общего расстроенного состояния нервов и психики никак не мог осмыслить, какая именно. Не понимая ещё этой проблемы в целом, он ухватился за её краешек.
       - Что ж вы меня к себе вызвали? Разговоры пойдут...
       - Умно будешь работать, Хвостов, не пойдут. - Услышав ненавистную кличку, Александр Иванович вздрогнул, как от удара. - На-ка, вот, полюбопытствуй, - особист протянул комбригу какую-то бумагу.
       Отчего-то решив, что это его обязательство работать в качестве секретного сотрудника, Ястребов взял её двумя пальцами так, как нормальный брезгливый человек взял бы обкаканную пелёнку чужого дитяти. Но он не угадал. Присмотревшись, комбриг понял, что держит в руках светокопию чьего-то дневника. "21 ноября. Политико-моральное состояние падает. Слышу такие разговоры, что якобы советская держава всегда говорила, что мы своей земли не отдадим никому, но и пяди чужой земли не хотим, а теперь начали войну с Финляндией, как же это понимать? Если разъяснять, что необходимо укреплять границы, возразят, что ведь никто на нас не нападал. Я и сам считаю, что противоречий с Финляндией можно было избежать".
       - Что скажешь? - во время чтения особист внимательно наблюдал за выражением лица "Хвостова".
       У Ястребова было что сказать по поводу прочитанного, но только не начальнику особого отдела. Помявшись, он ответил:
       - Что тут скажешь? Сразу видно: писавший - не агитатор. Не умеет человек работать со своими красноармейцами!
       - Не умел! - жёстко поправил его Тепцов. Этот капитан был таким же нашим врагом, как какой-нибудь шюцкоровец! Вот что, Хвостов. До тебя у меня не было своего человека среди высшего комсостава округа, а я не уверен, что там не ходят подобные же разговоры. Вот ты и будешь ушами и глазами партии. Имеешь что сказать? Нет? И ладно... да выпей ты воды, вон, побелел весь! Встречаться будем у тебя дома, ты ведь один живешь...
      

    19

       Начальник разведуправления занимал свою должность меньше года. Он был храбр и уверен в себе, поэтому, получив неожиданное приглашение прибыть в Кремль, страха не испытал. Однако как всякий, имеющий время от времени "доступ к телу", ощутил опаску: никогда нельзя было быть уверенным в том, какая информация может понадобиться хозяину самого главного в стране кабинета, или куда устремится мысль этого непредсказуемого человека. Глава разведчиков знал, что с 1937 года он, Иван Проскуров, был уже пятым руководителем этого самого "закрытого" из управлений Генерального штаба хотя, конечно, вся деятельность "мозга армии" чрезвычайно секретна. Однако ж Иван Иосифович полагал, что судьба предшественников его минует. Эту свою надежду он основывал на том весьма зыбком фундаменте, что был любимчиком Сталина. Наивность несколько неожиданная для начальника Разведупра, питали же её некоторые подробности его биографии. В 1937 году, будучи тридцати лет от роду, лётчик Проскуров за храбрость, проявленную в небе Испании, был удостоен звания Героя Советского Союза и, по личному распоряжению вождя, произведен из старших лейтенантов в майоры. К лету сорокового он уже был тем же лейтенантом, только с приставкой "генерал".
       Генерал авиации Иван Проскуров был хорошим командиром бомбардировщика - героя за красивые глаза не дают - но ведь разведчиком надо родиться. Начальник разведки - это не только набор талантов и умений, но и мировоззрение, общая культура. Философия, если хотите... Уже осенью 1940 года он вернётся к тому, что любил и умел, и уйдет в дальнюю авиацию, а в июле сорок первого, растеряв все свои самолёты, будет расстрелян без суда, по личному указанию Лаврентия Павловича. Кто в той смерти будет виноват больше - шеф НКВД или вождь, по своей прихоти сделавший лейтенанта генералом?
       От Знаменки до Боровицких ворот ехать было всего ничего, дольше садиться, а потом вылезать из машины. "Тревожная папка" с документами, которые могли понадобиться для доклада, всегда была наготове, так что минут через семь Иван Иосифович уже здоровался с Поскрёбышевым. Войдя в высокий кабинет, он увидел, что его ожидает довольно большое общество: кроме хозяина, за столом для заседаний сидели Ворошилов, Молотов и Берия. При появлении Проскурова Сталин посмотрел на стенные часы и одобрительно кивнул.
       - На самолёте прилетел, да? Садитесь, товарищ Проскуров. - Дождавшись, когда тот усядется, Сталин продолжил: - Нас интересует позиция Англии и Франции в отношении советско-финляндского конфликта и их возможные действия против СССР. Война с белофиннами непозволительно затянулась, нет ли у них намерения в неё вмешаться? Что можете сказать по этому поводу?
       Если уж говорить откровенно, вопрос был задан не совсем по адресу: у военной разведки своя специфика, а то, что интересовало вождя - прерогатива политической разведки и МИДа. Разведчик почувствовал раздражение: сейчас он начнёт барахтаться, и это сразу будет заметно. Кому такое понравится?
       - Кое-что есть, товарищ Сталин. Но не много: политические вопросы изучают другие ведомства.
       Это была дерзость. Глава НКВД возмущенно блеснул пенсне и, раздвинув в нехорошей улыбке бескровные губы, страшновато ощерил мелкие зубы. Ворошилов налился кровью и открыл уже рот для того, чтобы поставить зарвавшегося мальчишку на место. Молотов с неподвижным лицом внимательно рассматривал начальника V Управления Генштаба, никак не проявляя своего участия в беседе. Ситуацию разрядил Сталин. Он усмехнулся и махнул рукой, как будто разгоняя несуществующий дым (он в тот момент не курил).
       - Ничего, Иван Иосифович, этот вопрос мы Молотову с Берия обязательно зададим. Но начнём с вас.
       - Слушаюсь, товарищ Сталин! - как на плацу гаркнул разведчик. Смелая выходка в очередной раз сошла ему с рук, и теперь уже кому-нибудь из присутствующих кинуть в его огород камень будет сложно. Открыв папку, он начал доклад. - По непроверенной информации...
       - Что это за информация, если она не проверена? - прервал его нарком обороны, раздражение которого ещё не улеглось и требовало выхода. - Как вообще можно докладывать руководству страны какие-то слухи?
       Это был безошибочный ход. Уж кому-кому, как не Клименту Ефремовичу было знать о недоверии Кобы к разведке. А этот молокосос так подставился!
       - Товарищ нарком, это не слухи, - Ивану приходилось сдерживаться: если непосредственным его начальником был Шапошников, то высшим - глава НКО. Вообще, за столом сидела почти половина политбюро... - То, что я собираюсь доложить - сведения, полученные из достоверного источника...
       - То непроверенная, до достоверная! - хмыкнул Ворошилов и покрутил головой, как будто ему был тесен воротник гимнастёрки.
       - Клим, обсуждение - потом, - охладил пыл соратника вождь, - дай человеку досказать.
       - ... Это разные вещи, - сдерживая свой нрав, невозмутимо продолжил Проскуров, - то, что удаётся узнать из недостоверных источников мы вообще не докладываем, а проверенной информация становится только тогда, когда удается получить подтверждение из другого надёжного источника. Вопросы товарища Сталина имеют стратегический характер, и получить такого рода информацию повторно бывает возможно крайне редко: о высших государственных секретах на каждом углу не болтают.
       - Ты нам здесь лекции не читай, - прервал разведчика Берия. - Если есть что сказать, говори по существу!
       - Имеются сведения, что в течение нескольких ближайших недель Даладье от лица своего правительства выступит с инициативой отправки в Финляндию французских войск.
       - Чья информация? - Сталин вынул изо рта трубку, которую как раз собирался раскурить.
       - Помощника секретаря министерства обороны Франции, он начал с нами сотрудничать ещё в период правительства народного фронта. За эти годы показал свою эффективность.
       Поддержка пришла к начальнику Разведупра откуда он её совсем не ожидал, от шефа НКВД (плюс ко всему прочему существовало и традиционное соперничество спецслужб!):
       - Можешь считать сведения о намерениях французов проверенными, по нашей линии такой сигнал тоже поступил.
       - Это очень важно! - вождь пристукнул чубуком по столешнице. - Что ещё?
       - Использование англо-французских войск в Финляндии зависит от согласия Швеции и Норвегии согласиться на их высадку на своей территории. - Произнося эту "вводную", Проскуров подспудно ожидал, что Молотов или ещё кто снова предложит ему "не читать лекцию". - По имеющимся на сегодня сведениям, сторонники нейтралитета в этих странах пока сильнее.
       - Мне нравится это пока! - Вячеслав Михайлович, наконец, обозначил своё участие в беседе. - Тем более, что обстановка в Европе быстро меняется.
       - Обсуждение - потом, снова повторил Сталин. - Иван Иосифович, по данному вопросу ещё что-нибудь у вас имеется?
       - Чисто военная информация. Прикидки касательно того, какие войска и сколько могут быть выделены Лондоном и Парижем для участия в боевых действиях против нас.
       - Давай, вкратце, - сурово потребовал Ворошилов.
       Разведчику пришлось порыться в папке. Треклятая бумажка никак не хотела находиться.
       - Информация от подруги помощника генерала Айронсайда, начальника британского генштаба. Войска будут направлены двумя эшелонами. Первый - 15 марта. В него войдёт англо-французская дивизии численностью 15500 человек, в составе: две с половиной бригады французских альпийских стрелков...
       - Я же просил вкратце, - напомнил Ворошилов.
       - Слушаюсь, товарищ нарком! Второй эшелон будет состоять из трёх британских дивизий, каждая численностью 14 тысяч человек. По расчётам, первый эшелон должен прибыть в Финляндию в конце марта, второй - вслед за ним, как только позволит пропускная способность железных дорог.
       - Товарищ Проскуров, у вас всё? - вопрос, разумеется, был задан генсеком.
       - Так точно, товарищ Сталин.
       - Ну что ж, спасибо. Мы вас больше не задерживаем. Идите и спокойно работайте, - трудно сказать, чьим ушам в большей степени предназначалось это интонационно выделенное генсеком слово, явно недоброжелательно настроенным в отношении Проскурова соратникам или самому разведчику. - И впредь постарайтесь, чтобы ваша информация была не только надёжной, но и проверенной!
      
       Говорят, что большинство смертей приходится на предутренние часы. Не знаю, не уверен. Во всяком случае, почти наверняка, систематическая статистика такого рода ведётся вряд ли, хотя для сердечников время перед рассветом, действительно, наиболее опасно. Вместе с тем мысли о суициде частенько посещают слабых, несчастных или одиноких человецев как раз на излёте ночи. Идея эта, став в некоторых обстоятельствах приемлемой и постоянно обдумываемой, хмелит голову, но не как благородное вино, а подобно подлому ершу, отупляет и обрывает связи с действительностью. Вот и Александр Иванович после памятного разговора с Тепцовым почти каждое утро просыпался в районе четырех часов и, ожидая, пока на лбу просохнут капли пота, внутренним взором своим с отстранённым сладким ужасом изучал голову комбрига Ястребова, изуродованную выстрелом нагана в висок. Однако же последующее осознание того печального факта, что после нажатия на курок исчезнет только он, а весь мир останется на месте, чудесным образом излечивало от бесовского наваждения, и переживший очередную смерть Александр Иванович снова засыпал - теперь уже до звонка будильника.
       Проспать всю ночь, не просыпаясь, удавалось только в двух случаях: если комбриг перебирал за ужином лишку (он начал втихую пить), либо же тогда, когда по штабу дежурил его приятель и сосед по дому Максимов. В такие дни (вернее, вечера) жена Максимова, огневая баба Верка, навещала Ястребова и уходя, оставляла его совершенно без сил. Вера давно и безуспешно (пара раз не считается!) подбивала под него клинья, практически, с самого переезда комбрига в Ленинград и заселения в служебную квартиру. Её время пришло, когда благодаря тёщиной сестричке и Лениной тётке на его голову свалились все эти беды. Одиночество стало невыносимым, а злость на болтушку Фиму странным образом переплавилась в обиду на жену, не желавшую сказать пару слов о своих беседах с этой растреклятой Борщ. А уж когда Ястребов стал осведомителем Тепцова, ежевечерняя выпивка и краденое счастье с Веркой стали просто необходимы. Начальник особого отдела, кстати сказать, оказался хватким мужиком. Он мгновенно разгадал избранную "Хвостовым" нехитрую тактику вялого саботажа и жёстко наставил агента на путь истинный: первый "стук" Александр Иванович сделал уже на третий день после памятного разговора в тепцовском кабинете...
       Между тем вызов из Москвы задерживался. Это было невыносимо, поскольку Ястребов намеревался добиваться от Ковальчука освобождения от работы на Тепцова. Командировка "образовалась" только в феврале, когда комбриг начал уже думать, что Остап Петрович поставил на нём крест и полностью перевёл в положение гарнизонного стукача. Полный тревог и неясных ожиданий, ночным поездом он выехал в Москву. Зима 1939/1940 годов выдалась холодной и снежной, столица встретила Ястребова неласково, метелью - даром, что февраль по-украински будет "лютый". Перед ним встал вопрос, как убить время: встреча с Ковальчуком была назначена на девять, в наркомате его ждали к одиннадцати. Не к тёщеньке же идти, право слово? И не к её дочурке... тем более, после почти вакхических проводов, которые устроила ему Верка. Решив хотя бы сделать отметку в командировочном предписании у дежурного, а потом действовать по обстоятельствам, комбриг отправился в наркомат обороны. Принявший его в этот не совсем урочный час подполковник не стал скрывать удивления: надо же, комбригу посчастливилось выехать - пусть всего на день - из воюющего округа по столь смехотворному поводу (официальная цель командировке на посконном бюрократическом языке формулировалась так: "Для участия в совещании по выбору места для тренировочного полигона со сходной с Карельским перешейком топологией". В этой связи следует признать: Ковальчук показал себя большим затейником!).
       Отметив командировку, Александр Иванович вышел на улицу и с удовольствием убедился, что снегопад прекратился, а ветер утих. Это было славно: к Ковальчуку было по-прежнему рано, но зато теперь появилась возможность прогуляться, поднявшись от Арбатской площади бульварам до Мясницкой, а потом через Чистые пруды до Покровки. Будучи коренным москвичом, Ястребов очень любил этот уголок города. Предстоящая прогулка осложнялась свежевыпавшим снегом: дворники только начали его убирать, и предстояло идти по тропочкам, пробитым торопившимся на заводы рано начинавшем трудиться рабочим классом (Москва в то время была ещё преимущественно пролетарским городом). Однако на Знаменке и далее на Арбатской площади праздному взору комбрига представилось зрелище огромного количества явно не по-дворницки выглядевших людей разного возраста с большими фанерными лопатами в руках. Удивившись сначала, потом он сообразил, в чём дело. К утреннему проезду Сталина с дачи в Кремль улицы непременно должны были быть освобождены от снега, но штатные "специалисты", на счету которых из технического вооружения были только эти самые лопаты, в случае особо сильного ночного снегопада одни не справлялись. В такие дни (вернее утра) управдомы ходили по квартирам и в добровольно-обязательном порядке мобилизовывали им в помощь жильцов домов, выходивших на трассу  1. В положенное время вождь со свистом проносился по выскобленным улицам города и влетал в Боровицкие ворота.
       Ровно в девять ноль-ноль Ястребов уже был на Покровке и звонил в дверь квартиры, адрес которой ему ещё во время первой встречи, дал ему Ковальчук. Он и открыл дверь, кивком предложив войти. Комбриг сделал шаг вперёд, и в нос ему ударил специфический дух нежилого помещения в смеси с крепчайшим табачным перегаром, к которому примешивался аромат коньяка. Александр Иванович закашлялся, а хозяин, поняв, в чём дело, развел руками:
       - Вибач! Трохи накурено. Я вже двV години працюю, ти у мене третVй! С морозу...? - он выразительно щелкнул себя по шее.
       Судя по цвету лица чекиста, он уже причастился, и неоднократно. Ястребов отказался: в своём приобщении к зелёному змию он ещё не дошёл до того, чтобы принимать на грудь с утра, тем более, в рабочий день.
       - Не хочешь, как хочешь, - не расстроился Ковальчук. Комбриг обратил внимание, что тот снова перешёл с ним на "ты", и озлился. - Сидай, надо серьёзно поговорить.
       - И у меня есть к тебе, - дерзко начал Ястребов, но встретившись с изумлённым взглядом Остапа, поправился: - ... к вам серьёзный вопрос!
       Назревавший бунт был мгновенно подавлен, но Ковальчук, пристально глядя Александру Ивановичу в глаза, счёл нужным добавить:
       - Старший майор, между прочим, приравнивается к комдиву, если ты забыл. То есть к званию, следующему за комбригом. Кстати, мне хочется, чтобы ты успел его получить. А тебе? И насчёт тыканья: это для других ты краском комбриг Ястребов, а для меня - всего лишь секретный сотрудник Хвостов. Чуешь разницу? И, кстати, только от меня зависит, останешься ли ты навсегда сексотом или снова превратишься в красного командира. Вопрос ясен, и инциндент исперчен? - от так и произнёс, с буквой "эн".
       - Исперчен, - уныло поддержал шутку комбриг, чуть было поначалу не поправивший Остапа, что следует говорить "исчерпан" и "инцидент".
       - Ты мне так и не ответил, хочется ли тебе стать комдивом.
       - Сначала я хотел бы перестать быть "Хвостовым".
       - Это надо заслужить. И, повторю ещё раз, ты можешь не успеть ни того, ни другого...
       Александр Иванович уловил, наконец, что слова чекиста содержат вполне внятную неведомую угрозу, и нервно сглотнул. Следивший за ним Остап удовлетворённо кивнул.
       - Понял, наконец, вас ист дас! Но сначала давай о главном: имеется у тебя что-нибудь новенькое на твою супругу?
       Передёрнувшись от формулировочки, Ястребов отрицательно покачал головой. Сочтя, что от него ждут отчёта, а не жестов, произнес: "Молчит, - и неожиданно для себя выругался: - ... сука!". Ковальчук, подняв бровь, удивленно на него посмотрел, но комментировать не стал. Вместо этого спросил:
       - Всё-таки как, по твоему мнению, слышала она сказки той старой шахеризадницы, или нет?
       Словно бы и не Александр Иванович совсем недавно ужасался, что если он подтвердит подозрения Ковальчука, это может сказаться на судьбе, а то и жизни Елены! Сейчас он почти не колебался, а как школьный отличник прилежно ответил на предложенный ему вопрос:
       - Процентов двадцать пять за то, что не слышала, а расспросы мои игнорирует из простого упрямства. Молчит же - и на это я отпускаю семьдесят пять процентов - потому, что не хочет сказать "да". Комсомольцам, как известно, врать запрещается...
       - М-да... - протянул старший майор, и нельзя было понять, столь неопределённо оценивает он поведение Елены или её супруга. - Значит, ни хрена ты не выполнил поручение, и наш договор с тобой подвисает... - комбриг почувствовал, как при этих словах Остапа у него между лопаток пробежала струйка пота. - Ладно, поработай пока на Тепцова, может, особое совещание тебе это зачтёт, когда приговор выносить будет.
       - Какой приговор? Мы же...
       - Твоё дело лежит до поры в моём сейфе, так что не об нём пока речь. Елену Ястребову ждёт обвинение в контрреволюционной деятельности - в связи с её активным участием в антисоветской организации, созданной и возглавлявшейся Серафимой Борщ. И здесь я ничего поделать не смогу: ты, её супруг, пойдешь под трибунал как ЧСИР. А если ещё твоё досье на свет Божий вылезет...
       - Но она же не... О, чёрт!
       - Вот именно. Виновата она, или нет, судить не тебе, и даже не мне. Но вот что делать с тобой - действительно, должен решать я. У тебя какие-нибудь идеи есть?
       Наверно, сидя в уютном кресле и в полной безопасности читая настоящие записки, это трудно понять, но Ястребов вновь испытал чувство острой сыновней любви к Ковальчуку. С омерзением ощущая, что вслед за спиной у него вспотела и зазудела промежность, он дрожащим голосом, в котором слышалась робкая надежда, ответил:
       - Н-нет. А у вас?
       - У нас имеется. Сразу скажу, что спасти тебя хочу не из аль... в общем, не по доброте душевной. Просто, моей конторе действительно не помешает ещё один свой человек среди вашего брата, высшего комсостава. Поработаешь чуток, и потом на волю, с чистой совестью и распиской в зубах, гы-гы! Видишь, я с тобой откровенен, и не пытаюсь убедить, что ты мне просто нравишься. - Ястребов, часто помаргивая, понятливо кивнул. - Так вот, единственный для тебя путь уцелеть - развестись с женой до того, как её возьмут, и через печать успеть объявить ещё до ареста, что ты не имеешь с Еленой Солнцевой ничего общего. Понял?
       - Понял.
       - Тогда давай, садись к столу. Сейчас у нас с тобой будет небольшой диктант...
      

    20

       Сталин подождал, пока за начальником Разведывательного управления не закроется дверь.
       - Всё это очень важно, - снова повторил он. - Ни на минуту нельзя забывать, что идёт большая европейская война. Когда вокруг тебя идёт большая драчка, а ты молод и силён, каждая из сторон желает заполучить тебя на свою сторону. Англичане с французами считают, что подписав пакт с Гитлером, мы стали его союзниками. Это глубочайшее заблуждение, хотя с Гитлером договариваться проще, чем с Чемберленом. Практика подтверждает. То, что до поры до времени наши дорожки бегут рядом, ровным счётом ничего не означает - какие бы реверансы Молотов и Риббентроп друг другу ни делали, и как бы это со стороны ни выглядело. Что скажете, Вячеслав Михайлович, о своём заклятом дружке?
       - Спит и видит, как бы стравить нас с так называемым западными демократиями! Финская кампания такую возможность, к сожалению предоставляет: завозились мы что-то в Карелии и...
       Говоря это, Молотов подчёркнуто не смотрел в сторону Ворошилова, чтобы не провоцировать того на перепалку. Не удалось. Нарком обороны порозовел и, отвечая по сути, наркоминделу, обратился тем не менее к Сталину.
       - Коба, если бы не вредительство, война давно бы закончилась. Не всех мы вычистили в тридцать седьмом, не всех!
       Теперь оказались задеты интересы НКВД, на что немедленно отреагировал Берия:
       - Факты, товарищ Ворошилов? Конкретные факты и фамилии! Органы понимают свою роль и ответственность, и делают всё возможное и невозможное...
       Порядок навёл вождь: для этого он просто начал говорить, и мгновенно установилась мёртвая тишина.
       - Лондон и Париж по старой империалистической привычке разделять и властвовать хотят использовать конфликт в Финляндии для того, чтобы ослабить и Германию, основного своего противника в новой войне, и Советскую Россию - зачем, объяснять я полагаю, не надо.
       - Умирать будут, останутся антисоветчиками! - кивнул Ворошилов.
       - Не только и не столько, - Сталин воздел к потолку палец. - Правительства Англии и Франции внушают своим трудящимся, что СССР - союзник Германии, а с ней они находятся в состоянии войны. Значит, воевать надо и с нами. Но, конечно, не помощь финнам их цель, и, тем более, не желание понравиться своим избирателям. Так чего они добьются, высадившись в Скандинавии? Товарищ Молотов!
       Нарком иностранных дел как будто ждал этого вопроса, и без малейшей паузы начал говорить.
       - Шведская железная руда, это во-первых. Без неё Германия долго не протянет, поэтому не допустить захвата немцами рудников, очень важно. (Отсюда же и их бредовая идея бомбить Баку: не о финнах они заботились в этом случае, а хотели лишить германца нашей нефти, которую мы им поставляем в соответствии с торговым соглашением). Поиск союзников, во-вторых. Англо-французский десант в Скандинавии способствовал бы вступлению в войну на стороне "новой Антанты" Норвегии и Швеции. И третье: возможность использовать территорию скандинавских стран для переброски войск в Финляндию: они уже в этом случае не смогут отказаться, ссылаясь на свой нейтралитет. В результате СССР окажется втянутым в длительную изматывающую войну на севере, и цель будет достигнута: имея там головную боль на неопределённо долгий срок, мы будем вынуждены отказаться от какой бы то ни было активности на других направлениях.
       - Исчерпывающе! - одобрил Иосиф Виссарионович. - А чего добились бы Гитлер и Риббентроп, если бы англо-французы прислали бы Маннергейму те четыре дивизии, о которых говорил нам Проскуров?
       Климент Ефремович с нескрываемым интересом ожидал продолжения, и Берия с Молотовым скромно потупились - очевидно, ответ казался им очевидным, но зачем же лишать оратора удовольствия поразить свою аудиторию?
       - Это превратило бы локальный советско-финляндский конфликт в реальную битву большой войны, СССР - де-факто в союзника Германии, а Скандинавию - в новый театр военных действий.
       - Хитрл! - восхитился нарком обороны.
       - Вот и получается, - Сталин сделал паузу и внимательно всмотрелся в глаза всем своим собеседникам, - что топтание Красной Армии на Карельском перешейке на руку всему капиталистическому окружению, и так называемым демократам, и так называемым фашистам. Что-то хотите сказать, товарищ Берия?
       - В поддержку ваших последних слов, товарищ Сталин. Даже не сказать, а спросить Вячеслава Михайловича: известно ли ему, что Германия нарушает условия договора от 23 августа?
       - Что вы имеете в виду? - сухо осведомился Молотов.
       - Что Германия способствует "топтанию Красной Армии на Карельском перешейке", тайно поставив, в частности, в Финляндию 50 итальянских самолётов.
       Глава НКИД не знал этого факта. Ругнувшись про себя, он снял пенсне и, выгадывая время, начал его тщательно протирать. Лаврентий Павлович торжествовал: Вячеслав Михайлович и не мог ничего знать об итальянских самолетах, поскольку информация эта была новейшей, и известной пока только вождю, которому он рассказал о немецких поставках, первым приехав на сегодняшнее совещание. А на Кузнецкий она ушла по обычным каналам и, скорее всего, дожидалась уже Молотова на его рабочем столе. Нанеся этот коварный удар, Берия намекал, что с ним, всезнающим руководителем НКВД, даже заместителю вождя следует поддерживать хорошие отношения. Не особенно заноситься, понял?
       - П-про самолёты н-не знал, - заикаясь сильнее обычного, признал Вячеслав Михайлович, и внимательно посмотрел на Берию. Было очевидно, что он, как говорят преферансисты, на Лаврентия Павловича "нарисовал зуб".
       Сполна насладившись описанной сценой (которая оставалась непонятной для одного только маршала Ворошилова), вождь прервал возникшую неловкую паузу, и сделал это в манере, свойственной ему одному: немедленно восстановил баланс.
       - Все они хороши, двуличные лицемеры! Напомните, товарищ Берия, что там говорил Черчилль на заседании военного кабинета, по-моему, 16 октября?
       Берия с готовностью полез в свою замечательную папку и, как всегда, безошибочно достал требуемый документ. Без всякого выражения, не всегда к месту расставляя смысловые ударения, зачитал:
       - "Без сомнения обоснованным является стремление Советского Союза использовать сложившуюся обстановку для того, чтобы возвратить часть территории, которую Россия потеряла в результате первой мировой войны... В наших интересах, чтобы СССР укрепил свои силы на Балтике, ограничивая таким образом угрозу германского господства в этом регионе. По этим причинам с нашей стороны было бы ошибкой настраивать финнов против уступок СССР".
       - А что он говорил по этому же вопросу в начале декабря?
       - Прямо противоположное, товарищ Сталин.
       - Нет, дословно? Общий смысл его высказываний известен из газет...
       - Мой источник, - информация главы НКВД была извиняющейся, - попал под бомбардировку и на длительный срок лёг в госпиталь.
       - И? - генерального комиссара госбезопасности требовалось "дожать".
       - Дословно не знаю, товарищ Сталин. Не имею такой информации.
       - Вячеслав Михайлович?
       Молотов невозмутимо (хотя с подачи Сталина отмщение оказалось скорым) в свою очередь полез в портфель. Декламатор из него был ничуть не лучший, чем из Лаврентия Павловича.
       - После начала кампании Черчилль сказал, что помощь Финляндии представляет собой "замечательный, может быть, последний шанс привлечь антикоммунистические силы всего мира на нашу, - то есть на их, британцев, - сторону".
       Берия умел держать удар: на его лице не отразилось ни одной эмоции. Да и то сказать, сам виноват! Подставляя Молотова, он несколько перестарался, и Сталин немедленно поставил его на место. Осознание собственной ошибки одним, и скорый реванш другого не добавили, тем не менее, тепла в из взаимоотношения. Что, собственно, и требовалось кукловоду...
       - Обращаю ваше внимание, - Иосиф Виссарионович ткнул чубуком в сторону участников совещания, - "антикоммунистические силы всего мира"! Ладно бы это сказал товарищ Сталин, товарищ Сталин может ошибаться, - лицо Климента Ефремовича приняло возмущенное выражение: как можно такое говорить, даже в шутку?! Вождь, меж тем, продолжал: - Но это сказал главный недруг Советской России, с семнадцатого года ведущий с нами борьбу. Что же из этого вытекает...?
       Присутствующие слегка напряглись и приготовились услышать формулировку текущих и перспективных задач, однако вместо этого генсек обратился к наркому обороны:
       - Клим, с чем мы начали эту войну? Я имею виду численный состав...
       Климент Ефремович отрапортовал незамедлительно:
       - 24 дивизии против 14 финских, округлённо 425 тысяч человек против 265. Это по пехоте. По самолётам...
       - Достаточно! Значит, задача стоит так: к первому февраля довести численность нашей группировки до миллиона, а количество дивизий до сорока. Не умеем воевать умением, будем воевать числом. Задача: к началу марта, упреждая возможные действия англо-французов, нанести Маннергейму решающий удар, чтобы ни у одного, самого упрямого финна не появилось мысли продолжать сопротивление! Товарищ Ворошилов, задача ясна?
       Маршал, не привыкший к столь официальному обращению, аж вздрогнул.
       - Так точно, товарищ Сталин, ясна!
       - Ещё до того, как оборона противника будет взломана, немедленно начать зондаж финской стороны на предмет заключения мира на наших условиях. К сожалению, советизацию придётся временно отложить, не до жиру. Может, оно и к лучшему: на ближайший год хватит возни с Литвой, Латвией и Эстонией... Однако все остальные наши требования должны быть удовлетворены в полном объёме! Товарищ Молотов, уже сейчас следует начать подготовительные мероприятия. Как всегда, координируйте свои действия с НКВД.
       - Слушаюсь, товарищ Сталин.
       - Теперь ещё кое о чём. Клим, ты не забыл, о чём тебя спрашивал сегодня Берия?
       - Не забыл, Коба!
       - Вот и хорошо. Вместе с ним озаботься - не упуская из виду чисто военных вопросов! - вычищением всех предателей, саботажников и шпионов. Я тоже думаю, что без вредительства здесь не обошлось. Два с лишним месяца воевать со страной, весь народишко которой численно меньше населения Ленинграда, и не продвинуться ни на шаг?!
      
       За Леной снова следили люди из госбезопасности!
       Заметив как-то около своего дома молодого блондина, которого перед этим видела в "круглой" читалке МГУ, она поначалу не придала сему замечательному факту значения. Тогда, в библиотеке, Елена приняла его за очередного робкого воздыхателя (уж слишком часто сидя в тот день над книгами, она ловила его потаённые взгляды). И эта встреча на Каляевской скорее всего была случайной, если только парень, чтобы узнать адрес своей внезапной любви, не проследил за ней. Но когда на следующий день она заскочила к своей школьной подруге и тёзке Лене Даниловой посудачить о нелёгкой женской доле, а выйдя на улицу, снова увидела всё ту же светловолосую голову, Ястребова запаниковала: слишком уж всё это было похоже на пережитый ею в Ленинграде кошмар. Взяв себя в руки, Елена решила понаблюдать, поскольку, расслабившись после маминого обещания, что милиция и госбезопасность оставят её в покое, она перестала "фильтровать" в своей зрительной памяти случайных прохожих - слишком уж это было утомительно для нетренированного человека.
       В результате трёхдневных наблюдений она засекла двоих: блондина-"студента" и ещё одного, похожего на актёра Крючкова человека, который время от времени сменял ее "поклонника". Возможно, был и третий - какая-то женщина, но Лена не была уверена. Обнаружив хвост, она тут же нажаловалась матери. Та, к её удивлению, восприняла это совершенно спокойно:
       - Значит, так надо. Судя по всему, недолго твоему Ястребову осталось на свободе гулять. Ведь не было же за тобой хвоста несколько недель? А раз снова пустили, значит, вот-вот этого мэрзавца арестуют. Решайся, сейчас самое время его бросить. Потом поздно будет!
       Елена пропустила "мэрзавца" мимо ужей, что матушка не преминула с удовольствием про себя отметить. Это уже был симптомчик! (Ася Аркадьевна не без провокации время от времени употребляла в адрес Александра Ивановича ругательные словечки, проверяя ими градус супружеских чувств дочери).
       - Нет, мама, это было бы предательством. Ястребов - мой муж, и хотя он страшно изменился в последнее время, я его не брошу, тем более, в беде. Если ты права, то будет суд, который во всём разберется, и если Саша виноват, его осудят. Вот тогда и вернёмся к этому вопросу: если он окажется врагом партии и народа, я в декабристки играть не буду. Но только после суда!
       - Тебе жить! - пожала плечами Солнцева. - Но тогда уж и не жалуйся, что за тобой приглядывают.
       - Что значит, не жалуйся? - возмутилась Лена. - Может мне, ещё и поблагодарить их за то, что на нервах играют?
       Неожиданно она ощутила приступ дурноты и побежала в туалет. Ася Аркадьевна давно уже женским глазом заприметила некоторые новые детали в Ленином поведении, рационе и распорядке дня (в частности, с некоторых пор дочь стала крайне сонливой). В комплексе они навевали на неё самые мрачные подозрения - особенно нетерпимые в свете роившихся в Асиной голове прожектов. Встав со своего места, мамаша засеменила следом и подошла вовремя, чтобы услышать, что дочь тяжело рвёт. Встав под дверью, она некоторое время послушала, а потом спросила:
       - Леночка, тебе плохо?
       Елена задыхалась, из глаз её текли слёзы, жить в данную секунду не хотелось. Между двумя рвотным позывами она злобно прохрипела: "Мне хорошо!". На что Ася Аркадьевна из-за двери с достоинством ответила: "Могла бы и не грубить матери!". Так и не покинув своего поста, она засеменила вслед за дочерью, когда та, наконец вышла и отправилась к себе полежать. Сев в ногах и трагически глядя на дочь, Ася Аркадьевна держала длиннющую паузу. Наконец, замогильным голосом спросила:
       - Елена, скажи правду, я ругаться не буду. Ты беременна?
       Если бы не серьёзность момента, Лена обязательно бы фыркнула: мать произнесла фразу, которую она слышала в течение всего своего детства, причём очень рано поняла, что сие торжественное обещание не выполняется никогда, и если можно соврать, делать это следует не раздумывая.
       - Это ложная беременность, мама.
       - Не делай из меня идиотку: ложные беременности бывают у собак и старых дев под сорок, а не у таких цветущих сукиных дочек, как ты! На каком хоть месяце?
       - Говоришь, сукиных дочек?
       У Аси Аркадьевны рука зачесалась, как бывало в детстве, влепить этой шанкак смачную пощёчину, чтоб не обзывала мать, но тогда не получился бы разговор, который пока очень удачно складывался. Оставалось смирить гордыню. От столь непривычного усилия у неё вспотела ложбинка на "хваетоне", но она заставила себя улыбнуться.
       - Бедная моя дочушка! Конечно, нелегко сознавать, что носишь под сердцем... будущего сиротку... Так сколько же месяцев, горе моё?
       - Скоро пять...
       Елена давно приготовилась к неизбежному скандалу по поводу своей беременности, и сейчас сама даже пыталась спровоцировать его с помощью немудрящей шутки: воевать, так воевать! Однако же мать против ожиданий обошлась без крика, но нашла такие слова, от которых дочь просто зашлась в судорожных рыданиях. Что, собственно, Асе Аркадьевне и требовалось. Удовлетворённо смотря на бьющуюся в слезах Лену, любящая родительница спокойно выжидала, когда та немного успокоится и будет способна воспринимать её слова. Наконец, такой момент настал.
       - Ничего, поднимем с тобой ребёночка вдвоём, не переживай! Не ты первая, не ты последняя...
       Солнцева, как мы знаем, планировала совершенно другое, и теперь в её планах наметилась большая прореха: захочет ли Ковальчук брать Елену с довеском в виде чужого огрызка? Однако по избранной ею роли самоотверженной и чадолюбивой матери, ей полагалось сказать именно то, что она и произнесла. Эффект ждать себя не заставил: слёзы полились пуще прежнего, и орошали они уже грудь Аси Аркадьевны, которую растроганная дочь крепко обняла. Затруднительно сказать, за что она была благодарна больше: за решимость помочь в воспитании не родившегося ещё ребёнка или за относительно спокойную реакцию на известие о брюхатости - мне лично кажется, за второе.
       - Кажется, - целуя дочь в лоб, вкрадчиво проговорила Солнцева, - я знаю, что нужно делать.
       - Что? - Елена ещё по-детски всхлипывала, но уже успокаивалась.
       - Только один человек может нам помочь. И я уверена, он это сделает с удовольствием.
       - Ты о ком?
       - Сейчас узнаешь.
       Ася Аркадьевна вышла в коридор, подошла к телефону, для вида пошуршала "алфавитом" - узкой длинной книжицей с разлинованными страницами для записи телефонных номеров с указателем букв от "а" до "я" (нужный в тот момент она помнила превосходно), и сняла трубку.
       - Остап Петрович, добрый день - громко, чтобы Лене было слышно, поздоровалась она. - Это Солнцева вас беспокоит.
       - Ты мне очень вовремя позвонила, - в личных беседах тет-а-тет после известного случая они перешли на "ты". - Клиент спёкся, я с ним пару часов назад виделся. Он намеревается сегодня же отправиться в ЗАГС и подать на развод.
       - Да-да, я вас хорошо слышу! У нас случились кое-какие неприятности... Остап Петрович, без вашей помощи не обойтись!
       - Что, Лена рядом?
       - Я понимаю, что не по телефону, но дело не терпит отлагательств: за Леночкой кем-то (скорее всего, из вашего ведомства) установлена слежка, и она очень переживает по этому поводу. Вы же её знаете, это какая-то ошибка или провокация... Вы не могли бы разобраться?
       - Передай ей, что сейчас же займусь этим и, как только что-нибудь узнаю, перезвоню.
       - Спасибо, Остап Петрович! Мы с нетерпением будем ждать.
       Около матери уже стояла Лена, лицо её выражало крайнюю степень возмущения.
       - Во-первых, не "мы", а ты! А, во-вторых, мне от него ничего не нужно!
       В некоторых случаях спорить не только бесполезно, но и вредно. Поэтому Солнцева просто пожала плечами и сказала в пространство, куда-то в дальний верхний угол комнаты, где висела бельевая верёвка, предназначенная для сдвигания и раздвигания гардин:
       - А я так, человеку, который спас меня от преследования органов, душу бы отдала... не говоря о теле!
       Елена ничего на это не ответила, поскольку её уже и след простыл. Последующие полтора часа прошли в тишине: дочь дулась у себя в комнате, а мамаша попусту к ней не лезла, дожидаясь звонка Остапа. Он последовал после трёх, и Ася Аркадьевна, послушно транслируя подсказываемые ей реплики, всё время сдерживала свой голос - чтобы не переиграть и не возбудить в Лене подозрительность. Дочь - мамаша не сомневалась в своей "кровиночке" - конечно же напрягала слух, чтобы через закрытую дверь расслышать хоть какие-то подробности разговора. Повесив трубку, Солнцева триумфально промаршировала по коридору и - разумеется, без стука - вошла к Елене. Та сделала вид, что увлечена книгой - это был перевод "Вечного жида" Эжена Сю, вышедший в 1933 году под названием "Агасфер" и быстро - в силу своей непохожести на романы советских авторов - ставший необыкновенно популярным, если не модным.
       - Ну, что я говорила? - победно задрав подбородок, спросила она.
       - Ты о чём? - распахнула глаза Лена.
       - Звонил Остап Петрович. Он во всём, слышишь, во всём разобрался! Как тебе это нравится? - Против воли Елена отбросила книжку и села на тахте.
       - Что он сказал?!
       - И хорошее, и не очень, - интригуя дочь, Ася Аркадьевна скорбно сложила губки куриной гузкой.
       - Мама, не тяни!
       - Не знаю, с чего начать... - начала та, но увидев, что дочь схватилась за живот, затараторила, - за тобой следили из-за Ястребова. На него имеется серьёзный материал, Ковальчук обещал подумать, что можно сделать для твоего пока ещё мужа, но ничего не обещает: всё слишком серьёзно. С тебя наблюдение сняли, и Остап хорошенько вздрючил того, кто распорядился приставить к тебе хвост. Ковальчук просил передать, чтобы ты ни о чём не беспокоилась, и если снова заметишь вокруг себя подозрительных лиц, немедленно звони ему. Но он повторил, что гарантирует, что тебя никто больше беспокоить не будет. Он разузнает подробности насчет твоего Ястребова, и завтра-послезавтра зайдет и расскажет: сама понимаешь, по телефону о таких вещах не говорят.
       Лена сидела ни жива, ни мертва. Что делать? То ли радоваться, то ли горевать... Хотя, что это она? С Сашей беда! Может, правда Остап ему поможет? По всему выходит, он хороший, порядочный мужик... Мамаша тем временем продолжала "ковать железо, пока горячо":
       - Вот видишь, какие разные бывают люди. Один темнит, подводит под монастырь и тебя, и вашего будущего ребёнка, пристаёт с дурацкими расспросами и ничего, в сущности, не предпринимает для того, чтобы обезопасить самых, казалось бы, дорогих ему на свете людей. Другой же - активно вмешивается, избавляет тебя от неприятностей и даже хочет помочь твоему непутёвому муженьку. Хотя тому ничего уже, кроме трибунала, не поможет...
       - Мама! Я же просила тебя!
       Обе - и мать, и дочь одновременно услышали, как во входной двери тихонько повернулся ключ, и она открылась.
      

    21

       Одно из отличий Питера от Москвы как главных городов страны не очевидно, но для чиновного и командировочного люда существенно. Государственные учреждения в столице Российской империи, со времён Петра строившейся по плану, располагались компактно. В Москве же, после спешного переезда туда советского правительства в 1918 году, они заселяли дома как придётся, разумеется кучно, но зачастую - в виду отсутствия необходимого количества потребных зданий - одно и то же ведомство занимало помещения в разных частях исторического Центра. Взять тот же наркомат обороны. Генштаб и некоторые другие службы были "прописаны" на Знаменке и в прилегающих к ней улочках и переулках. Кстати сказать, самое большое его здание, на углу Знаменки и бульвара, до революции было прибежищем кадетского корпуса, в котором учился писатель Куприн. Собственно НКО квартировал в комплексе строений, носивших общее название "Средние торговые ряды" и располагавшихся по другую сторону Ильинки, через улицу от нынешнего ГУМа и напротив храма Василия Блаженного, в квартале, часть которого занимает сегодня архитектурный апофеоз лужковской эпохи - Гостиный Двор. Различные службы и управления находились также на Мясницкой (там до сих пор приемная, куда в дни призыва стекаются озабоченным мамаши), в Лефортове (где, кроме госпиталей, казарм и всего прочего, располагалось когда-то Алексеевское юнкерское училище, в которое Куприн перебрался после кадетки), в Хамовниках, на Софийской набережной и так далее, не говоря уж о многочисленных "хозяйствах" в ближнем Подмосковье.
       После затянувшейся встречи с Ковальчуком, Ястребов рысью отправился на пресловутое совещание. К сожалению, его проводили на Знаменке, и добираться туда с Покровки надо было на перекладных. Кабы на Мясницкой или Ильинке, можно было бы добежать и пешком. Впрочем, нет худа без добра: решая "транспортную задачу", комбриг отвлекался от тревожных дум, в которые его вверг старший майор. А подумать было о чём... Чего стоило одно только официально подтверждённое превращение в сексота особого отдела! Впрочем, всё познаётся в сравнении: эта беда, вчера ещё казавшаяся огромной и непоправимой, сегодня превратилась - тьфу! - в ничтожный пустячок. А вот стать членом семьи изменника родины ему, комбригу Рабоче-крестьянской Красной Армии, означает потерпеть полный и необратимый крах всей жизни. Прощай любимая работа, прощай драгоценная красная книжица с профилем Ленина (может, кому-то партийный билет и нужен был исключительно для карьеры, но Ястребов вступал в партию по убеждению) прощай, наконец, и свобода, а может, вслед за ней и жизнь. И всё из-за безответственной болтовни безумной старухи?! Дальней родственницы жены, которая любит эту свою троюродную тётку больше, чем родного мужа?! Ну уж, нет, держи карман шире! Кто она ему, эта "тётя Фима"? И кто ему эта женщина, как выяснилось, чужая, для которой секреты материной сестрички дороже жизни мужа? Да сукин сын Ковальчук относится к Ястребову лучше, чем всё семейство Солнцевых вместе взятое!
       И всё же, не станет ли это предательством, если он разведётся с Леной? Ей грозит тяжкое обвинение, а муж, вместо того, чтобы быть рядом со своею супругой, тут же бежит в ЗАГС... А она не предала его, не донеся на тётку, как должна была бы сделать любая советская женщина да, к тому же, ещё и жена красного командира? Уголовный кодекс, между прочим, никто пока не отменял! И потом, взять декабристов и их жён. Эти дворянские революционеры боролись против проклятого царизма, и были осуждены судом по законам того времени. Но это же был неправедный суд тирана! И все эти тётки, Волконские с Трубецкими, никакой не подвиг совершили, а просто разделили судьбу своих мужей-героев. А Ленка? Ковальчук сказал, что она активно участвует в созданной этой гадиной Борщ антисоветской организации. И что? Когда народный суд вынесет ей справедливый и заслуженный приговор он, ни ухом, ни рылом ни в чём не замешанный, должен будет отправиться в лагерь только потому, что у него в паспорте стоит штамп о регистрации брака? Но он-то женился на дочери старой большевички, а не на контрреволюционерке... По сути, выступая против советской власти, которой он, комбриг Ястребов, присягал и защищать которую обязался не щадя самой жизни, Елена осознанно встала в ряды его врагов. Так о каком предательстве можно говорить? И ещё: когда органам приходится бороться с десятками, сотнями тысяч врагов, неизбежны ошибочные аресты. Сталин, как всегда гениально и доступно всё объяснил: лес рубят - щепки летят. Но ведь такие вещи исправляются, бывает, люди возвращаются из лагерей! Но в данном-то случае о каких ошибках можно говорить, когда он своими ушами слышал, как "Фимочка" последними словами поносила родную партию и её вождей?
       В обычной жизненной ситуации о разводе и думать нечего: за подобную "аморалку" в партячейке по головке не погладят! Это, как минимум, выговор. Однако ж он объяснит, что неожиданно в законной супруге обнаружились антисоветские настроения, и всё пройдёт чин чинарём... Решено: после совещания он отправится в гости к жёнушке и объявит ей о своём намерении развестись. Они пойдут в ЗАГС и он подаст заявление, так грамотно составленное и продиктованное ему старшим майором. А потом - в "Вечёрку", с объявлением о разводе и официальным заявлением, что комбриг Ястребов не имеет и не желает иметь с бывшей супругой и её семьёй ничего общего. Неожиданно для себя Александр Иванович хмыкнул: брак оформляешь с женой, а приобретаешь заодно и тёщу. Но ведь и разводишься сразу с обеими! Так что прощай навек и ты, дорогая "мама", незабвенная Ася Аркадьевна...
       ...Фрося была дома, а кроме домработницы, матери и её, Лены Ястребовой, ещё один ключ мог быть только у мужа. Ася Аркадьевна ещё только смотрела на дочь широко распахнутыми глазами, а та уже спрыгнула с тахты и пулей устремилась в прихожую. Все неприятные мысли враз забылись, осталась только радость от нежданного свидания. Надо же, какой молодец: несмотря на военные действия приехал. Наверно, специально не сообщал, хотел сделать сюрприз, и он ему удался!
       Подбежав к мужу, Елена сделала попытку броситься к нему на грудь, но комбриг, стаскивая шинель, как бы ненароком отвернулся к вешалке. Потом на глазах неспешно, как крейсер "Аврора" выплывшей в коридор тёщи, он с суровым видом пресёк попытку себя поцеловать.
       - Нам надо серьёзно поговорить, - вместо приветствия процедил он.
       Лену удивил отход от обычного ритуала приезда Ястребова домой, и неприятно резануло слух безличное обращение. Она непонимающе посмотрела на комбрига, а потом, как бы в поисках утешения или объяснения, перевела взгляд на мать. Та сделала значительное лицо, долженствовавшее выражать что-то вроде "А я что тебе говорила?". Обойдя Ясю Аркадьевну как некий некстати оказавшийся на пути предмет меблировки, Александр Иванович направился в комнату жены, некогда, до его отъезда в Ленинград, бывшую их общим обиталищем. "Закрой за собой дверь!", - обратился он к поспешившей за ним супруге. Астра Аркадьевна неслышно подкралась, чтобы послушать беседу: любопытство раздирало её, хотя, будучи в курсе разработанного Ковальчуком плана, она в общих чертах представляла, что Ястребов мог сказать жене. Но и комбриг прекрасно знал свою тёщу. Перед тем, как заговорить, он до отказа повернул ручку радиоточки. К вящему разочарованию тёщи из-за двери грянуло:

    Широка страна моя родная,

       Много в ней лесов, полей и рек!
       Я другой такой страны не знаю,
       Где так вольно дышит человек.
       ...Многие сегодня уже не знают, что эта песня Исаака Дунаевского на слова Василия Лебедева-Кумача, написанная ими в 1936 году для кинофильма "Цирк", сразу же после выхода фильма стала неофициальным "гражданским" гимном страны (официальным и по совместительству партийным до 1943 года был "Интернационал", оставшийся затем исключительно гимном ВКП(б) и мирового коммунистического движения). Медленно и величаво, слова "Песни о Родине" лились из репродукторов почти ежедневно, а то и по несколько раз на дню...
       - Саша, что происходит? - спросила ничего не понимавшая Лена. Она с испугом наблюдала за странными манипуляциями мужа.
       - Хочу поговорить с тобой, зная, что меня слышишь только ты, - неприветливо буркнул тот.
       - Что-то произошло? - женщина стиснула руки на груди: в её памяти всплыли на миг забытые мрачные пророчества матери. - Тебя в чём-то обвиняют?
       А она, оказывается, неплохая актриса, - холодно рассматривая формально ещё свою жену, думал Ястребов. Надо же, он и не замечал раньше... Такая же фальшивая, как и её мамаша! Внезапно ему в голову пришёл вопрос, над которым он не задумывался и который утром, почему-то, не обсуждался со старшим майором: должен ли он, разговаривая с Еленой, дать ей понять, что ему известна её контрреволюционная деятельность? Вопрос был непраздный: сказав об этом, комбриг мог помешать следствию, а промолчав, было бы затруднительно объяснить мотивы развода. Так и не найдя решения, Ястребов понадеялся на экспромт.
       - Чтобы не растекаться мыслию по древу: короче говоря, я подаю на развод.
       Лене вспомнились слова матери о том, что муж, если бы любил её, оказавшись под подозрением госбезопасности, сам подал бы на развод. Неужели...? Тогда, если даже Ястребов и виноват, он всё равно благородный человек!
       - Тебя... в чём-то обвиняют?
       - Меня-то обвинять не в чем! - озлился комбриг, но вовремя прихватил себя за язык. - Просто выяснилось, что мы с тобой совершенно разные люди.
       - И давно? - вопрос был задан почти спокойно. Елена старалась взять себя в руки, а может, просто впала в небольшой ступор: уж больно неожиданно обрушилась на неё эта нерадостная весть после испытанного за минуту до того счастья от нечаянного появления супруга.
       - Давно, недавно, какая разница? Мы чужие, ты понимаешь, чужие, - проскандировал он. - Ты великолепно живёшь без меня в Москве, а я в Ленинграде...
       Елена положила руку на живот, который начал побаливать. Господи, неужели она разговаривает с отцом её ребёнка? Сказать или не сказать? Если сказать, может, передумает? Или решит, что это "бабская уловка"? И вообще, использовать беременность, чтобы сохранить брак, унизительно... Но ведь думать надо не о себе, а о ляльке!
       - Хочешь, я уйду из аспирантуры и перееду к тебе? Бог с ним, с Московским университетом: стану простым соискателем и защищусь в ЛГУ...
       Он понял, что для скорого достижения цели требуются более крепкие аргументы.
       - Ни к чему это всё! У меня в Ленинграде... есть женщина!
       - Саша! - низким грудным голосом воскликнула Лена и навзрыд заплакала, широко и некрасиво разевая рот.
       Господи, а ведь совсем ещё недавно эта тощая вобла с хлюпающим носом казалась ему красивой женщиной! Да шалая деревенская Верка с её восемью классами и толстой задницей в несколько раз интереснее этой "без пяти минут кандидата наук" из выпендрёжного Дома бывших политзаключённых и политкаторжан! Где же столько лет были его глаза?! В полном соответствии с известной толстовской формулой "Мы любим людей за то добро, которое мы им сделали, и не любим за то зло, которое мы им делали", Ястребов ощутил по отношению к супруге если не ненависть, то что-то очень близкое. Более того: ему садистски захотелось сделать ей ещё больнее. Но он пока сдерживался: следовало договориться о совместном походе в ЗАГС, чтобы обойтись без суда и быстро завершить это дело.
       - Надеюсь, обойдёмся без истерик? Делить нам нечего, я ни на что не претендую, как пришёл в этот дом голожопым офицером с фанерным чемоданом, так и уйду. Ты дашь мне развод?
       Елена не собиралась цепляться за этот явно развалившийся брак. Однако интуитивно угадав, что Ястребов с этим делом явно торопится, из вредности, нередко свойственной даже лучшим женщинам, ответила:
       - Надо подумать, не уверена. Всё это так неожиданно!
       Александр Иванович никак не ожидал подобного развития событий. Зная гордую натуру супруги, он рассчитывал, что затягивать с оформлением развода она не станет. Зло ощерившись, спросил:
       - Предпочитаешь, чтобы состоялся суд, на котором я бы заявил, что расстаюсь с тобой по причине политических расхождений? Что мне не по душе, когда твои родственники хулят партию и правительство, а ты вполне разделяешь эти взгляды?
       ...Она думала, что не доедет до дома. В ЗАГСе у Лены разболелся живот, и женщина плохо понимала, что говорит ей строгий старичок, занимавшийся их делом. Пару раз ему пришлось даже повторять свои вопросы, чтобы получить на них вразумительные ответы. Он даже участливо предложил им приехать в другой раз, когда "дамочка будет чувствовать себя лучше". Разумеется, они отказались! Слава Богу, хоть трамвая не пришлось ждать, и совсем уж повезло в том, что она смогла сесть. Ввалившись в квартиру, Елена упала в стоявшее в прихожей кресло и почти потеряла сознание. Раздеться ей помогла Фрося и она же, заподозрив что-то, принялась переодевать её в домашнее. Стащив со своей любимицы "кобеднишную" юбку (для тех, кому этимология этого просторечия не понятна: "к обедне", т.е. надеваемая по торжественным случаям), она увидела, что на её белых трусиках алеет свежее кровяное пятно.
      
       Мировая история на основании неисчислимого количества примеров свидетельствует, что ввязаться в войну значительно проще, чем выйти из неё - если, конечно, не довоевались до полной и безоговорочной капитуляции. (Кстати сказать, командующий американскими войсками на полях Великой войны Джон Джозеф Першинг, прозванный за жёсткость и жестокость "Блэк Джек Першинг", выступал против перемирия 11.11.1918 г. уверяя, что если не войти в Германию и не взять Берлин, немцы не поверят, что проиграли войну, и с ними снова придётся воевать. Как в воду смотрел!). Мир обычно воцаряется после долгих и непростых переговоров, длящихся иногда годами (чтобы разработать и подписать документы, официально завершившие ту же I Мировую войну, понадобилось почти два года). Подготовка советско-финляндского мирного договора тоже была непростой и достаточно протяжённой во времени (особенно, если учитывать, что сама война-то длилась всего 105 дней), однако мы не собираемся утомлять читателя, подробно обо всём рассказывая - так же, как не станем расписывать победоносное наступление РККА, направившей в конце концов без малого треть своих тогдашних людских ресурсов на Карельский перешеек, стокилометровой ширины полоску суши между Ладогой и Финским заливом...
       Поскольку, рассказывая о Зимней войне, совсем уж игнорировать мирные переговоры нельзя (ведь в конечном итоге, для того генералы и ведут в бой свои войска, чтобы потом в дело вступили дипломаты), мы ограничимся двумя небольшим, но интересными сюжетами. Один относятся к началу, как теперь принято говорить, "переговорного процесса", а второй - к его завершению.
       Судя по всему, в спектакле под непритязательным названием "Мирный договор" первой на сцену вышла Хелла Мария Вуолийоки. Эта дочь эстонского юриста была весьма примечательным человеком. В ту пору ей шёл пятьдесят четвёртый год, однако для более глубокого понимания её роли во всей этой истории следует вернуться в начало ХХ века и под лупой рассмотреть некоторые факты её биографии.
       В 1908 году Хелла Мария окончила Хельсинкский университет. Надо думать, что уже в студенческие годы она прониклась идеями марксизма, поскольку сразу же по получении диплома, будущая "финская писательница эстонского происхождения" вышла замуж за члена социал-демократической партии Финляндии Суло Вуолийоки: у "товарищей" было принято сочетаться браком с политическими единоверцами. Супруг был видным партийцем и, что характерно, личным другом Ульянова-Ленина. В 1918 году он вместе с Куусиненом входил в руководство Финляндской Социалистической Рабочей Республики. Потом каким-то образом разбогател (совершенно не исключено, что не без помощи Москвы: это было обычным делом и практиковалось для финансирования местных компартий и, что почти одно и то же, деятельности агентов советских спецслужб). В 1923 году супруги развелись. Позже Х. Вуолийоки начала писать свою фамилию через "W", хотя правильным написанием было "Vuolijoki".
       Читатель вправе спросить: "Ну и что?". Попробуем ответить. По-нашему мнению, имеются серьёзные основания предположить (точно знают только архивисты Управления кадров Службы внешней разведки), что Хелла Мария имела касательство к загранслужбе НКВД. Дружба её мужа с большевистским вождём - это приправа, а основное блюдо - несомненная причастность Суло (как одного из руководителей финских красных в гражданскую войну) к Коминтерну, который изначально был не чужд советской разведке, а с начала тридцатых годов системно обслуживал её интересы. Возникает вопрос: развод супругов Вуолийоки - обычный "крах семейного корабля", или деталь разработанной на Лубянке "легенды"? Для успешной нелегальной работы Хелле Марии, несомненно, нужно было как-то дистанцироваться от скомпрометированного участием в революционной деятельности супруга.
       Свои остросоциальные романы и пьесы (одна была написана даже в соавторстве с Бертольдом Брехтом) наша героиня подписывала как Юхани Тервапяя и Феликс Тули, поэтому изменения в написании фамилии сложновато связывать с желанием придумать литературный псевдоним, к тому же столь прозрачный. А вот значиться в полицейских досье с левым экстремистом Суло под разными литерами, очень даже полезно. Казалось бы, пустячок, всего лишь V изменена W, но в бюрократическом делопроизводстве это огромная разница!
       Со второй половины двадцатых годов Х. Вуолийоки становится довольно заметной персоной в "бомонде" тихого провинциального Хельсинки: автор романов и пьес (не страшно, что левого толка, в тридцатые годы это было модным в среде европейских интеллектуалов, литераторов и артистов), относительно успешный предприниматель (что, безусловно, добавляло респектабельности), владелица политического салона "прогрессивной" направленности. Идеальная "крыша" для агента секретной службы! И предоставляющая много возможностей для сбора информации и деятельности в качестве "агента влияния"... Даром что местная полиция подозревала ее в шпионаже в пользу СССР, однако длительное время доказать ничего не могла (наивные, действующие по старинке "чухонцы": им, в отличие от "шагавших в ногу со временем" русских коллег, требовались какие-то доказательства!).
       Ещё один аргумент в пользу нашей версии. В 1943 году Хелла Мария была, наконец, арестована и приговорена к пожизненному заключению, как глухо пишет большинство отечественных источников, "за антифашистскую деятельность". Я лично отсутствие каких-либо подробностей объясняю тем, что соответствующее ведомство не захотело в своё время афишировать связь с писательницей, возглавившей после войны финское радио. И вообще: с начала тридцатых годов вплоть до 1945 года отечественные спецслужбы всех своих зарубежных агентов именовали "антифашистами". Между тем существует версия, что Хелла Мария была арестована за укрывание советского парашютиста (уже ближе к делу!): в 1944 году, после окончания второй советско-финской войны и превращения этой страны в "дружественного соседа", она была выпущена на свободу. Вернёмся, однако, в декабрь года тридцать девятого - к той роли, которую Х. Вуолийоки сыграла в подписании советско-финляндского мирного договора. Начаться всё могло бы так...
       Выслушав доклад Молотова о том, как Лига Наций реагирует на советско-финский конфликт, Сталин жёстко усмехнулся.
       - Значит, Буллит поднял против нас Лигу Наций? Подумать только: нас оттуда выперли по требованию науськанных им Аргентины, Венесуэлы и... кого?
       - Уругвая, товарищ Сталин.
       - Вай ме, как страшно! Что же теперь делать, а? Помнится, - выражение шутовской скорби и ужаса на лице вождя сменилось гордостью за себя, - я ещё в девятнадцатом, когда эта организация создала комиссию для унификации правил дорожного движения сказал, что Лига Наций только на это и годится! Ладно, пусть чешут языками, если больше нечего делать. Давайте, Вячеслав Михайлович, о насущном. Нет ли по линии НКИД каких-нибудь сигналов, что Маннергейм готов запросить мира?
       - Таких сигналов нет, товарищ Сталин.
       - Понятно: мы их ещё не дожали... А что сделано в плане того, о чём мы недавно договорились, самим начать аккуратный зондаж?
       - Мы как раз сегодня встречаемся с товарищем Берия, чтобы обсудить конкретные мероприятия.
       - Не затягивайте с этим! Главное - осторожность. Важно, чтобы нашу инициативу враг не воспринял как слабость. Надо вообще постараться, чтобы инициатива исходила не от нас...
       - ...Надо вообще постараться, Лаврентий Павлович, чтобы инициатива исходила не от нас! Именно поэтому я не могу задействовать своих людей из постпредств и, напротив, здесь самое широкое поле деятельности для политической разведки. Давайте, обсудим ваши предложения, а потом доложим товарищу Сталину окончательный вариант.
       Берия потянулся за своей знаменитой папкой, но раскрывать её не стал: всю необходимую информацию он освежил в памяти перед тем, как выехать к заместителю председателя совнаркома.
       - Мы разработали несколько вариантов. Что предпочтительнее, чтобы зондаж исходил непосредственно от финнов или от третьей стороны? Реально сделать и то, и то!
       - От Финляндии было бы идеально!
       Вот теперь глава НКВД заглянул-таки в свои бумаги. Эти проклятые финские фамилии не то, что не запомнишь, не выговоришь!
       - В Хельсинки проживает одна писательница и общественная деятельница, имеющая обширные связи, зовут её Хелла Мария Вуолийоки...
       ...Теперь только факты, и ничего, кроме фактов! Ближе к новому году Хелла Мария выехала в Стокгольм, где встретилась со своей давней знакомой, постпредом СССР в Стокгольме Александрой Коллонтай. Она рассказала Александре Михайловне, что в среде финской общественности и среди некоторых представителей правительственных кругов ширится желание как можно быстрее завершить войну, и она готова внести в это благородное дело посильную лепту. Постпред, разумеется, не могла ответить своей финской подруге ничего конкретного, но пообещала срочно передать сие известие в Москву. Очень скоро (на следующий день, или через день, точнее сказать невозможно) в Стокгольм позвонил сам Сталин и сообщил Коллонтай для передачи Вуолийоки, что Советский Союз готов начать мирные переговоры. С этой благой вестью самозваный "голубь мира" и вернулась восвояси.
       А что, очень изящно! Как говаривал Остап Ибрагимович Бендер, "лёд тронулся"!
       Вопрос напоследок: стал бы великий вождь лично звонить постпреду своей страны, узнав, что та в частной беседе с приятельницей услышала, что "кто-то в Финляндии хочет мира", если бы сам всё это не организовал?
       Перенесёмся теперь в март 1940 года и восхитимся одной небольшой деталью, "украсившей" завершающий этап переговоров. Но сначала приведём цитату из телеграммы, направленной 6 марта Главным советом Красной Армии в войска: "В результате успешного наступления на Карельском перешейке финны, понеся большие потери, запросили мира. Мы... возможно, согласимся на ведение мирных переговоров. При этом понятно, что чем больше захватим в ближайшие дни территории противника, тем больше требований можем объявить противнику".
       И вот, максимальные требования предъявлены, руки выкручены. В общем плане речь шла о том, чтобы граница СССР проходила приблизительно по линии, установленной для России по Ништадтскому миру 1721 года, после победы русского оружия в Северной войне. 10 марта наш старый знакомый Паасикиви повёл речь о компенсациях за передаваемую СССР территорию (речь шла ни много, ни мало, как приблизительно об 1/10 Финляндии).
       - Имеется исторический прецедент, - напомнил он Молотову: - Пётр Великий, заключая со Швецией мир, уплатил побеждённым за отторгаемую территорию большую компенсацию.
       Наркоминдел был на коне, поэтому мог себе позволить тот ответ, который и дал (мы приводим его дословно и документально точно):
       - Пишите письмо Петру Великому. Если он прикажет, мы заплатим компенсацию.
       Мирный договор был подписан 13 марта 1940 года в два часа ночи.
      

    22

       Ястребов с неприязнью посмотрел на жирную спину похрапывавшей Верки и, не особенно стараясь не шуметь, встал с кровати: пора было на службу, чёрт бы её подрал! Голова после вчерашнего раскалывалась, а во рту - по меткому выражению его новой подруги, к изящной словесности имевшей отношение весьма относительное - как мыши наср..и. Верка перебралась к нему в тот же вечер, как он приехал из Москвы и сообщил, что развёлся. Он и так-то в последнее время пил гораздо больше, чем стоило, а уж с таким собутыльником под боком, как эта заводная баба... Шлёпая босыми ступнями по крашенным доскам пола, комбриг отправился на кухню: нестерпимо хотелось пить, а чайник, который он поставил на ночь около кровати, уже часам к четырём утра опустел. Закинув в рот пару таблеток пирамидона, Александр Иванович жадно выпил стакан капустного рассолу (кастрюля капусты, заквашенной с антоновскими яблоками, стояла между окнами, и целебная жидкость, содержавшая кусочки льда, была нестерпимо холодной), громко рыгнул и пошёл бриться.
       Максимов, похоже, сильно любил свою толстозадую. После того, как Вера ушла от него к Ястребову, полковник похудел и как-то почернел. Натурально, перестал с комбригом здороваться, хотя он-то тут причём? Ты, мил человек, сам себе жену выбирал... Это было бы полбеды (комбриг здоровался далеко не со всем соседями по дому), но им достаточно часто приходилось общаться по службе, и это было неприятно. Однако ещё хуже было то, что сослуживцы, как сговорившись, единодушно Александра Ивановича осудили. Он что, насильно Верку к себе притащил, или ухаживал за ней долго, отбивал у мужа? Она давно уже не девочка и сама решила, чтл ей лучше. Так нет же, теперь большинство офицеров штаба общались с начальником оперативного отдела с некоторым холодком, и лишь только два-три самых завзятых бабника при встрече подмигивали ему и скабрёзно улыбались. Но и это была не катастрофа: в конце концов, не вечно же ему служить в Ленинградском округе...
       Ужасное открытие Ястребов сделал недавно: с некоторых пор коллеги действительно начали подозревать его в доносительстве. Произошло это так. Один из офицеров оперативного отдела начал как-то ворчать по поводу того, что больших потерь, которые понесли войска во время кампании, можно было бы избежать, изначально вооружив части округа новейшими средними и тяжёлыми танками, но для этого - увы - надобно, чтобы кое-кто разбирался в современных методах ведения войны. Комбриг молча слушал, решив, что поддерживать разговор не будет, но и сообщать о нём тоже не станет - все так думают, причём справедливо, да к тому же волки не охотятся около своего логова. Внезапно в стекле книжного шкафа, стоявшего за спиной говорившего, он увидел отражение своего заместителя. Тот, находясь за спиной Александра Ивановича, страшно гримасничал и, призывая коллегу к молчанию, прикладывал к губам указательный палец. Ещё полгода тому назад подобное было бы невозможно! И ведь слушок этот, передаваемый от верного человека верному человеку, будет распространяться, переползая вместе с Ястребовым из гарнизона в гарнизон... Тем же вечером он впервые в жизни упился до блевотины, а наутро, мстя непонятно кому, настрочил на почитателя тяжёлой танковой техники телегу.
       Закончив бритьё, Александр Иванович с равнодушным неодобрением посмотрел на своё отражение в зеркале и обжёг опухшее, с набрякшими веками лицо пригоршней "Тройного" одеколону (с курсантских ещё времён привычка, да и запашок отбивает, хотя бы на первое время). Хмуро хмыкнув - вспомнилось гоголевское "Поднимите мне веки!", отправился на кухню, где напился пустого чаю (на еду глаза не смотрели, хоть ты тресни!), и вышел на улицу. День начался...
       ...Накануне в Смольном проходил "партхозактив" - совещание, на которое по традиции приглашались городское и областное начальство - секретари партийных комитетов, председатели исполкомов, директора крупных предприятий и, разумеется, высокие чины армии, флота и НКВД. С докладом выступал Жданов, речь шла о задачах, стоящих перед руководством области в связи со скорым включением в неё огромных территорий с городами и деревнями, в которых проживало преимущественно враждебное население. Работы привалило всем - от рядовых паспортисток, инспекторов районных управлений народного образования и райздравов до секретарей обкома и начальника УНКВД по Ленинграду и Ленинградской обрасти. В президиуме рядом с комиссаром госбезопасности Гоглидзе, сидел начальник штаба округа: война войной, а мероприятия подобного ранга пропускать члену бюро горкома было не с руки (командующий войсками округа по должности входил в бюро обкома и тоже присутствовал).
       В перерыве они дружно направились в комнату президиума и, взяв по стакану чаю, бок о бок устроились у стола с бутербродами - оба уже длительное время пребывали вне нормального режима дня и питания, ели что и когда придётся: такая "диета" образно называется в народа "на похватушках". Вонзив белоснежные зубы в нежнейший полупрозрачный балык, комиссар благожелательно взглянул на соседа и поинтересовался:
       - Ну, когда добьёте белофинскую сволочь?
       - Теперь скоро уже, - с трудом выговорил генерал: с голодухи он откусил чуть ли не полбутерброда с копчёной колбасой, и теперь едва мог его прожевать.
       - Затягивать нельзя, - Гоглидзе растянул губы в улыбке, - вишь, обком уже расписывает, что кому делать после победы.
       - Счёт идёт на дни, если не на часы! - с облегчением выговорил, оторвавшись от стакана с чаем, начштаба: ему, наконец, удалось сделать глоток. - Если бы не знаменитое финское упрямство...
       - Ну, упрямцев и у нас хватает! Мне вот жаловались на начальника штаба Ленинградского военного округа... - генерал, энергично дожёвывавший следующий бутерброд, на этот раз с ветчиной, поперхнулся. - Тоже, доложу вам, упёртый товарищ!
       Начальник УНКВД, довольный своим незатейливым розыгрышем, захохотал и похлопал собеседника по плечу: мол, шучу я...
       - Но если говорить всерьёз, мои люди жалуются на тебя: кое на кого у них набрался вполне приличный материал, а ты своих офицеров не отдаёшь, да ещё и в Москву жалуешься.
       Дело пахнет керосином, понял генерал (эту фразочку, кстати сказать, запустил в широкий обиход в тридцатые годы Михаил Кольцов, разоблачая в одном из своих фельетонов подоплёку некоторых международных событий в их связи с интересами американских нефтяных королей). В словах комиссара госбезопасности явственно ощущалась скрытая угроза, и на это следовало как-то реагировать. "Не отдавать" удавалось потому лишь, что шла война, и на Знаменке понимали, что особистам только дай волю, воевать будет некому. Сейчас, при переходе к миру, совсем другое дело: если что, высокое армейское начальство умоет руки. А ему что, больше всех надо? Значит, кем-то придётся пожертвовать, иначе никому не поможешь, да и сам без толку сядешь.
       - Врут, Сергей Арсентьевич! - убеждённо ответил, наконец, начштаба. - Не жаловался, не так воспитан. - Он действительно, не жаловался на контрразведчиков, а прямо требовал у руководства наркомата обороны, чтобы штаб ЛенВО на время боевых действий оставили в покое.
       - Наверно, врут! - охотно согласился Гоглидзе, который отлично понимал, что к чему. - Но ведь я выполняю приказ, подписанный и твоим и моим начальством, Ворошиловым и Берия. Они требуют вычистить из армии всех саботажников и вредителей. Так что нам надо сотрудничать. Конечно, мы и сами справляемся, но... по мелочам, в основном. Есть у тебя кто-нибудь на примете? Вызывающий сомнения, скажем так.
       Вопрос был задан прямо, и требовал такого же ответа. Ответить "нет" генералу было опасно, сказать "да" - трудно, гораздо труднее, чем в рост поднять на пулемёты залёгшую цепь. От нелёгкого выбора начштаба спасла счастливая мысль - он вспомнил о своём начальнике оперативного отдела. Молва донесла, что он, судя по всему, снюхался с особистом и вовсю "стучит", что увел у коллеги жену и, в довершение всего, каждое утро появляется на службе, благоухая смесью одеколона и вчерашнего перегара. А ведь какие надежды ещё недавно этот офицер подавал!
       - Комбриг Ястребов, - со вздохом ответил начштаба. - Он руководит оперативным отделом, это сердце штаба. Почему ряд наших замыслов, особенно на первом этапе военных действий, проваливался? Конкретных доказательств у меня нет, но грешу против него. И потом, это разложение в быту: аморалка, пьянка...
       - Ястребов, говоришь? - Гоглидзе сощурил один глаз, как будто прицеливался, - комбриг... Очень интересно... Благодарю! Всегда приятно поговорить с умным человеком, но сейчас, давай-ка, пройдём в зал: уже начинаются прения по докладу. Вот увидишь, что будет: никому не нужна лишняя ответственность, и советские руководители начнут кивать на партийных, мол это их дело, партийные - на хозяйственных, директора на тех и других, и все вместе станут говорить, что обустройство новых территорий - прерогатива НКВД и армии!
       Где-то ближе к обеду (а значит, и к вожделенным ста граммам "под горяченькое"), Ястребов подошёл к окну, чтобы открыть форточку: пора было удалить из атмосферы комнаты выдохнутые им пары вчерашнего застолья с Верунчиком. Окна кабинета, расположенного на втором этаже, выходили во двор, и комбригу сразу бросился в глаза незнакомый офицер, выходивший из чёрной "эмки". Захлопывая дверь, он слабо улыбнулся Александру Ивановичу. Встретившись с пустым взглядом незнакомца, тот почему-то сразу понял, что приехали за ним. Мелькнула мысль: есть ещё время, чтобы застрелиться! Негнущимися пальцами Ястребов скрёб кобуру, которая никак не открывалась. Наконец, достал ствол. Приставив наган к виску, сделал глубокий вдох и... замер: желание стреляться умерло так же стремительно, как и родилось, но появилась опасение, что шевельнувшись, он случайно нажмёт на курок. Не станут же они арестовывать своих? Ведь комбриг Ястребов им еще пригодится? Так его и застали: с белым лицом и наганом, приставленным к виску.
       Большой дом, где Ястребов ещё не бывал, ничем принципиально не отличался от знакомой уже ему Лубянки. Ни интерьерами, ни нравами и манерами обитателей. Впрочем, знание отнюдь не гарантирует менее острого восприятия: сколько раз ни "общайся" с бормашиной, ожидание очередного с ней свидания не становится приятней. Так что пройдя процедуру обыска и медосмотра (вот это, действительно, было в новинку!), комбриг нравственно и физически ничем не отличался от себя самого, каким он предстал в первый раз перед Ковальчуком.
       Во время ареста, транспортировки и уже перечисленных процедур Александр Иванович не протестовал и ни о чём не просил. Какой смысл тратить время и силы на простых исполнителей? Он ждал встречи со следователем, который, конечно же, должен будет разобраться в возникшем недоразумении. Наконец, комбрига отконвоировали в кабинет невысокого блондина, который сообщил, что зовут его Арвид Маркович Лусис, и что он будет вести его дело.
       - Догадываетесь, за что вас задержали? - следователь начал с классического вопроса, точно так же, как в свое время это сделал старший майор.
       - Разумеется, нет, - в меру спокойно ответил Ястребов. - Прежде чем продолжить допрос, Арвид Маркович, прошу вас связаться с начальником особого отдела штаба ЛенВО Тепцовым или - что лучше - со старшим майором госбезопасности Ковальчуком, из Москвы. Тепцов... несколько не в курсе.
       Спокойный тон задержанного вредителя произвёл на следователя впечатление. В их работе бывали накладки, и он прекрасно об этом знал. К тому же приказ "взять" начальника оперативного отдела штаба округа Лусис получил от начальника отдела и не знал, что указание это спущено с самого верха - в противном случае он бы просто отмахнулся. Поэтому, прикинув, не блефует ли Ястребов, он все же позвонил особисту. Того не оказалось на месте, и следователь, вызвав конвоира, чтобы тот посторожил комбрига, отправился в приёмную начальства: ему по должности не полагался аппарат служебной высокочастотной связи (ВЧ), с которого можно было позвонить куда угодно, хоть во Владивосток.
       Ковальчук оказался на месте. Узнав, кто звонит и по какому вопросу, он на секунду задумался, после чего коротко бросил:
       - Это пар.
       - Товарищ старший майор, не понял.
       - Говорю, отработанный пар, лейтенант. Мне этот человек уже не нужен. Больше того, дюже меня обяжешь, если по-быстрому получишь от него нужные тебе признания и пустишь в расход. Хочешь добрый совет?
       - Так точно, товарищ старший майор!
       - Не трать время на его семью, там всё чисто, я сам проверял. Пусть он у тебя пойдет руководителем вредительской организации (однокашников по академии у него хватит на целый шпионский центр). Парень слабый, быстро назовёт сообщников - если правильно спросишь. Сидит пусть в одиночке - нИ х.ра ему с соседями разговоры разговаривать. Есть у меня на него одно заявление: он, судя по всему, ещё и одну старую большевичку, соратницу Самого пришил, я тебе подошлю эту бумагу с фельдсвязью... Выколотишь из него признание, можешь вертеть в гимнастёрке дырку для первого ордена. Не благодари, одно дело делаем! И вот что, мотай на ус: мне тут, в центральном аппарате, нужен сообразительный хлопчик вроде тебя... Если Ястребов не позже, чем через пару недель помрёт - всё равно, от сердечного приступа или от комендантской пули, можешь брать билет на Москву, вызов я обеспечу. Вопросы есть?
       - Никак нет, товарищ старший майор!
       - Лады. До зустричи в Москве.
       Комбриг ожидал следователя в тревожно-приподнятом настроении. Раз уж тот согласился позвонить в Москву, значит, всё устаканится - в этом Ястребов не сомневался. Лусис несколько задерживался. Видно, утрясает вопрос с его освобождением, догадался Александр Иванович. Наконец следователь пришёл. Был он радостен и возбужден, еще один добрый знак!
       - Ну как, всё прояснилось?
       - Исчерпывающе, дорогой мой. Сейчас я вас отведу к одному моему коллеге, и он возьмёт у вас показания, чисто формально.
       Ястребов счёл, что имеет право покапризничать. Он недовольно поморщился и спросил:
       - Это надолго?
       - Пустяки, Александр Иванович, по сравнению с вечностью, все - пустяки!
       Они вышли в коридор, спустились на два этажа, и следователь постучался в какой-то кабинет. Получив разрешение войти, открыл дверь и, отступив вбок, пропустил вперёд комбрига. Тот шагнул, и почувствовал, как руки его неожиданно оказались заведёнными назад, а на запястьях защёлкнулись наручника. Лусис подтолкнул его вперёд и с издевательским пожеланием "приятно вам побеседовать" захлопнул, сам оставшись в коридоре, дверь. Ошарашенный Александр Иванович, ничего не понимая, вглядывался вглубь полутёмного кабинета. Наконец разглядел хозяина - плечистого наголо бритого мужика, который молча оценивающе разглядывал своего клиента.
       - Что это... что это, чёрт возьми значит? - несколько по-петушиному вскричал опомнившийся, наконец, комбриг.
       Незнакомец, не отвечая, до отказа повернул ручку репродуктора радиоточки. Из него оглушительно грянул, как по заказу, последний куплет "Песни о Родине":

    Над страной весенний ветер веет,

       С каждым днем все радостнее жить.
       И никто на свете не умеет,
       Лучше нас смеяться и любить...
       После этого, всё так же молча, он подошел к Ястребову. В руке плечистого замерцал неизвестно откуда взявшийся нож. Комбриг инстинктивно отшатнулся, но был ловко схвачен за брючный ремень. Мгновение - и его бриджи оказались разрезанными, по бедру от пояса до самой мотни. Одним рывком правой руки бритый спустил их до долен, правой же поставил в середину кабинета табуретку. Затем, нехорошо улыбаясь, перевернул её кверху ножками, и в первый раз разлепил губы:
       - Садись!
       Навсегда и без сожаления попрощаемся на этом с комбригом Ястребовым, и обратимся к некоторым официальным статистическим данным. За высказывания с осуждением Зимней войны, а также направленные против правительства и руководства РККА, к суду военного трибунала было привлечено 843 военнослужащих (это за 105-то дней военных действий!). За время войны от руководства войсками были отстранены трое командующих армиями, восемь командиров корпусов, девять командиров дивизий и тридцать один командир стрелковых полков. Случайно или нет, но и Кирилл Афанасьевич Мерецков, летом 1940 года одним из первых получивший только что введённое звание генерала армии, 23 июня 1941 года был арестован по обвинению в заговоре. Правда, в отличие от "подельников", в сентябре того же года, после личного обращения к вождю, отпущен на свободу...
      
       Вызванная матерью скорая помощь отвезла Лену в роддом ЛечСанУпра на улицу Веснина, что располагалась в самом конце Арбата у Садового кольца, и до 1933 года называлась Денежным переулком (в старину на том месте была слобода мастеров Государева Монетного двора). Разумеется, Ася Аркадьевна, несмотря на протесты врача и фельдшера с фельдшерицею, увязалась за дочерью. Та была благодарна матери: как говорится, при всём при том с ней было как-то спокойнее. Впрочем, Елена скоро пожалела об этом: в то недолгое время, пока они в приёмном покое ожидали появления дежурного врача, Ася Аркадьевна успела разыграть трагический спектакль под названием "Убитая горем мать". Она стояла в изголовье страдалицы и, положив на её лоб руку, скорбно и монотонно без перерыва повторяла: "Бедная моя дочь! Бедная, бедная моя доченька! Бедная моя дочь...". Акушер пришёл вовремя: еще мгновение, и у Лены - в довершение ко всему - началась бы истерика. Несмотря на протесты, мамашу во время первичного осмотра выставили вон.
       Врач был заметно встревожен. По его словам, кровотечения во втором триместре достаточно редки и, как правило, не ведут к трагическому концу. Но такое обильное... Ещё в приёмном покое Елене ввели успокоительное, положили на живот лёд, после чего отправили в палату, причём озабоченный эскулап честно предупредил, что ничего не обещает. Потянулись унылые и тревожные дни, вполне соответствовавшие по своему нудному наполнению термину "лежать на сохранении". Уже на следующий день сестра принесла ей огромный букет роз, что в те времена для зимы было невероятной редкостью и роскошью.
       Больная была приятно удивлена: для матери подобные знаки внимания были не слишком характерны, она всегда предпочитала дарить что-нибудь полезное - фильдекосовые чулки, туфли (Лена обожала "лодочки"), в крайнем случае - флакон "Красной Москвы". Как-то, получив на новый год очередную коробку с духами, Лена ради смеха взяла карандаш и незаметно её пометила. Дождавшись 8-го марта, передарила матери этот продукт фабрики "Новая заря". Первого мая злополучные духи были торжественно вручены дочери, которая, предвкушая удовольствие, стала ждать седьмого ноября...
       - Какой муж у вас заботливый, - простодушно позавидовала сестра, устанавливая цветы на тумбочку, - сразу видно, любит, жалеет!
       У Елены хватило сил молча кивнуть в ответ, но оставшись одна, она горько заплакала: простонародная и полная глубокого смысла формула "любит = жалеет" чудовищно не соответствовала всему тому, что предшествовало её появлению на улице Веснина! Потом, спустя какое-то время, у неё зародилась шальная мысль: а вдруг, действительно, Ястребов узнал о том, что с ней приключилось, и послал эти розы? Может быть... Усилием воли не позволив окрепнуть замерцавшей надежде, Лена привстала, взяла в руки трёхлитровую банку (в меньшую тару букет не уместился) и стала его изучать. Нет, никакой записочки она не нашла. На следующий день появился второй букет, на этот раз составленный не из алых, а из белых роз, и тоже без каких бы то ни было "сопроводительных документов". Это уже было совсем загадочно: получить от матери два букета за два дня было совсем уж нереально.
       Тайна раскрылась тем же вечером, когда навестить дочь пришла Ася Аркадьевна. Хозяйственными сумками она принципиально не пользовалась, поэтому пришла с большим портфелем, с которым ходила на работу. Выкладывая бесчисленные баночки и свёрточки с провизией (притом, что на Веснина кормили на убой, это вам не городской роддом!), она как бы мимоходом поинтересовалась у дочери, как той понравились розы Остапа Петровича. Елена понимала, что новый, совершенно чужой Ястребов, с которым она познакомилась в тот день, когда он, угрожая по сути доносом, просил развода, вряд ли мог прислать ей цветы. Но всё равно, разочарование было ощутимым. Значит, Остап. Взялся за старое, упрямый хохол! Надо же, столько лет прошло, а не теряет надежды...
       - Симпатичные, - равнодушно отозвалась Лена. - Ты ему скажи, чтоб больше не присылал.
       - Почему? - подняла выщипанные бровки мать.
       - Ну, в общем, пусть не присылает! - Лена затруднилась сформулировать ответ.
       - И не подумаю! Обижать хорошего человека? Между прочим, он сказал, что человек, устроивший за тобой слежку, наказан. А ещё... ой! - она хлопнула себя пухлой ладошкой по кубам, мастерски изображая испуг.
       - Что "ой"?
       - Ничего, Леночка, ничего. Тебе же вредно волноваться, - коварно сказала мамаша и опустила глаза, дожидаясь, когда дочь запротестует.
       Ожидаемая реакция не замедлила проявиться. Дочь охватило беспокойство и любопытство - даром, что Фрося постоянно повторяла маленькой Лене: "Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!".
       - Мама! Что ты хотела сказать? Говоришь, нельзя волноваться, а сама волнуешь! Ну, мамочка!
       - Не знаю... Он, конечно, тебе уже и не муж, и вообще, чуть до выкидыша не довел...
       - Мама!
       - Не знаю, как сказать... В общем, не только ветреником и бабником оказался комбриг Ястребов. Шпионом он был, англо-финляндским шпионом. Чуяло моё сердце...
       - Не может быть! - выдохнула Елена, сгребая в горсть на груди полы халатика. Хотя, конечно, это всё или почти всё объясняло: и нервозность комбрига, и странные в нём перемены, и слежку за ней... Но Саша, её Саша и - шпион?
       - Остап пытался что-то для него сделать, и даже добился, чтобы ему позволили ознакомиться с делом Ястребова. Увы! Там всё разложено по полочкам, доказано, в том числе имеется его чистосердечное признание.
       - Признание? - безжизненным голосом переспросила Елена. В её глазах (не забудем, что шел сороковой год!) сей факт перечёркивал все надежды на ошибку.
       - Да, бедная моя дочка, - Ася Аркадьевна промокнула уголок совершено сухого глаза. - Слава Богу, что этот фофлёктер тайфель (не знавшая ни одного иностранного языка Ася была уверена, что так по-немецки звучит "вонючий чёрт") настоял на разводе. Как рассказывал Остап Петрович, этот сукин сын рассчитывал жениться на своей ленинградской пассии, вместе с ней удрать в Финляндию и там шиковать на иудины денежки от Маннергейма и Черчилля. Попользовался тобой, моя деточка, и бросил. Мэррзавец!
       Лена не слушала. Она плакала. Теперь ей было жаль своего, нет, их общего с бывшим мужем прошлого. Там было много хорошего и светлого, и это оставалось с ней несмотря на то, чем всё закончилось. Теперь же выходило, что всё это пережито вместе с врагом, коварным врагом её страны! Получалось, что Ястребов действительно её использовал - ладно бы ещё просто как женщину, для удовлетворения своей похоти, а ведь скорей всего в качестве отличной супруги, которая украсит образцовый листок по учёту кадров. Ещё бы: мать - старая большевичка, работник аппарата ЦК ВКП(б), вдова члена ВЦИК, одного из секретарей Центрально-Чернозёмной области. Не подкопаешься! Действительно, мерзавец...
       Плод, к счастью, удалось сохранить, но требовалось хорошенько "вылежаться". К середине второй недели пребывания Лены на больничной койке, благодаря ежедневным новым букетам, её палата к зависти товарок по отделению и женской части медперсонала, стала походить на гримуборную театральной звезды в день премьеры. Она затруднилась бы сказать, цветы ли сделали своё дело, или сказалась вкрадчивая воркотня приходившей почти ежедневно матери, но Остап в качестве дарителя роз и постоянной темы маминых разговоров как-то незаметно перестал её раздражать.
       Наконец, настал день выписки. Раздав по палатам цветы, Елена вместе с матерью вышла на улицу. Оказалась, Ася Аркадьевна приехала не одна: у дверей с огромным букетом их встречал Ковальчук. Всё это было очень похоже на торжественную встречу молодой мамаши, не хватало только ребёнка...
       Увидев лёгкое облачко, мелькнувшее на лице дочери, мать объяснила:
       - Чтобы не связываться с таксомотором, Остап Петрович предложил свою машину.
       - Дело не только в такси, Елена Георгиевна, - отчего-то официально обратился к ней Остап, - мне просто очень приятно оказать вам такую пустячную услугу.
       От Арбата до Каляевской всего пара-тройка километров, поэтому долетели за считанные минуты. Остап и Лена всю дорогу молчали, и паузу с успехом заполняла трещавшая без умолку Ася Аркадьевна. Она ухитрилась даже рассказать полуприличный анекдот про мужского парикмахера, приглашённого в роддом заменить приболевшую нянечку, чьей обязанностью было готовить рожениц к главному событию в их жизни. Около подъезда старший майор выскочил первым, открыл дверцу дамам, затем извинился (мол, пора на службу) и укатил. Лена была благодарна ему за то, что он не стал подниматься вместе с ними в квартиру.
       Чекист позвонил тем же вечером. К телефону подошла мать. Положив трубку на столик, отправилась в комнату дочери.
       - Звонит Ковальчук, просит разрешения тебя навестить.
       - Скажи, я плохо себя чувствую.
       - Лена, это неудобно. Он столько для тебя сделал (и даже для твоего бывшего муженька!)
       - Нет!
       - В конце концов, он привёз тебя сегодня домой. Что плохого, если он зайдёт на несколько минут?
       Мать была права, и Елена сдалась.
       - Хорошо. Только передай: чтоб никаких цветов!
       Ковальчук пришёл около восьми. Вместо цветов он принёс два больших пакета с фруктами. Елена начала было отказываться, но он сразил ее словами: "Это не вам, Леночка, а вашей малышке!". Мать, успевшая уже сунуть нос в каждый из них, авторитетно подтвердила: "Смотри-ка, тут есть и гранаты! Очень полезно для крови, и тебе, доченька, в самый раз с твоим диагнозом". Дочь на неё зло шикнула - совершенно необязательно Остапа посвящать в тайны акушерства и гинекологии, но подарок приняла, тем более, что там оказались в том числе и её любимые груши. Где только он их ранней весною достал?
       Против ожиданий, чаепитие не затянулось и прошло даже весело. Старший майор был в ударе и травил уморительные байки, героями которых были глуповатый любитель первача Кум, ветреная хитрюга Кума и их сосед Петро, большой любитель ходить "налево". Елена оттаяла, а Ася Аркадьевна хохотала до слёз, немедленно взяв на вооружение слова "подь-ка сюды!". После второй чашки Ковальчук встал и степенно откланялся.
       С этого дня он стал регулярно, два раза в неделю бывать у Солнцевых, причём всегда - не принимая возражений Елены - с фруктами. Всегда корректно звонил и спрашивал разрешения, а приходя, ни разу не задержался больше, чем на полтора часа. Где-то к началу лета он уже стал своим в их доме, особенно после того, как выручил Ленину коллегу по аспирантуре, уличённую в том, что в двухтомнике "Гражданская война в СССР", она не вырезала или не залила, как полагалось, тушью фотографии разоблаченных врагов народа. Бедняжке грозил реальный срок, не говоря уже об исключении из комсомола и аспирантуры. Ковальчуку удалось каким-то образом всё уладить, и дурёха отделалась выговором. Елена страшно из-за неё переживала, и мать - поскольку сроки уже подошли - боялась, что история эта спровоцирует преждевременные роды.
       В первое воскресенье июня старший майор дважды нарушил свои правила. Во-первых, он явился без звонка а, во-вторых, с цветами. Дверь открыла Фрося, и Ковальчук внезапно появился в столовой, прервав ужин матери с дочерью.
       - О, Остап! - обрадовалась Ася Аркадьевна. - Садись с нами чай пить, - с некоторых пор они легализовали свой отказ от "выканья", правда - из-за Лены - в одностороннем порядке: Ковальчук по-прежнему в присутствии третьих лиц обращался к Асе Аркадьевне почтительно.
       - Может быть, чуть позже, торжественным тоном отозвался тот.
       Елена обратила внимание, что Остап пришёл в форме при всех регалиях, это озадачивало: обычно он носил штатский костюм. Пока она прикидывала, к чему бы это, и постепенно начинала волноваться, старший майор степенно преподнес ей букет и обратился к матери.
       - Ася Аркадьевна! По старинке прошу у вас руки Елены Георгиевны!
       Та умильно заулыбалась (у Фроси это называлось "лицо, прости Господи, как масляный блин!"), а у Лены враз испортилось настроение. Ведь действительно неплохой мужик, а придётся отказывать: не готова она была к новому браку, совсем не готова! Остапу удалось стать ей приятелем, но не маловато ли этого для замужества? Жаль его обижать, он этого не заслуживает... Старший майор меж тем обратился к ней:
       - Леночка, вы знаете, как давно я вас люблю. Один раз вы мне уже отказали... Но не об этом хочу я сейчас сказать. Очень скоро вы станете матерью, и нужно, чтобы у ребёнка с самого начала был отец. Я уже сейчас люблю его или её, как своего, ведь младенец - продолжение вас, самой кращей и бажанишей жинки в свити! Да и вам легче будет, крепкое мужское плечо ещё никому не помешало!
       Повисла пауза. Остап, не на шутку волнуясь, ожидал решения своей судьбы, в то время, как Елена в очевидном затруднении подбирала выражения для деликатного отказа. Ася Аркадьевна, предвидя то, что может сказать дочь, и что по меньшей мере затруднит осуществление её столь тщательно подготовленного плана, решила прийти к ней на помощь.
       - Остап Петрович, мы благодарны вас за ваше предложение. Такие вещи с бухты-барахты не решаются, дайте Леночке время для принятия правильного решения.
       Это была импровизация, и старший майор удивлённо воззрился на будущую тёщу. Предполагалось, что она бурно поддержит идею замужества (он не знал, что Солнцева-старшая по выражению дочкиного лица догадалась, чтл у той на уме и, зная о Ленином упрямстве поняла, что уговоры только повредят делу).
       - Сколько же вам потребуется времени? - обиженно спросил он.
       Увидев, что дочь открыла рот, чтобы ответить, Ася Аркадьевна снова поторопилась её опередить.
       - Самое малое, неделя. А пока садись, попробуй вот эту кулебяку.
       Застолье протекало несколько напряжённо, но старшему майору удалось-таки растопить лёд, и к концу застолья всё было уже почти так же, как на их ставших привычными посиделках. Уходя, Ковальчук приложился к Лениной ручке и тихо спросил:
       - Елена Георгиевна, я могу надеяться?
       Та потрепала его по голове.
       - Надежда, товарищ чекист, умирает последней! Dum spiro spero.
       Окрылённый отсутствием отказа (мужикам, в сущности, так мало нужно!), старший майор удалился, а Елена в расстроенных чувствах отправилась в постель. Ей так не хотелось принимать никакого решения! Она и не подозревала, что в скором времени всё решится само собой...

    23

       Эта и последующая главка, посвящённая историческим событиям, в том виде, в каком они в конечном итоге получилась, изначально не планировались. Просто у автора в какой-то момент появилась насущнейшая потребность поделиться мыслями, накопившимися во время работы над предлагаемым вам, читатель, романом и его первой частью ("Мёртвые хватают живых").
       14-17 апреля 1940 года в Москве прошло мероприятие, на тогдашнем посконном бюрократическом языке именовавшееся "Совещанием при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии". Событие нерядовое, полное скрытого напряжения и представляющее отличные возможности для драматического описания собрания высших военных чинов во главе с Самим после вымученной, почти что позорной победы в сомнительной, неоднозначно оцениваемой войне. После непростых размышлений мы решили, рассказывая об этом совещании, отказаться от художественной формы изложения, и просто представить несколько выдержек из стенограммы выступления И.В.Сталина. Теперь, когда читатель знает, кАк в действительности война готовилась и велась, он сам сможет оценить слова вождя - тем более, если у него (читателя) хватило терпения дочитать эту книгу до предлагаемой его вниманию главы. А потом мы немного порассуждаем о личности тогдашнего советского лидера. Остаётся надеяться, что читатель простит автору излишнюю "публицистичность". Итак:
       "Первый вопрос о войне с Финляндией.
       Правильно ли поступило правительство и партия, что объявило войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии.
       Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо безопасность [очевидно, Ленинграда, В.Г.] есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское, - это значит дать довольно серьёзную базу для гражданской войны внутри страны против Советской власти".
       "Второй вопрос, не поторопилось ли наше правительство... Нет. Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела и, зная, что мы не вполне ещё готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября, в начале декабря. Всё это зависело не только от нас, а скорее всего от международной обстановки. Там, на западе, три самых больших державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам предоставляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить.
       ...Отсрочить это дело месяца на два означало бы отсрочить это дело лет на 20, потому что всего ведь не предусмотришь в политике. Воевать-то они там воюют, но война какая-то слабая, то ли воюют, то ли в карты играют.
       Вдруг они возьмут и помирятся..."
       "Перед финнами мы с начала войны поставили два вопроса - выбирайте из двух одно - либо идите на большие уступки, либо мы вас распылим, и вы получите правительство Куусинена, которое будет потрошить ваше правительство. Так мы сказали финской буржуазии. Она предпочли пойти на уступки, чтобы не было народного правительства. Пожалуйста, дело полюбовное, мы на эти условия пошли, потому, что получили довольно серьёзные уступки, которые полностью обеспечивают Ленинград и с севера, и с юга, и с запада, и которые ставят под угрозу все жизненные центры Финляндии... Либо вы, господа финские буржуа, идёте на уступки, либо мы вам даём правительство Куусинена, которое вас распотрошит, и они предпочти первое".
       "... Война в Финляндии очень трудная. Мы знаем из истории нашей армии, нашей страны, что Финляндия завоёвывалась четыре раза... Мы попытались её пятый раз потрясти. Мы знали, что Петр I воевал 21 год, чтобы отбить у Швеции всю Финляндию. Финляндия была тогда провинцией у Швеции, именно тот район, который мы сейчас получили - район Колаярви и Петсамо. Это не в счет, весь Карельский перешеек до Выборга, включая Выборгский залив, причем Петр не получил тогда полуострова Ханко, но он воевал 21 год.
       Мы знали, что после Петра войну за расширение влияния России в Финляндии вела его дочь Елизавета Петровна два года. Кое-чего она добилась, расширила, но Гельсингфорс оставался в руках Финляндии. Мы знали, что Екатерина II два года вела войну и ничего особенного не добилась.
       Мы знали, наконец, что Александр I два года вёл войну и завоевал Финляндию, отвоевал все области".
       "У нас, товарищи хвастались, что наша армия непобедима, что мы всех можем шапками закидать, нет никаких нехваток. В практике нет такой армии и не будет.
       Это помешало нашей армии сразу понять свои недостатки и перестроиться, перестроиться применительно к условиям Финляндии. Наша армия не поняла, не сразу поняла, что война в Польше - это была военная прогулка, а не война. Она не поняла и не уяснила, что в Финляндии не будет военной прогулки, а будет настоящая война. Потребовалось время для того, чтобы наша армия поняла это...".
       "... Что помешало нашему командному составу сходу вести войну в Финляндии по-новому, не по типу гражданской войны, а по-новому? Помешали, по-моему, культ традиции и опыта гражданской войны. Как у нас расценивают комсостав: а ты участвовал в гражданской войне? Нет, не участвовал. Пошёл вон. А тот участвовал? Участвовал. Давай его сюда, у него большой опыт и прочее.
       Я должен сказать, конечно, опыт гражданской войны очень ценен, традиции гражданской войны тоже ценны, но они совершенно недостаточны. Вот именно культ традиции и опыта гражданской войны, с которым надо кончать, он и помешал нашему командному составу сразу перестроиться на новый лад, на рельсы современной войны".
       Сталин перечисляет, что отличает современную войну:
       "Второе - авиация, массовая авиация, не сотни, а тысячи авиаций. [Так в тексте!!!] И вот, кто хочет вести войну по-современному и победить в современной войне, тот не может говорить, что нужно экономить бомбы".
       "Мы разбили не только финнов - эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа. (Бурные аплодисменты, все встают, крики "Ура!").
       Возгласы: "Ура тов. Сталину!"
       Участники совещания устраивают в честь тов. Сталина бурную овацию.
       КУЛИК. Я думаю, товарищи, что каждый из нас в душе, в крови, в сознании большевистском будет носить те слова нашего великого вождя, тов. Сталина, которые он произнес с этой трибуны. Каждый из нас должен выполнить указания тов. Сталина. Ура, товарищи! (Возгласы "Ура!")".
       Нет, всё-таки, без некоторых комментариев не обойдешься, тем более что они вполне будут в русле наших последующих размышлений. Начнём с того, что лежит на поверхности, с общих оценок Сталиным "финского опыта".
       О причинах войны, как их трактовал Сталин, говорить не будем, здесь, по-моему, всё ясно: полуправда не должна ввести читателя в заблуждение. Пара слов о сроках. И в этом вопросе вождь лукавит. Конечно, удобнее всего решать "финский вопрос" было тогда, когда крупнейшие европейские игроки схватились в большой войне. Однако такие войны, как показал опыт 1914-1918 годов, быстрыми не бывают, значит руки у СССР были развязаны на относительно долгий, хотя и конечный, период - даром, что "Бессарабский поход" спокойно был отложен до лета сорокового. Так что спешка - в особенности в предвидении зимы, наступления которой никто не предвидел - объяснялось исключительно главным просчетом: генсек никак не ожидал, что Финляндия будет сопротивляться, и уж тем более, столь яростно.
       На этом фоне достаточно нелепо звучит "признание", что "война в Финляндии очень трудная. Мы знаем из истории...". Если знали, почему не учли? И, если уж на то пошло, кто не учёл? Оказывается, какие-то абстрактные товарищи хвастались что "наша армия непобедима". Они-то, видимо, и виноваты... То есть кто-то другой (кто именно, "назначат", это не проблема) виноват в том, что армия оказалась неготовой к современной войне, но никак не человек, создавший режим, при котором всё совершалось исключительно с его одобрения. И, разумеется, он не имеет никакого отношения к "культу гражданской войны". Разве? А кто сделал безграмотного луганского слесаря "первым красным офицером", первым маршалом? Кто назначил его наркомом?
       Генсек в анализируемой речи рассуждает и об умении учиться на ошибках... Какой же вывод в отношении "героев" гражданской войны сделал лично он? В сорок первом послал Ворошилова спасать Ленинград, и Климент Ефремович, в своей манере наведя предварительно шороха и расстреляв кучу народа, не придумал ничего лучше, чем лично поднять с саблей в руке пехоту в атаку на танки (трусом он не был). Пришлось маршала срочно вывозить в столицу и заменять Жуковым. Если это всё "мудрость", то извините меня...
       И последнее, что хотелось сказать о содержательной части выступления. Оказывается, в случае захвата врагом Ленинграда, самые большие опасения вождя вызывала возможность превращения его в серьёзную базу гражданской войны. Значит, "триумфальное шествие советской власти" в 1917 году было мифом; значит, двадцать три года кровавой диктатуры, включавшей "красный террор", раскулачивание и "массовые репрессии", не убили в великом народе стремления к свободе!
       Многие годы, начиная с юношеских лет, автор этих строк размышлял о природе "сталинских" репрессий, обсуждал этот вопрос со старшими родственниками, потом с коллегами-историками. В связи с неизбежной идеологической дефлорацией, начало которой положила известная "оттепель", главный дискутировавшийся вопрос изменялся с наивно-эмоционального "как он мог?" до вполне прагматичного "зачем?". Ответов не было. Точнее, партийными историками обществу был подсунут такой: "в ходе борьбы за укрепление режима личной власти И.В.Сталин развернул в стране массовые репрессии...". Очень ловкая, круто уводящая в сторону полуложь! Ибо вполне понятно, (моральные оценки оставим в стороне), когда генсек, стремясь остаться таковым навечно, уничтожает коллег по ЦК и политбюро или даже военачальников с интеллигенцией: у одних реальная сила, чтобы изменить ситуацию, а у других мозги, чтобы её оценить. Но сотни тысяч простых работяг? Миллионы депортированный чёрти куда крепких крестьян? Они-то тут причём?
       Сталинский пассаж о "серьёзной базе для гражданской войны" всё объясняет! Большевистская партия, развязав в 1918 году красный террор, не прекращала его до середины 50-х годов. Опубликованы предоставлявшиеся вождю сводки НКВД, пересказывавшие критические высказывания о партии рабочих (осень 1941 г.). О том, что народ глухо роптал в 1939-1940, мы тоже теперь знаем. Ясно, что подобным же образом дело обстояло и в другие периоды правления вождя. Таким образом, ответ на вопрос "зачем?" в действительности прост. Никакие это не "массовые репрессии", развязанные по воле одного человека; большевики вели бесконечную гражданскую войну со своим народом. Грубо обманутым ими, поскольку рабочие не получили заводов, а крестьяне землю. Официальные историки до сих пор просто боятся признать, что борьба Иосифа Сталина за своё доминирующее положение в партии просто протекала на фоне длившегося десятилетиями кровавого "триумфального шествия советской власти". Хрущёв, видимо, не в последнюю голову остановил это безумие потому лишь, что физически ушли те, кто помнил былые обещания. Война государства против населения своей страны не имеет исторической перспективы, что и показал 1991 год.
       Нам есть чем гордиться. Нет, не только победой над фашизмом велик так до конца и не покорившийся красной диктатуре народ, которого тиран боялся вплоть до самой своей кончины...
      
       Лена проснулась, когда солнечный луч, медленно ползший по подушке, добрался до её глаза. Утро наконец-то выдалось солнечным: все последние дни круглые сутки шёл дождь, что совсем не типично для начала московского лета. Июньская гроза может бабахнуть, порывом ветра распахнуть оконные рамы, но потом стремительно уйдет, отмыв до неприличной синевы небо. А тут - всемирный потоп какой-то...
       Поразмыслив немного о том, сможет ли, едва родив, заниматься авторефератом и кучей сопутствующих защите мелких, но от того не становящихся менее противными хлопот (защита была намечена на сентябрь-октябрь), она решила думать не о работе, а о чём-нибудь приятном - глядишь, удастся ещё чуток покемарить. Например о том, что купит себе и ляльке с первой кандидатской зарплаты (был шанс остаться на кафедре старшим преподавателем). Себе - отрез бостона, надо сшить деловой костюм, чтобы было, в чём ходить на занятия. Будет очень изысканно: темно-синие верх и низ, белая кофточка и мужской галстук непременно винного цвета! Студенты так внимательны к одежде преподавателей, это Лена знала по собственному опыту... А что малышу? Какую-нибудь игрушку побогаче! Отсутствие ястребовской зарплаты оказалось ощутимее, чем можно было предположить. Пока приходилось сидеть на маминой шее, что было и неприятно, и достаточно скудно - несмотря на её персональную пенсию и довольно толстую сберкнижку. Мать постоянно возвращалась к финансовому вопросу, материальное обеспечение дочери и внука (Фрося сообщила, что будет мальчик: мол, у Леночки животик "огурчиком") было одним из звеньев в цепи аргументов в пользу того, что не следует отвергать предложение Остапа.
       Ох, это предложение... Конечно, нужно быть дурой чтобы, нося во чреве ребёнка от бывшего мужа, отказать симпатичному, влиятельному и по уши влюблённому мужику. Ленка Данилова ей все уши прожужжала об этом, можно подумать, что они с матерью сговорились! Да и спасённая Остапом аспирантка (кстати сказать, его поведение тогда добавило ему в глазах Елены немало очков!) все время твердит, что в их непростое время совсем не вредно иметь мужем чекистского начальника. И Гоге (если, действительно, родится мальчик, она решила назвать его в честь деда, Георгием), конечно же, нужен отец - кто бы спорил? Старший майор приравнивается к армейскому комкору, а у высшего комсостава зарплата - ого-го-го! И не факт, что с ребёнком на руках она найдёт себе мужа лучше, чем Ковальчук, и что ж тогда, как мама, "только в командировках"? В общем, по прошествии времени мысль выйти за Ковальчука, так и не став соблазнительной, уже не казалась дикой, но Лена по возможности откладывала окончательное решение. Осуществлять "тактику проволочек" становилось всё сложнее, поскольку матушка теряла уже терпение и начинала на эту тему поскандаливать. Остап же - продолжая регулярно у них появляться - Лену не торопил, повторного предложения не делал, и темы любви больше не касался чем, кстати, зарабатывал дополнительные очки.
       Часы показывали половину восьмого. Поняв, что заснуть скорее всего не удастся Лена, покряхтывая, встала с постели. С грациозностью бегемота, как она с юмором оценивала свою нынешнюю "спортивную форму". Подошла к шкафу, посмотрела на себя в зеркало (в те времена всякий уважающий себя платяной шкаф имел зеркало в рост человека). Расчёсывая волосы, бросила взгляд в окно и злобно фыркнула: проклятый старикан уже стоял у окна, и его бинокль, судя по всему, был направлен на неё. Мерзкий старый извращенец! Небось, за годы своих наблюдений всех женщин из доступных его глазу квартир хоть раз, да застал голыми. Гад, ведь целыми днями подглядывает. Может, на него Остапу пожаловаться? Погоди-ка... В глубине Лениного сознания начала формироваться некая мысль, но в этот момент в комнату (ну хоть бы раз постучалась!) влетела Ася Аркадьевна с бланком телеграммы в руке, и с порога громко возвестила:
       - Послезавтра приезжает САтушка!
       Неоформившаяся мысль скукожилась и юркнула в какую-то норку, оставив после себя ощущение того, что Елена забыла что-то важное.
       - Ты всё-таки её пригласила? - в голосе дочери слышалась досада, вызванная только что описанным казусом.
       Мать поняла её неправильно, отнеся эту досаду к содержанию своего известия. Её лицо тут же покраснело, что свидетельствовало о вспыхнувшем, как порох, гневе. В сердцах она могла закатить грандиозный скандал, довести всех до пляски святого Витта, а потом, внезапно успокоившись, как будто именно это и было её целью, чирикать как птичка на ветке.
       - Одна я с тобой и младенцем не справлюсь, низким, не предвещавшим ничего хорошего голосом, сообщила она.
       - Со мной и с ним не надо справляться! - надулась Лена. - А Фроси тебе мало?
       - Сато - это Сато, а Фрося - это Фрося! - нравоучительно изрекла Ася Аркадьевна. - И вообще: мы не виделись с двадцать третьего года! Могут две близкие родственницы раз в семнадцать лет встретиться?
       - "Близкие"! - фыркнула дочь. - Такое впечатление, что в Закавказье все друг другу родственники. Ладно, я очень рада, она хорошая тётечка, только я её совсем почти не помню.
       Она действительно была рада. Лена много слышала о Фиминой сводной сестре, чудесах, ей сопутствующих и давно уже хотела с ней познакомиться (детские воспоминания не в счёт). Ася Аркадьевна не ответила. С оскорблённым видом она выплывала из комнаты. Краснота с её лица распространилась уже на шею и видимую в вороте халата часть "хваетона". Ох, быть сегодня беде...
       Сато оказалась удивительно похожей на свою сводную сестру: такая же худая с прямой спиной, копной седых волос, тонким носом с лёгкой горбинкой и огромными горящими глазами. Елена, которая, как мы знаем, очень любила Серафиму Яковлевну, мгновенно прониклась тем же чувством и к "тёте Сато". Эта женщина, не похожая ни на кого из тех людей, которых Лене доводилось встречать раньше, не употребляла в пищу "мясо убиенных животных", была всерьёз увлечена восточной мистикой и почитала Блаватскую. Она часами рассказывала "племяннице" о гипнозе, предопределении, буддизме (Сато Багратовну привлекало учение Дзен), переселении душ и прочих вещах, о которых в СССР в то время нигде нельзя было ни прочесть, ни услышать. Ася Аркадьевна, чей атеизм по дремучему её невежеству имел в своей основе не рациональное начало, а некую религиозную веру в истинность диалектического материализма (которого она не знала и не понимала), заставая их за подобными беседами, театрально вопрошала: "Боже, Сатушка, чему ты учишь мою дочь?" и выбегала из комнаты, чтобы не оскверниться ненароком услышанным.
       Елена с нетерпением и некоторой опаской ждала дня, когда произойдет то, что мать иронически называла "сатушкины откровения", а Фима - "выходы в астрал". По рассказам старших Сато периодически впадала в транс и в этом состоянии как будто под диктовку записывала (с продолженем) длинные связные тексты чуднлго содержания или рисовала абстрактные и очень впечатляющие рисунки. Ася Аркадьевна, с молодости знакомая с описанной способностью, была в этой связи в затруднении, поскольку собственные глаза и уважение к Сато убеждали её в истинности виденного, а воззрения стихийного материалиста запрещали верить чему-либо подобному. Во избежание "короткого замыкания", старая большевичка предпочла вообще о трансцендентных материях не думать и не говорить.
       Со дня приезда "пятиюродной тётки" (так Лена в шутку звала Фимину сводную сестру) прошло дней пять. Ковальчук, зная о приезде родни из Закавказья, тактично не показывался. Однажды после завтрака Сато сказала изменившимся голосом: "Кажется, начинается!". Заинтригованная Елена тут же принесла давно заготовленные бумагу, цветные карандаши и чернильницу с ручкой. Сато достала из чемодана большую конторскую книгу, в которую довольно давно уже записывала жизнеописание некоего молодого человека, адепта какого-то неведомого учения. Она никогда не знала, чем займётся, рисованием или письмом, и на всякий случай готовилась и к тому, и к другому.
       В полной тишине они просидели минут десять. Внезапно Елена увидела, что глаза Сато как бы остекленели. Будучи по натуре исследователем, она решила проверить, видит её кавказская тётушка или нет, и махнула у неё перед лицом рукой. Никакого эффекта! Прошло ещё несколько минут, и большой палец на правой руке Сато слегка задёргался. Она повела рукой, выбрала ручку, обмакнула в чернильницу и, придвинув к себе гроссбух, начала писать. Голова её сохраняла каменную неподвижность, зрачки тоже не двигались и, казалось, всматривались не наружу, а внутрь. Лена, как зачарованная, следила за движениями пера...
       Мальчиком я видел эти амбарные книги, и кое-что мне даже читали вслух. Видел и рисунки - большей частью цветные, но было и несколько, сделанных простым карандашом. Особенно запомнился тот, который был датирован 21 июня (!) 1941 года: он переливался всеми оттенками красного, это была стена огня...
      

    24

       Вернёмся у выступлению Сталина перед военачальниками. Обратимся теперь к менее очевидным вопросам, скажем, к языку вождя - благо стенограмма, в отличие от вычитанного и прилизанного редакторами текста, предоставляет для этого отличную возможность.
       Давно известно: язык человека как ничто выказывает уровень его культуры - за исключением случаев нарочитого небрежения нормами. Ещё он, будучи вербальным выражением мыслительного процесса, показывает, как работают у этого человека мозги. Хороший математик, медик, инженер и так далее может быть косноязычным, но только не когда он рассуждает о математике, медицине, технике. Тогда он логичен, убедителен и красноречив. Косноязычный же политик - вообще нонсенс, рыба, не умеющая плавать! Никита Хрущёв произносил "комунизьм", "длговор", грозился показать "кузькину мать", всё это свидетельствовало о низкой его культуре и вопиющей безграмотности, но речь первого секретаря лилась, как и подобает политику, широко и свободно.
       О чём говорят нам многочисленные сталинские повторения, переливания из пустого в порожнее и возвращения к давно пережёванному? (я ещё щадил будущего читателя: выбирая для этой книги выдержки из его выступления, безжалостно обрезал повторы!). Почитатели относят указанную особенность стремлением "отца всех народов" быть понятным некоему "простому человеку", а также желанием быть убедительным. Если это так, то за каких же дебилов следует держать окружающих, и как высоко оценивать себя, чтобы подобным образом излагать мысли: ведь вчитайтесь в сталинские слова, это банальности, сплошь банальности! Таковыми они видятся сегодня и, уверяю вас, для наших отнюдь не недалёких дедов и прадедов они были тем же... Об убедительности вообще не будем: ничто так не убивает интерес и не вызывает протест у аудитории в той мере, в какой это делает занудное талдычанье об одном и том же.
       По-нашему мнению, возможно совершенно другое объяснение. Конечно, "вождь всех времён и народов" искренне полагал, что его устами вещает сама Истина, и считал, что очередное "откровение" требует соответствующего оформления. Кстати сказать, недоучившийся семинарист Джугашвили должен был хорошо знать Ветхий Завет, а там повторения чуть ли не в каждом абзаце (буквально на первой странице: "И был вечер, и было утро: день один (второй, третий, шестой). ... И увидел Бог, что это хорошо" (в конце каждого "рабочего дня"). Но сказанное - сопутствующее, лирика, так сказать, главное же в другом. Вы никогда не замечали, что не блещущие особым умом люди, как правило, обожают повторы? Они постоянно теряют нить собственного монолога, и повтор предоставляет им время для того, чтобы вспомнить о чём, собственно, идёт речь, восстановить постоянно ускользающую убогую логику изложения, сообразить, что следует сказать дальше, и подобрать для этого слова. Я понимаю, сказанное трудно принять тем, кого всю жизнь убеждали в неземной гениальности "тов. Сталина", однако же коротенькая максима "говорим, как мыслим" представляется нам неоспоримой.
       Обратимся теперь к лексике (напоминаю, что разбираем мы всего лишь одно конкретное выступление, сохранённое - благодаря не предназначавшейся для печати стенограмме, в своей первозданности). Что бросается в глаза? "Потрошить", "пошёл вон", "мы вас распылим", были там ещё и другие слова и словечки, мною опущенные, в том числе и пассажи, где неоднократно повторялась конструкция "только дураки могут"... Неплохо для лидера великой державы, выступающего перед высшим комсоставом своей армии! Обобщает, так сказать, опыт... А уж сталинское "тысячи авиаций" вообще бесподобно. Апологеты спишут это замечательное выражение на оговорку, мол, с кем не бывает. Я далёк от того, чтобы утверждать, что генсеку не было знакомо слово "самолёт". Чего он действительно не знал, так это русского литературного языка, и в пылу выступления просто не увидела разницы между словами "авиация" и "аэроплан". Так и видится пожилой небритый крестьянин-грузин, рассуждающий за нардами обо всём на свете и рифмующий "авиация-мавиация"... Возразят: а как же его выступления и речи, опубликованные в газетах и вошедшие в собрание сочинений? Конечно, словечки и выражения, чуждые литературному языку, встречаются там в изобилии - что есть, то есть, это называется "стиль" - но всё остальное "причёсано" профессиональными редакторами. Так было, есть и будет с выступлениями высших руководителей, хотя я лично не хотел бы работать у Иосифа Виссарионовича редактором...
       Кстати, коль скоро об этом зашла речь. А был ли мальчик? Сиречь, автор теоретических трудов по имени Иосиф Сталин. Или это коллектив приближённых к вождю теоретиков-марксистов, творивших в соответствии с его "установками"? Конечно, потом можно и отредактировать - как это было с "Кратким курсом истории ВКП(б). Кто читал тот косноязычный и убогий в теоретическом плане "шедевр", согласится, что его не испортит правка даже неграмотного человека, для которого, к тому же, русский язык не является родным. Скажут: опять посягает на святое! Однако прикинем: мог ли автор с несколькими классами семинарии за душой осилить подобный объём писанины (Собрание сочинений насчитывает тринадцать томов!) хотя бы даже чисто физически (уж не говорим о наличии необходимой для работы политического писателя теоретической, общекультурной и прочей подготовки)? Да по собственному опыту мы знаем, что такие люди даже заявления на получение материальной помощи пишут, высунув от усердия язык, целый день!
       Классическая "отмазка" апологетов: великий Сталин всю жизнь занимался самообразованием. Ну-ну... Хотел бы я хотя бы одним глазком увидеть этот подвиг познания: непривычный к умственному труду бакинский криминальный авторитет за относительно короткие Нарымскую, Туруханскую и Новоудинскую ссылки (с тамошними-то фундаментальными библиотеками!) получает классическую университетскую подготовку сразу по нескольким специальностям: философии, истории, экономике и даже лингвистике! Не следует забывать: всё остальное время этот человек был занят практической революционной, а потом государственной работой, и не имел времени для системного углубления своих знаний, в лучшем случае пополняя их эпизодически, в соответствии с нуждами "текущего момента".
       Если самообразование в принципе и возможно, то исключительно при наличии хоть какой-то мало-мальски серьёзной базы (окончивший гимназию студент-заочник Ленин). Систематическое образование, полученное в молодые годы, помимо того, что снабжает своего обладателя некоей суммой знаний, организует мозг и тренирует, если хотите, "ментальную мышцу": история человеческой цивилизации (если не считать полумифического Гомера) не знает гениев без подобной подготовки. В противном случае (в отсутствие базового образования) обязательно получится безапелляционный полузнайка, универсальный дилетант, склонный - при известных чертах характера - наследить даже в языкознании (разумеется, въехав в лингвистику на мокрых спинах своих литературных негров). По сложившейся в партии традиции вождём мог быть только теоретик, а как гласит марксизм, если истории нужен герой, то он обязательно появится. Много позже по тому же пути пошли "строителя" Брежнева...
       Итак, как спрашивается в старом, минимум тридцатых голов "издания" анекдоте, что мы имеем с гуся? Имеем мы, прости Господи, лукавого, гениально владеющего даром интриги "дракона", достаточно посредственного во всём, что не касается этой самой интриги и аппаратной работы, малообразованного и малокультурного (кто не слышал, что "эта штука посильней Фауста Гёте"?). Он умеет настоять на своём, не признаёт чужого мнения, упрям. Причём многие, с подачи "творцов Сталина", путают это упрямство с невиданной силой воли. Как там, в песне, "нас воля Сталина вела"... Согласился ли сугубо штатский генсек с профи - начальником Генштаба в вопросе о дате начала Зимней войны и потребных силах? Или захотел по быстрому сделать себе подарок к 60-летию? А хрестоматийный эпизод с резервами во время битвы под Москвой? Все, и Жуков в том числе, умоляли дать часть войск, накапливавшихся для контрнаступления, которого могло бы и не быть... Счастье, что всё обернулось так, как обернулось. Стратегом в той ситуации был Жуков - богатый опыт, академия. А упёртый главнокомандующий, посылавший за двадцать два года до этого красноармейцев на лёд штурмовать морские форты - дилетант и обычный, не имеющий к тому же привычки считать человеческие жизни, упрямец! Представьте себе политика, диктующего кардиологу, какую дозу кордиамина вогнать больному. А в военном деле, значит, можно?
       Оправдано ли назвать волевым восточного тирана, уничтожающего своих соратников, но не сразу, одним ударом, а "по частям", чтобы - если что не так, отыграть назад? Схема эта практиковалась повсеместно. Скажем, был человек наркомом внутренних дел - стал водного транспорта, и только потом уже превратился во "врага народа Ежова".
       Серьёзно ли назвать волевым руководителя, целеустремлённо шедшего к конфликту с крошечным соседним государством, но перед объявлением войны в течение месяца чуть ли не ежедневно проводившего с ближайшим окружением многочасовые совещания? Скорее, это свидетельство нерешительности... Не факт? Вот вам пример еще более яркий: Сталин ошибается в своих стратегических оценках, в результате чего 22 июня 1941 года попадает впросак. Как же он поступает? На несколько дней запирается ото всех на даче (широко известный, но в последнее время замалчиваемый факт). Обратите внимание: сия истерическая реакция вполне женская. Представьте себе персонажа классического анекдота, блондинку за рулём, которая неожиданно увидела прямо перед собой несущийся по встречной полосе автомобиль. Что она сделает? Правильно, бросит баранку и крепко зажмурится... Как говорится, ну-ка, ну-ка, вот с этого места и поподробнее!
       Извольте. Мы утверждаем, что у нашего стального полководца был бабский характер. Не "женский" (женщина для нас объект поклонения и уважения), а именно "бабский", со всем, что в это определение вкладывается. И нерешительность, пополам с упрямством; и мстительность, усугубляемая злопамятной готовностью выжидать чуть ли не десятилетиями, чтобы её утолить; и коварство, помноженное на чисто женское пожелание "пусть помучается!"; и мнительность престарелой красотки, даже в лучшей и вернейшей подруге помоложе видящей соперницу. Ну как в этом контексте ещё раз не вспомнить хвастливую телеграмму по поводу взятия фортов "Красная горка" и "Серая лошадь"? Сколько в тех строчках откровенного, совершенно неприличного для серьёзного сорокалетнего мужика кокетства! Аргументы в пользу этой нашей "кощунственной" мысли можно приводить до бесконечности. Вспомним непростую историю советского атомного проекта. Что бы сейчас ни говорили квасные патриоты и скрытые сталинисты, настоящее его финансирование открылось только после того, как Берия представил неопровержимые доказательства, что американцы всерьёз занялись делением урана. Средства, которых ранее не было, хотя отечественные учёные давно били тревогу, тут же нашлись. Естественно: раз уж соперница обзаводится модой цацкой, неужто можно отстать? Или история чистейшей воды ревности нашего генералиссимуса по отношению к югославскому маршалу Тито?
       Как говорится, отдельная песня - отношение Иосифа Виссарионовича к Адольфу Алоизовичу. Безусловно, определяющей эмоцией была естественная ненависть, и добавить к этому больше нечего да, собственно, этого и не требуется. Но существовали и нюансы. Сталину, безусловно, многое в германском вожде импонировало: и решительность, с которой тот разделался со своими внутрипартийными противниками, и лихость, с которой Гитлер натянул нос заклятым врагам СССР Великобритании и Франции, растоптав Версальский договор, а потом без боя получив Рейнскую область, Чехословакию и Австрию. Можно предположить (вспомним о борьбе с "космополитизмом"), что генсека восхищал и неприкрытый, ставший государственной политикой, антисемитизм Гитлера. В общем, глава НСДАП был, безусловно, врагом, смертельно опасным противником, но что-то в нём Кобу завораживало... Это алогичное притяжение, конечно же, было взаимным, иначе бы не сложился (несмотря на все объективные к тому предпосылки) тот противоестественный союз двух диктаторов, без малого два года самым существенным образом влиявший на европейский политический климат. В общем, совершенно по-женски: "ведь знаю, что гад, но что-то в нём есть!". И вправду: было совершенно очевидно, что фюреру верить нельзя, но ведь верил же, до самого 22 июня, может быть, вопреки себе, но верил! И вдруг - такой облом... И еще. Очень часто при расставании, женщину больше всего бесит, что не она ушла, а её оставили. Сталин готовился начать войну в 1942-м...
       Интерес к Гитлеру не пропал у советского руководителя даже после победы. Ему надо было лично посмотреть на останки своего противника, и череп с челюстью доставляют в СССР, ему надо было узнать о частной жизни руководителя рейха, и следователи НКВД годами допрашивают попавших в плен гитлеровских адъютантов и обслугу, чтобы создать в одном экземпляре некое подобие солидной по объёмам книги, и передать вождю.
       Но если мы правы, и Сталин был обычным диктатором, человеком без особых способностей, с бабским к тому же характером, то с какого такого изумления почти весь мир в своё время почитал его как гения (а некоторые наши современники поклоняются своему идолу до сих пор)? В действительности ответ на сей непростой вопрос требует отдельного исследования, и мы (кстати не забудьте, что держите в руках всё же художественную книжку) попробуем лишь набросать некоторые подходы к этому ответу.
       Предлагаю начать от печки: от кого мы знаем о Христе? Ответ прост и известен каждому: от евангелистов, и только от них. А теперь, внимание! От кого мы знаем о Сталине? Исключительно от его свиты и нанятых ею "бойцов идеологического фронта" в виде сановных мемуаристов, писателей, художников, поэтов, кинорежиссёров, эссеистов и кого там еще... Двенадцать евреев из низов общества так и остались бы ворами, мытарями и прочим отребьем, если бы не стали сопровождать всюду богочеловека, что сделало их апостолами. Кем бы были все эти кандидаты в члены, члены и секретари обкомов, ЦК и политбюро, все эти наркомы и прочая, и прочая, и прочая? Всем им, от Молотова со Ждановым до Аси Аркадьевны, был нужен Сталин, чтобы они могли есть с его руки, одновременно чувствуя себя выше всех прочих "простых людей", той самой безликой и безгласной массы, от имени которой они столько лет "осуществляли диктатуру пролетариата" - то бишь, свою. Короля, как известно, делает свита, но и король влияет на свиту: серость притягивает серость, сверху до низу, и в результате мы имели то, что имели! Закончив это предложение, я задумался: не правильнее ли было бы глагол "иметь" употребить в настоящем времени?
       Иные возмутятся: а индустриализация? А Победа? А атомная бомба? И так далее, вплоть до ёрнического раешника "Пройдёт зима, настанет лето. Спасибо Сталину за это!". Спор со сталинистами бессмысленен, как дискуссия ярого атеиста с глубоко верующим человеком. По-моему, очевидно: руководители государства, взбираясь на самые высокие должности, принимают на себя соответствующие ролевые обязательства, и volens-nolens (хочешь-не хочешь) их выполняют. Попробуй не провести индустриализацию: внешние враги сомнут и страну, и тебя! Да, кстати, и в свите может найтись тать с каменюгой за пазухой...
       Кстати, об индустриализации: началась-то она ещё при Ленине, ведь что такое Государственный план электрификации России, как не первый и, может быть, важнейший её шаг? Так что даже индустриализацию не следует привычно приписывать исключительно одному "тов. Сталину". А уж какими зверскими методами она проводилась, и как лживо освещалась (ведь ни одна пятилетка так и не была выполнена до конца, не говоря уж о том, что многие якобы "новые" отрасли - автопром, авиапром и другие, худо-бедно существовали и до пресловутого 1913 года) - это совсем другая история. То же и о Победе. Каким Сталин был управленцем и полководцем, показала Зимняя война. Попросту, никаким, и все успехи - только через страшные жертвы и надрыв живота. Так что все победы нашего многострадального народа одержаны не благодаря Сталину, а вопреки (что в полной мере относится и к руководству склёпанной им по ленинским лекалам партии). А уж что стало бы с большевистским режимом в случае поражения в Отечественной войне, и говорить не приходится. Вот и работал великий вождь на износ, чтобы элементарно сохранить власть, за которую он всю жизнь столь яростно боролся. Хотя, может быть, лучше бы пожалел себя, предоставив дело мобилизации страны и руководство войсками опытным хозяйственникам и профессиональным военным: возможно, меньше тогда в России было б вдов и сирот...
       Итак, со свитой-номенклатурой, коллективным творцом вождя, разобрались. А что же заграница? А заграница с симпатией (по крайней мере, в первые годы) следила за смелым социальным экспериментом и вполне доверяла платным социалистическим евангелистам, тем более, что в них записался даже Максим Горький. Политических же туристов, вроде Лиона Фейхтвангера, очаровать было просто, Иосиф Виссарионович превосходно умел, как сказали бы сегодня, себя "пиарить". Что говорить о 1941-1945 годах? Разумеется, отношение к руководителю столь серьёзного союзника, каким был для антигитлеровской коалиции СССР, могло быть только самым лучшим. И произвести впечатление на партнёров по "большой тройке" было делом нехитрым: старый лис был в этом деле докой, вон сколько обольстил и объегорил своих соратников в двадцатые-тридцатые годы, когда рвался к власти, а потом укреплял её! Остаётся последнее: часто цитируемое вечно вчерашними, полумифическое выступление Черчилля, якобы говорившего в британском парламенте о человеке, принявшем Россию сохи и оставившего Россию атомной бомбы. Если даже эти слова и были произнесены, при всём моём уважении к любившему красное словцо славному представителю рода Мальборо должен отметить, что "во время", далеко не означает "вследствие деятельности". При Сталине, но благодаря Курчатову, Тамму, другим гениальным физикам и отрывавшему от себя последнее народу, но никак не благодаря человеку, считавшему, что нужны "тысячи авиаций", или оберкату Берии, по поручению вождя курировавшему атомный проект.
       Пора заканчивать эту необъятную тему. Мы полагаем, что уместнее всего завершить главку словами, наиболее полно подводящими итог сталинскому (а в действительности, всему советскому периоду нашей истории): все победы и достижения многострадальный народ завоёвывал НЕ БЛАГОДАРЯ, А ВОПРЕКИ!
      
       Возвращаясь из консультации, уже во дворе своего дома, Елена заметила знакомое лицо. Не сразу сообразила, что это тот самый старый греховодник с биноклем. Пока она раздумывала, пройти ли мимо с независимым видом или всё же сказать ему пару ласковых, старикан поднялся с лавки, где сидели такие же "полезные ископаемые", и сам двинулся в её сторону. Шёл он, тяжело опираясь на палку и почти не отрывая ног от асфальта. Небритые щёки, синевато-жёлтая бледность, чудовищная худоба, потухший взгляд... "Не жилец", - против воли сразу поняла она. Подойдя, дед приподнял видавшую виды полотняную фуражку, некую имитацию военного головного убора, имевшую каркас и высокую тулью, а также козырек, обтянутый тем же полотном - такую, только значительно новее, носил Сталин, предпочитавший полувоенный стиль одежды, и вслед за ним многие "ответработники".
       - Меня зовут Иван Иванович. Могу ли я попросить вас довести меня до квартиры? Боюсь, один не дойду...
       Дед Лене был глубоко антипатичен, но отказать немощному человеку в подобной просьбе? Сообщив своё имя, она безропотно взяла владельца бинокля под руку и, приноравливаясь к его неспешной шаркающей поступи, повела к подъезду. Около лифта собралась было прощаться, но старик попросил довести его до самой квартиры. Когда же они поднялись на его этаж, пригласил зайти:
       - Мне нужно кое-что вам сказать.
       И тут она вспомнила то, что пришло ей в голову в тот момент, когда мать влетела к ней с сообщением о приезде Сато Багратовны! Конечно же: дед, целыми днями на протяжении многих лет торчавший в окне со своим биноклем, многое мог рассказать о жителях их дома, живых и мёртвых...
       Когда он усадил свою гостью на точно такой же диван, что стоял и в комнате Аси Аркадьевны, Лена сочла своим долгом справиться о самочувствии.
       - Вам уже лучше?
       - Лучше мне не будет уже никогда, - бледно улыбнулся дед. - У меня рак. - Лена почувствовала неудобство, но хозяин утешительно похлопал её по руке. - Ничего страшного, я уже привык к этой болезни: диагноз мне поставили ещё десять лет назад, просто в стариковских организмах всё протекает медленно, и развитие злокачественной опухоли в том числе. Но на днях меня "обнадёжили": до осени я уже не дотяну. Такие вот дела... - У Елены язык чесался, чтобы перейти к делу, но она решила предоставить инициативу собеседнику.
       - Скажите, Лена, кем вам приходилась женщина из четвёртого подъезда, вы к ней часто приходили, пока она была жива? Родственница, просто знакомая?
       - Тётя, - не вдаваясь в подробности, ответила молодая женщина. Сердце её колотилось так что, казалось, выскочит из груди. Похоже, этот Иван Иванович, действительно, что-то знал!
       - А тот мужчина, который в последнее время частенько к вам заходит? Ведь вы же замужем?
       Этот допрос и, в особенности, осведомленность деда о подробностях её жизни начали Лену раздражать. Надо же, каков нахалюга: не стесняется вслух признавать, что годами за ней подсматривал! Однако она сдержала готовое вырваться наружу негодование и безропотно ответила, опустив, разумеется, вопрос о своём семейном положении: мол, человек, которого Иван Иванович видел в последнее время, её знакомый. Дед ненадолго задумался.
       - Кто вам дороже, ваш знакомый или покойная тётушка? - задал он очередной вопрос.
       - Конечно, она!
       - Тогда я должен вам рассказать то, что случайно узнал. Разумеется, всё должно остаться между нами. Более того: если вы на меня где-нибудь сошлётесь, я назову вас лгуньей. В сущности, если бы не перспектива отправиться через месяц-другой к праотцам, я продолжал бы молчать...
       - Иван Иванович, умоляю вас, не тяните!
       - Где-то в августе прошлого года к вашей тётке пришёл крупный, солидного вида темноволосый мужчина лет сорока. О чём они говорили я, разумеется, не знаю, но судя по жестикуляции, беседа была горячей. Затем у неё в руке оказалось нечто, напоминающее револьвер, а мужчина взмахнул рукой, после чего ваша тётя упала, а мужчина ушёл - я видел его выходящим из подъезда. Несколько дней в квартире никого не было, а потом сразу пришло много людей, и среди них тот, которого я видел в прошлый раз. Он приехал на чёрной "эмке", большой, стало быть, начальник. Позже по дому пронёсся слух, что убита некая Борщ, проживавшая в той самой квартире, где я наблюдал то, что сейчас вам рассказываю.
       - И этот темноволосый мужчина, большой начальник... - Елена не могла дождаться конца неторопливого рассказа хотя, впрочем, знала уже, чем всё закончится.
       - ...С некоторых пор начал появляться у вас. Мне кажется, вы должны опасаться этого человека.
       Не берусь описывать, в каком состоянии и настроении Елена шла домой. Сумбур - вот, пожалуй, то слово, которое даёт хотя бы приблизительное представление о том, что творилось у неё в голове. А в душе... Короче говоря, её необходимо было выговориться, чтобы всё осмыслить, но к кому пойдёшь с этим? Мать исключалась полностью, что называется, по определению. Ленка Данилова? И вдруг её осенило: к кому же ещё обратиться, как не к мудрой ведунье, сводной сестре тёти Фимочки?
       На счастье, матери дома не оказалось. Она в последнее время периодически куда-то исчезала, а когда возвращалось, от неё попахивало спиртным и табаком - притом, что сама Ася Аркадьевна не курила. Елена подозревала, что у неё закрутилась интрижка с каким-нибудь пенсионером вроде её самой.
       Само собой, Сато Багратовна была уже со всеми подробностями посвящена в Ленину ленинградскую эпопею, как и в её продолжение, вплоть до внезапного развода с мужем, поэтому новый рассказ не занял много времени.
       - Что же вы обо всём этом думаете, тётя Сато?
       Сато Багратовна, не отвечая, встала и, закусив губу, медленно пошла на кухню, где, по прежнему не говоря ни слова, занялась варкой кофе (в семье Солнцевых все кухонные работы выполнялись, разумеется, Фросей, но варку кофе, тем более для себя, Сато никому, даже такой отличной поварихе, доверить не могла). Затем, уже налив кофе в крошечную чашку, закурила длиннющую папиросу (они изготовлялись на заказ, и в багаже Сато занимали больше всего места). Только после этого переспросила:
       - Что я об этом думаю? Кстати сказать, неужто Фима до сих пор хранила свой револьвер?
       - Да.
       - Ах, как неосмотрительно! Оружие - как спящая змея: никогда не знаешь, когда и кого укусит, но укусит обязательно... А думаю я, что теперь нам известно не только кто, но и за что убил мою дорогую сестру. - Можно было бы ожидать, что при упоминании о "дорогой сестре" Сато прослезится. Ничего подобного: глаза её, в которых плескалась глубочайшая скорбь, оставались сухими. - Думаю также, что разрешена загадка твоего скоропалительного развода. Ну, и по пустякам: твои питерские приключения, слежка в Москве... Полагаю, ты уже всё поняла.
       Елена отрицательно помотала головой. Единственное, что на её взгляд вытекало из рассказа Ивана Ивановича, это то, что Остап был знаком с тёткой и, судя по всему, действительно убил её - скорее всего, защищаясь. Но всё остальное, по-прежнему, оставалось для молодой женщины тайной под семью замками.
       - Давай, порассуждаем, - Сато с сожалением отставила пустую чашку и раскурила новую папиросу. - Достоверно нам известен только один факт: в ответ на угрозу оружием твой женишок, - Лена скривилась, как будто откусила от июльской антоновки, - швырнул в Фимочку пепельницу, которая её убила. Если теперь, используя это знание как нитку, мы начнём нанизывать на неё известные, но не понятные нам события, мы получим ожерелье, то есть целостную картину смерти моей сестры и твоей жизни в последние полгода. Поняла, дмблшка?- беззлобно "приласкала" "пятиюродную" племянницу Сато.
       - Нет, - честно призналась Елена.
       - Тогда налей-ка мне остатки кофе, и продолжим. Кофе как-то смазывает мозги...
       Вернувшись с кухни, Елена приоткрыла фрамугу: в комнате было впору вешать топор.
       - Любишь свежий воздух, да? - поинтересовалась Сато, с неодобрением наблюдавшая за её действиями. Ладно, поехали дальше. Теперь, когда мы узнали, "кто?", нас с тобой, конечно, больше всего интересует вопрос "зачем?" или "за что?". Проще всего было бы спросить у товарища чекиста, но после этого жить двум любопытным дурёхам останется всего ничего. Так что пойдём более сложным путём. С чем к тебе приставал Ястребов? С чего бы его вдруг заинтересовала воркотня моей сестры? И отчего он так уверенно говорил, что ЧК...
       - Тётечка, давно уже НКВД!
       - Какая разница? Ястребов ни секунды не сомневался, что следят за тобой не из-за него, а именно потому, что ты что-то слышала от Фимы. Значит, он знал. А кто ему сказал? Логично предположить, что тот же человек, от которого твой комбриг узнал, что твоя троюродная тётка убита...
       - Так арестовали-то, всё-таки, его! А не меня...
       - Не перебивай, дойдём и до этого. Сказал ему, конечно, твой женишок, больше некому, который - вот где коварство! - сам и возглавил поиски убийцы. Он, очевидно, и поручил Ястребову узнать, не доверила ли тебе Фимочка свою страшную тайну, которая - это для меня уже очевидно - и стала причиной появления в августе прошлого года в Фиминой квартире чекиста.
       - А кто на неё донёс?
       - Не требуй от меня невозможного! Я бы могла спросить об этом под гипнозом у Ковальчука, но не стану рисковать: он человек опасный, прошёл специальную подготовку, вполне возможно, гипнозу не поддастся, а себя мы своими вопросами раскроем. В конце концов, главное мы знаем!
       - А развод?
       - Ну, если женишок...
       - Тётя, не называйте больше так этого нелюдя!
       - Ладно, извини! Если Ковальчук имел над твоим мужем такую власть, что сумел его заставить шпионить за тобой (наверняка "в интересах партии"!), то уж заставить его развестись, чтобы самому занять его место - вообще пара пустяков. И посадить, что б под ногами не путался...
       - А слежка?
       - Во-первых, ему надо было знать твои контакты, чтобы ты кому-нибудь не поведала о том, что кое-кто английский шпион. Во-вторых, тебя требовалось вогнать в панику, люди в таком состоянии плохо соображают и ими легко манипулировать. Что еще?
       - Пожалуй, всё. Действительно, одно объяснение цепляется за другое, и создается целостная картина. Но что же это за власть, которая во имя "высших целей" позволяет убить невиновного человека, которая может заставить мужа следить, а потом и развестись с женой? Что это за цели такие?
       - Тише, Леночка. За такие вопросы по головке не погладят. Я не знаю, нравственно или безнравственно было бороться против царя: разделение на "чёрную" и "белую" кость, существовавшее до революции, далеко не безупречно и не справедливо - хотя бы потому, что было игрой случая: человек при рождении не выбирает себе папу с мамой. Но провозгласить, что всё, идущее во благо этой их революции нравственно, и наоборот, - вообще за гранью добра и зла. Власть становится принципиально аморальной, и в погоне за неосуществимым целями начинает творить чёрт знает что! И, между прочим, на штыках нести это "чёрти что" своим соседям.... И заметь: быстренько откуда-то появились "революционная аристократия" и "революционное дворянство". Ася у нас - "служилая дворянка", а при ком, ты и сама знаешь, и принципиально они друг от друга не отличаются ничем, кроме границ своей бесконтрольности. Хорошо хоть, твоя мать любит родню! А родня - её: какая-никакая, а своя. Давай, деточка, на этом остановимся: мы и так уже наговорили с тобой на четыре раза по десять лет без права переписки... Да и обсуждать с детьми их родителей, в общем-то, неправильно, хотя я не пойму, как Ася могла буквально за руку тащить тебя под венец с этим чекистом!
       - Кстати, тётечка, о нём: что, товарищу старшему майору всё с рук так и сойдёт?
       - А что ты предлагаешь? Написать на него заявление в прокуратуру? Никаких доказательств, никаких свидетелей. В лучшем случае нас с тобой назовут фантазёрками, в худшем - привлекут за клевету. Но посадить не успеют, помрём раньше - твой жениш... кхм, товарищ Ковальчук постарается. Но ему воздастся, обязательно воздастся, если и не в этой жизни, то в следующей!
       - Это не справедливо! Надо что-то придумать!
       - Хочешь отомстить?
       - Он просто не имеет права жить!
       - Где грань, деточка, между воздаянием справедливости и мщением? А месть, между прочим, выжигает человека изнутри и, что самое поразительное, в большинстве случаев возвращается к мстителю большими... скажем, неприятностями.
       - Дело ни в справедливости, ни в мести. Вернее, не только и не столько, в них, - истины ради поправилась Лена. - Просто, продолжая жить, этот человек будет и дальше сеять вокруг себя смерть!
       - Да, это так. Кое-что, пожалуй, можно попробовать...
       Узнать, что имела в виду Сато Багратовна, Елена не успела: хлопнула входная дверь, и появилась чрезвычайно оживлённая мать. От неё снова ощутима пахло алкоголем. Лена подошла к Асе Аркадьевне, демонстративно её обнюхала и осуждающе сказала:
       - Ну ты молодец!
       Та ничуть не обиделась, ответила своей любимой шуточкой, со страшным, неестественным кавказским акцентом произнеся:
       - Маладэц твой атец: на палу спал, и тл нэ упал! Давайте, будем кутить. Тебе, Леночка, надо в день выпивать стакан красного вина! Я пошлю Фросю за кахетинским...
       Несмотря на вялые отказы Сато Багратовны и дочери, которым было совсем не до "шумства и пьянства", она осуществила-таки задуманное. Накрыли стол с зеленью и сыром. С удовольствием сделав солидный глоток красного вина, Ася звонко щёлкнула языком и с чувством одобрила качество напитка на своём псевдоиностранном, на этот раз "французском" языке: "антик-марИ, кто понимает!"...
       Продолжить примечательный разговор удалось только на следующий день вечером, когда старшая Солнцева отправилась на партбюро "прорабатывать" главного инженера, на которого наябедничала жена, написав в парторганизацию, что тот завёл любовницу. Они сидели в столовой. Вечернее солнце багрянило крашенные "под шёлк" стены любимого Асиного оттенка, который Елена иронично назвала "цвет борщ". Сато курила и раскладывала пасьянс "Могила Наполеона", ее молодая наперсница пыталась читать. Наступил момент, когда за окном еще было вполне светло, но в комнате по углам начал уже накапливаться сумрак. Лена встала, чтобы зажечь свет, но тётка её остановила.
       - Давай посумерничаем. Ты не раздумала? - Лена сразу поняла, о чём её спрашивают. Ни секунды не мешкая, отрицательно покачала головой. Сато тяжело вздохнула. - Мне понадобятся лист бумаги, карандаш, ножницы, нитка с иголкой и лоскуток какой-нибудь ткани посимпатичнее, а лучше - тонкой кожи, если найдется, конечно...
       С трудом подавив в себе естественное желание пуститься в расспросы, молодая женщина отправилась на поиски странного "инвентаря". Они не заняли много времени, нашлась и кожа в виде непарной замшевой перчатки, которую не выбрасывали и хранили "на всякий пожарный случай". Выложив принесённое перед Сато Багратовной, она уселась напротив и, подперев голову руками, стала смотреть, что та со всем этим собирается делать.
       Тётка несколько мгновений посидела, отрешённо глядя куда-то в пространство нал Лениной головой. Затем губы её задвигались, беззвучно шепча какие-то слова. Наконец, она придвинула к себе лист бумаги и с самого верха справа налево начала что-то писать бисерным почерком. Получилось всего-то с полстрочки. Затем Сато взяла ножницы и отрезала от листа свои письмена так, что получилась узкая полоска. В этот момент у Лены кончились силы, позволявшие ей до той поры превозмогать любопытство, и она спросила:
       - Тётечка, что там написано?
       Вместо ответа та протянула ей бумажку. В комнате к этому времени стало окончательно темно, и Лена с трудом рассмотрела крошечные не то иероглифы, не то древнееврейские или даже арабские письмена, но написанные не характерной вязью, и отдельными буковками.
       - Что это? - затем прыснула: - Заявление в прокуратуру?
       Сато не была настроена разделить с ней веселье. Серьёзно посмотрев на племянницу, тихо сказала:
       - Это очень древнее и страшное заклятье народа, которого на Земле больше нет и память о котором хранят немногие. Давай ограничимся таким объяснением, подробности тебе ни к чему. Ковальчук не доживёт до осени, если только кто-то, понимающий, что к чему, не обезвредит нашу магию. Сомневаюсь, однако, что такой человек в Москве найдётся.
       Услышь Лена подобное до приезда сестры Серафимы Яковлевны в Москву, она расхохоталась бы в лицо говорящему. Но после знакомства с Сато Багратовной, в особенности, после того, как та под чью-то диктовку записала при ней еще несколько страниц в свой гроссбух, на некоторые вещи эта "без пяти минут кандидат наук" стала смотреть несколько иначе. Можно сказать, что прививавшийся ей с детства материализм несколько истончал. Сато тем временем принялась складывать полоску бумаги таким образом, что в конце концов у неё в руках оказался крохотный треугольный конвертик. Затем выкроила и сшила из замши треугольный же мешочек, вроде кисета. После этого попросила Елену, что бы та отрезала у себя прядь волос. Обмотав ими бумагу, она аккуратно уложила всё в мешочек и зашила.
       - Ну вот, осталось пришить к нашему чёрному амулету какой-нибудь пристойный шнурок, и моя часть работы будет закончена. Сможешь встретиться с Ковальчуком, чтобы подарить ему "свой локон"? Разумеется, товарища чекиста следует убедить, что он никогда не должен снимать с шеи твой подарок. Надеюсь, тебе это удастся... Да, чуть не забыла: отрежь у него прядь волос. Мы их завернём в записку с соответствующей надписью и сожжём.
       - Раз надо, встречусь, - поморщилась молодая женщина. - А что, эта штука действует, только когда её носишь на шее? Странно...
       - Ты же не сможешь (вернее, не захочешь) зашить ему это дело в подушку? Или подложить под матрац? Нет? Значит, пусть носит на шее. Если его обуяют подозрения, распорет и увидит локон: цвет твоих волос не спутаешь ни с какими другими. А если найдет бумажку с заклятьем, то ничего не поймёт и, скорее всего, выбросит. От этого ничего не изменится, таким образом чекист только приблизит свой конец. Более того, любой человек, уничтоживший запись заклятья до того, как Остап умрёт, погибнет вместе с ним. Я же говорила тебе, что это - очень сильная штука. Ну, давай, звони ему и назначай свидание. Домой не зови: он не должен меня видеть...
      

    25

       Ковальчук был в прекрасном настроении: в последнее время, тьфу-тьфу, ему удавалось всё, за что бы он ни брался. Казалось, птица удачи - птаха, вообще-то, бестолковая и перелётная - надолго присела к нему на плечо. Судите сами, громадяне. Начальник Управления, Тенгиз Михайлович, с месяц назад сообщил Остапу, что тот "за выполнение правительственного задания особой важности" представлен к Красному Знамени, а когда старший майор принялся благодарить, небрежно заметил: "Да брось ты! Моему заму по должности положено носить на гимнастёрке орден". Дело об убийстве Борщ раскрыто: повесившийся во внутренней тюрьме УНКВД по Ленинградской области Ястребов перед смертью дал исчерпывающие признательные показания. Её сестричка полностью нейтрализована, и лишнего насчёт английских шпионов болтать не станет (кстати, Ася оказалась азартной бабёнкой, понимает, что в её возрасте каждый шанс - последний, и старается изо всех сил: такое вытворяет, что даже его кой-чему научила). Ленка вот-вот согласится выйти за него замуж. Забавно будет поселиться у них в квартире... После свадьбы он объяснит ей, о чём можно говорить чекистским жёнам, а о чём нельзя, и вопрос о Фиминой болтовне будет окончательно закрыт. Чем не жизнь? Красота!
       Посвистывая (что случалось с Ковальчуком крайне редко) он придвинул к себе папку с новым делом, в котором одним из фигурантов был пока ещё ходивший на свободе командарм второго ранга. Остап имел дело с таким уровнем впервые. О-го-го, высоко взлетел Остап Петрович! Чи то ще буде... Так, что там сообщают товарищи военные медики? Ага, 58370 заболевших, 17657 обмороженных. Врут, конечно, умножать надо бы на два, а то и на три, но для хорошего разговора - при случае - и этого хватит: многовато небоевых потерь для трёхмесячной войны с финским "богатырём"! Звякнул прямой городской телефон.
       - Ковальчук!
       - Остап, это я.
       Ощущая, как провалилось куда-то сердце, и досадуя на себя за это, гаркнул:
       - Кохана! - перевёл дыхание и спросил, уже спокойным голосом: - Что-то случилось? - На этом бы остановиться - не мальчик, чай! - но не удержался. - Ты приняла решение?
       - Да, - голос Елены звучал безжизненно, и старший майор счёл это за плохое предзнаменование. - Нам надо встретиться.
       На этот раз у него хватило силы воли не вдаваться в расспросы, и он деловито уточнил:
       - Когда и где?
       - Давай, на Страстном бульваре, где-нибудь ближе к Петровке, - они давно уже перешли на "ты". - Через час сможешь?
       - Может, лучше я подъеду к тебе?
       - Нет, мне нужно много гулять.
       - Понял. До встречи.
       Ковальчук приехал раньше. Чувствовал он себя неважно, поскольку выпивать перед свиданием не следовало, а сердце, не получая привычного допинга, отчаянно выстукивало азбукой Морзе SOS со скоростью сто двадцать ударов в минуту. В очередной раз решив, что надо завязывать с выпивкой (и в то же время отлично зная, что по возвращении на Лубянку первым делом заглянет в книжный шкаф), старший майор принялся медленно прохаживаться, мерно и глубоко вздыхая на ходу, в надежде утихомирить пульс. Вскоре появилась и Елена. Не подав руки, кивком указала на ближайшую свободную скамью.
       - Остап, ты по-прежнему хочешь на мне жениться?
       - Ты ещё спрашиваешь?!
       - Надеюсь, если я отвечу согласием, ты не полезешь целоваться?
       - Нет, - не веря своим ушам, ответствовал старший майор, хотя и не понимал, отчего бы по такому случаю и не сорвать первый в его жизни поцелуй этой недотроги?
       - Тогда, я согласна... погоди, погоди, - он всё-таки, полез обниматься, - но с условием. И не забывай о своём обещании.
       - Что за условие?
       - До ЗАГСА у нас всё останется по-прежнему, а распишемся мы с тобой после того, как я отниму младенца от груди. - Лена хотела подстраховаться, не очень-то веря, что заговор подействует так быстро, как обещала Сато. Накинуть год-полтора было в самый раз!
       Остап всё понял по-своему, смекнув, что мадам хочет свадьбы и полноценной брачной ночи. Игриво подмигнув, сообщил:
       - Ничё, потерпим. Замётано! Слушай, мне тут надо обратно на работу, тебя подвести?
       - Мне полезно ходить пешком. НА вот, возьми, - она достала из кармана крохотный свёрток и протянула ему.
       Недоумевая, старший майор развернул пергамент и увидел какую-то замшевую фитюлю треугольной формы на коричневой шёлковой ленточке.
       - Это я своими руками сделала тебе подарок. Как в старину, в день помолвки, обменивались колечками, так и мы - обменяемся локонами. Там внутри мои волосы, и я хочу, чтобы ты всегда носил их на груди.
       - Если только ты сама мне повесишь эту штуку на шею.
       Лена побледнела, но бестрепетно взяла в руки амулет и приспособила его на то место, для которого он и был предназначен. После этого она достала маникюрные ножницы.
       - Нагнись, я не дотянусь.
       Ничего не объясняя, и взяв с неё слово обязательно дождаться, Ковальчук слетал в Столешников и выбрал медальон побогаче. Вернувшись, протянул его Елене:
       - Вот, сам я не такой рукодельник, как ты, так что не обессудь, прими, что есть.
       Дождавшись, когда машина Остапа скроется из вида, Елена встала с лавки и отправилась домой. Дело сделано! Проходя мимо урны, тихонько опустила туда золотой "залог любви". Чувствовала она себя препаскудно: одно дело быть судьёй, и совсем другое - палачом...
       Барвиха тысяча девятьсот сорокового года отличалась от современной нам так же, как "эмка" отличается от столь любимой её нынешними обитателями "ламборгини" (кстати, именно так по правилам итальянской фонетики звучит название упомянутого спорткара). До войны это был тихий посёлок, один из многих в Московской области, отличный от прочих, разве что, наличием реликтового сосняка. Слева от въезда в Барвиху со стороны Рублёво-Успенского шоссе, что рядом со спуском и подъёмом к Жуковке, в глубине застройки, еще совсем недавно располагалась большая старая дача, принадлежавшая "органам". Место было выбрано неслучайно: и глушь, и Москва недалече.
       Именно там Ковальчук, спустя дней десять после "помолвки", проводил некое мероприятие, после которого последовали шашлыки и купание в Москве-реке. Как говорится, "хорошо поработали - хорошо отдохнем!". День случился ветреный, вода для июня оказалась холодноватой, но здоровенному, да к тому же, налитому коньяком старшему майору, всё было ни по чём. Как и полагается, аккурат на третий день, он слёг с сильнейшей простудой. Это было некстати. Покидая свой отдел и переходя в заместители Тенгиза Михайловича, он "зачищал концы", и трудился как вол, по семь дней в неделю, по известной схеме: пораньше встать, попозже лечь, зато без обеда.
       Как назло, наступила страшенная жара, а температурить в такое время - тл ещё удовольствие! Антик маре, кто понимает... Отказавшись от госпитализации (Остап жил один, и квартирку прибирала приходящая домработница, она же пару раз и ставила ему горчичники), Ковальчук лечился по собственной методе, голодом. Прописанные же ему кальцекс, аспирин и пирамидон он запивал исключительно коньяком, а закусывал лимоном без сахара. На третий день температура была сбита, и старший майор, пошатываясь, немедленно отправился на Лубянку.
       Слабость не оставляла Остапа, а через неделю заболел желудок, и стало подташнивать. Ковальчук в своей манере несколько дней терпел, но предстояла командировка, и пришлось идти сдаваться врачу. Тот долго мял Остапов живот, глубокомысленно рассматривал обложенный язык и констатировал отравление на почве недолеченного катара верхних дыхательных путей или даже гриппа: "это ж надо умудриться, батенька, подхватить летом грипп, а осложнения что от него, что от простуды, бывают самые разнообразные!". Прописав бесалол, а допречь всего, строгую диету, эскулап отпустил старшего майора с приказом явиться через три дня, а если похудшает, немедленно вызывать врача.
       Изрядно уже похудевший за время предыдущей болезни Остап сел на сухари с крепким чаем, а в качестве основного медикамента - верный себе и народным средствам - использовал водку с солью, запиваемую для отбития своеобычного вкуса этого зелья тем же коньяком. Чёрта с два! Ничуть не полегчало, живот болел по-прежнему, и слишком часто приходилось "сидеть на очке орлом". По возвращении из командировки добавились боли в груди. Однажды совсем не прекрасным утром Ковальчук понял, что совсем ослаб, и снова вызвал врача. Тот, со словами "с пневмонией не шутят!", не слушая ругань и протесты старшего майора, вызвал перевозку и отправил больного на Пехотную улицу, где располагался Центральный госпиталь НКВД. В те давние времена указанный район был страшной глухоманью, почти что уже и не Москвой; может быть, поэтому главные ворота госпиталя смотрели на вход в институт, которому в недалёком будущем предстояло стать знаменитым - директорствовал в нём некий Игорь Курчатов...
       Рентген не подтвердил первоначальный диагноз, зато помог поставить новый, ещё более страшный: рак поджелудочной железы. Это "милое" заболевание занимает 4 место как причина смерти среди мужчин и женщин, причём лишь 2 из 10 больных проживают хотя бы год после установления диагноза. Всё это Остапу изложил пожилой хирург, исповедовавший правило говорить больным правду - тем более, что Остап жил бобылём, и принимать за него решения было некому. Но - добавил этот оптимист - описаны случаи, когда люди проживали и пять лет. Отсюда вопрос: будем резать или не будем? Старший майор бестрепетно распорядился: "резать". Однако же, не унимался врач, cancer - весьма агрессивное заболевание, которое "делается просто фашистом после того, как глотнёт кислороду и увидит свет, что и произойдёт, когда мы вскроем ваш живот". Поэтому хирург снова повторил свой вопрос, и получил тот же ответ.
       Операция закончилась, едва успевши начаться: метастазы были везде, начиная от печени и заканчивая нижней долей лёгкого. После пробуждения от наркоза Остап пожаловался на то, что боль усилилась до невыносимых почти пределов, и с того момента постоянно "сидел" (на самом деле он мог только лежать) на опиатах. Он страшно похудел, почти ничего не ел, а только пил, разговаривал с великим трудом, и всё чаще и на всё более длительный срок впадал в забытьё. В какой-то момент Ковальчук обнаружил, что поильник к его запёкшимся губам подносит заплаканная Ася Аркадьевна. С трудом вспомнив, кто она такая, он снова провалился в бред.
       После неожиданного прихода Солнцевой-старшей, посещавшие больного видения изменились, превратившись из бесформенных, в тягучий кошмар с постоянными "действующими лицами". Это была пытка без начала и конца: из какой-то клубящейся фиолетово-зелёной мглы на него надвигались две неясные и, определённо, нематериальные фигуры, в одной из которых, по приближении, старший майор узнавал убитую им Серафиму. Вторая была очень похожа на неё, но незнакома Остапу. Они, слабо колышась, останавливались перед ним, вглядывались в него горящими глазами, которые резали, как бритва, и растворялись. Сразу же после этого из клубящейся мглы на него снова надвигались две фигуры... Это было мучительно и страшно, кошмар изматывал чекиста, вымывая из него последние силы. Потом, в какой-то момент, на него снизошло понимание: если он узнает, кто такая эта вторая ведьма, обе они исчезнут, и он начнёт поправляться. Из того же источника он "знал", что разгадка достижима. Тщетность усилий доводила его до неистовства! Наверняка читателю приходилась в своих сновидениях сталкиваться с подобным "сверхзнанием".
       Теперь, даже в те редкие и короткие мгновения, когда он приходил в себя, старший майор ломал голову над этой загадкой: нет людей более суеверных и более доверчивых, чем смертельно больные. Иногда Остапу казалось, что он на пороге открытия, но тщетно... В одно из просветлений старший майор решил, что нужно поимённо вспомнить всех, кто так или иначе был связан с Серафимой. Снова впав в бред, он вспомнил, почему-то, донос - ту самую бумагу, с которой всё и началось. Глядя на приближающиеся из фиолетово-зелёного мрака фигуры, Ковальчук неожиданно сообразил, кем могла быть вторая. "Я знаю, знаю ведьма, кто ты! - что есть силы закричал он. - Ты - Сатуш...", но силы оставили Остапа, и он не договорил. А ведь оставалось всего-то ничего - две буквы...
       Это случилось в то время, когда около постели больного дежурила Ася Аркадьевна. По ночному времени она дремала, сидя на стоявшем рядом с кроватью стуле. В какой-то момент Ася, словно почувствовав что-то, проснулась и приложила ко лбу Остапа ладонь.
       Спящий госпиталь содрогнулся от нечеловеческого, поистине волчьего воя. Прибежавшие испуганные санитарки никак не могли оторвать от тела Ковальчука по-вдовьи расцарапавшую себе лицо простоволосую Асю Аркадьевну.

    "Пупсик, глаза твои горят.

       Пупсик вкусней, чем шоколад.
       Пупсик, мой душка, Пупсик,
       Люблю тебя, совсем дитя, ты не шутя!"
      
       И снова автор оказался перед труднопреодолимым искусом: используя художественные средства, драматически описать, как Великий Вождь начал планировать по сути дела реванш и окончательное присоединение нахальной и непокорной Финляндии к СССР. Можно было бы со вкусом подать сей материал, благо сама идея никак не конфликтует с нашим видением Зимней войны. Однако же это, как сказала бы Ася Аркадьевна, это было бы уже совсем из другой оперы, поэтому ограничимся пунктирным изображением событий, имевших отношения к тем приготовлениям, которые велись сталинским руководством и окончились массированными бомбардировками нашей северной соседки ранним утром 25 июня 1941 года. Подобный формат вполне подходит к тому, что вы, уважаемый читатель, в настоящее время читаете - к эпилогу.
       Но сначала вернёмся к уже упоминавшемуся нами вопросу о невозвратных потерях, понесённых РККА в этой кампании. Не будем говорить о смешной (кабы не была столь трагичной!) лжи Молотова, озвученной в том же 1940 году. Большинство современных российских авторов, опираясь на официальные источники, называют хотя и разные, но близкие цифры: около 120-130 тысяч красноармейцев (для сравнения: противная сторона потеряла 22380 человек убитыми и пропавшими без вести). Финны и германцы, говоря о наших потерях, приводят совсем другие данные: четыреста с небольшим тысяч. Принимая во внимание некие врождённые особенности лукавой отечественной статистики, а также ту прискорбную правду, что достоверный учёт потерь в Зимней войне так по-настоящему и не был организован, вполне допускаю, что 130 тысяч - сильное преуменьшение. Объективности ради не забудем, что проигравшие войну (хотя Германия в ней не участвовала!), склонны обычно преувеличивать потери победителей. Но... Пережившие в сознательном возрасте перестройку меня поймут! Когда она постепенно и фрагментарно начала приоткрывать архивы, выяснилось, что "клеветники" и "идеологические противники", говоря о нашей современности или истории, в подавляющем большинстве случаев бывали ближе к истине - по сравнению с тем, что спускалось в народ партийным агитпропом... Автор, не навязывая своего мнения, предоставляет читателю самостоятельно принять решение о численности наших потерь в финской кампании.
       Перед тем, как перейти к заявленному сюжету, стоит упомянуть вот ещё о чём. Очевидное фиаско Красной Армии на севере Европы не могло не подтолкнуть Гитлера к пересмотру своей довольно высокой оценки боеспособности Советского Союза. В этом отношении Зимняя война если и не ускорила нападения Германии на СССР, то облегчила принятие решения об агрессии. Только ли майским падением Франции объясняется тот факт, что приказ о разработке плана "Барбаросса" был отдан Гитлером 21 июля 1940 года?
       Итак, худо-бедно Зимняя война закончена. Академическая наука отказывается даже обсуждать что-либо, связанное с возможным её продолжением, любые выступления на эту тему называя измышлениями, фальсификациями и спекуляциями. Что ж, обратимся к "несерьёзной" публицистике.
       Пишут, что 18 сентября нарком обороны С. К. Тимошенко (именно его стараниями был внесён перелом в ход финской кампании) и начальник Генштаба К. А. Мерецков подписали документ  103203, предусматривавший полный разгром финской армии. На 25-й день операции советская наступательная группировка должна была занять Хельсинки, а на 45-й - выйти к Ботническому заливу.
       Пишут, что во время советско-германских переговоров 13-14 ноября 1940 г. Молотов обсуждал с Гитлером "финский вопрос". Разумеется, в условиях, когда план нападения на СССР был уже в общих чертах свёрстан, фюрер не мог позволить будущему противнику получить дополнительные стратегические преимущества, и согласия на оккупацию Финляндии не дал.
       Пишут, что в марте 1941 г. Мерецков провел с командованием ЛенВО масштабную оперативную игру, где отрабатывалась только наступательная тема. В то же время на станции Алакурти Кировской железной дороги, в 60 километрах от финской границы, выгружались танковые и механизированные соединения, артиллерийские части.
       Пишут, что через три дня после того, как вечером 22 июня советский посол П. Орлов заявил в Хельсинки о том, что советское правительство будет уважать нейтралитет Финляндии, на рассвете 25 июня 1941 г. 263 бомбардировщика и 224 истребителя подвергли эту страну массированной бомбардировке.
       Конечно, изложенному выше можно не верить, мало ли что придумают продажные писаки? Может быть, и автор этих строк задумался бы, прежде чем предлагать читателям официально никем не подтверждённые сведения. Может быть... если бы отцом моего дачного соседа не был ветеран, лично участвовавшим в упомянутых бомбардировках.
       А теперь неоспоримый исторический факт: вечером 25 июня Финляндия объявила СССР войну (а что ей оставалось делать?!), а в ночь с первого на второе июля Красная Армия получила приказ о переходе границы северного соседа. Прошу иметь в виду: германских войск до той поры на территории Финляндии не было! Спрашивается: что, трагическим летом сорок первого, у нашей армии не нашлось дел поважнее? Видимо, не нашлось...
      
       В конце апреля 1941 года, тёплым, почти летним утром, некая мамаша катила по Петровскому бульвару коляску. Разумеется, мы не стали бы сообщать о столь незначительном факте, если бы этой родительницей не была наша давняя знакомая, Елена Солнцева. С рождением Гоги (Фрося оказалась хорошей предсказательницей) всё, что было до, отодвинулась для неё в какое-то другое измерение, и она целиком отдалась счастливому материнству. Сато, к которой Лена привязалась, как в своё время к тёте Фиме, и с которой её связывала страшная тайна, уехала, и ничто теперь не напоминало молодой маме о недавних событиях (даже мать давно скинула изрядно надоевшую ей скорбную маску и увлеклась новым управляющим домом - предыдущего, "либерала", она благополучно посадила).
       Лена засмотрелась на сына, и не расслышала сразу, что её окликают. Оглянувшись, с изумлением увидела Кольку Клаутова, однокашника, учившегося с ней в параллельном классе и первого мальчика, с которым она когда-то поцеловалась. Был он рус, высок и чёртовски красив. Голубая лётная форма шла к его серым глазам. Когда закончились летние каникулы, и они пришли в девятый класс, эти глаза всюду преследовали Леночку Солнцеву, ясно давая понять, что думает их обладатель о самой красивой девочке параллели. Помнится, перед новогодним вечером она поспорила с Лидой, лучшей подругой, что когда начнутся танцы, первым ее пригласит Коля Клаутов. Та не поверила: она знала, что до той поры они не перекинулись и словом. Лидка проиграла... Потом Елена поступила в МГУ, Николай - в лётное училище, и их пути разошлись.
       Николай спросил, можно ли ему погулять с ними. Лена, естественно, разрешила и даже уступила ему коляску: об импортных тогда никто и не мечтал, а сделанные на совесть отечественные, были страшно тяжёлыми. Тогда она и обратила внимание на нашивку за ранение, красовавшуюся на Колиной гимнастёрке.
       - Ты был ранен?
       - А, пустяки! По касательной, в ногу. У меня такая шкура, что за неделю зажило.
       - В финскую?
       - Угу. Очень забавно: меня можно считать первой жертвой той войны.
       - Что, ранили в первый же день?
       - Не угадала, - захохотал Николай. - Еще до начала. - Видя её изумлённое лицо, пояснил: - Про майнильскую провокацию слышала? Вот меня первым же выстрелом и накрыло!
       По лицу Клаутова пробежала тень. Вспоминает погибших, поняла Лена: ей помнилось, что во время того обстрела были не только раненые, но и убитые.
       - Если б встретил того гада, что скомандовал тогда "Огонь!", - неожиданно зло сказал он, - повесил бы за одно место!
       - Я думаю, что судьба его уже покарала! - не подозревая, насколько близка к истине, и что роль Немезиды сыграла она сама, отозвалась Елена.
       Во время этого примечательного разговора они незаметно для себя остановились, и торопившаяся куда-то прохожая им попеняла:
       - Папаша, что ж вы всю дорогу-то своей коляской загородили?
       Было очень смешено, хотя Колька, к изумлению Лены, жутко покраснел. И это бойкий Клаутов, непоседа и заводила! С того дня они начали созваниваться и иногда встречаться, но встреч таких было всего две или три: очень скоро наступил самый длинный день сорок первого. Зато ей было, кому писать на фронт.
       После демобилизации, прямо с вокзала, Клаутов поехал не на Арбат, в Карманицкий переулок, где он жил с родителями и старшим братом, а на Каляевскую...
      
       Ни в коем разе не пытаясь настаивать на том, что рассказ Серафимы Борщ соответствует исторической правде и отнюдь не разделяя её уверенности, свидетельствую: лично слышал приведённую историю от участника Бакинской коммуны. Хочу обратить внимание читателя и на такой момент: на процессе 1953 года, приговорившего Л. Берия со товарищи к расстрелу, наряду с прочим ему был инкриминирован и шпионаж в пользу Великобритании. Случайное совпадение?
       Один из трёх крупнейших советских испанистов, профессор М.Т.Мещеряков рассказывал в свое время автору этих строк, что чуть ли не ещё при жизни генерала Франко он ухитрился лично прослушать на мадридском радио запись всего эфира 17.07.36, и ничего похожего на хрестоматийную фразу "Над всей Испанией безоблачное небо" (якобы послужившую сигналом к началу путча), не обнаружил.
       Определение "похабный" вошло в тогдашний политический лексикон с легкой руки В.Ленина, именно этим неизящным словечком охарактеризовавшего унизительный мирный договор с Германией, заключенный Советской Россией в 1918 г. в г. Брест-Литовске - причём, по категорическому настоянию самого тогдашнего лидера большевиков и вопреки мнению большинства его коллег. Подписав договор, Россия потеряла тогда 1/4 населения, 1/4 обрабатываемых земель и около 3/4 угольной и металлургической промышленности, не говоря о баснословных репарациях. По Рижскому же мирному договору 1921 г. к Польше отошли Западная Украина и Западная Белоруссия, входившие до октября 1917 г. в состав Российской империи (Гродненская, Волынская и др. губернии). Советская сторона обязывалась возвратить Польше военные трофеи, все научные и культурные ценности, вывезенные с территории Польши начиная с 1 января 1772 г., а также в течение года уплатить Польше 48 млн. золотых рублей фактических репараций.
       В данном случае - "плутишек", от грузинского слова "кинто".
       До появления знаменитой высотки на Смоленской площади, штаб-квартира НКИД располагалась на этой старой улице. Впрочем, ко времени переезда на Смоленку, указанное ведомство именовалось уже МИДом.
       Линия Мажино - система французских укреплений на границе с Германией от Ла-Манша (Бельфор) до швейцарской границы (Лонгюйон). Была построена в 1929-1940 гг. Длина около 400 км. Названа по имени военного министра А. Мажино. До 15 мая 1940 г. (дата прорыва её Вермахтом) считалась неприступной.
       Подлинный исторический факт.
       В описываемое время высшие чины "органов" именовались "комиссарами" (госбезопасности или милиции) первого, второго и третьего рангов. Руководитель МУРовской следственной группы говорит, скорее всего, о первом лице своего ведомства. Последующие слова майора об убийстве как достаточно редком виде преступления - как ни странно это звучит для молодого читателя - вполне соответствуют реалиям той эпохи...
       Старший майор госбезопасности - специальное звание сотрудников НКВД с 1935 г. до середины 40-х гг.
       Эта и последующие цитаты в начале глав взяты из подлинных документов и приводятся без изменений.
       Трамвайный маршрут "Б".
       Этот и последующий факты документально подтверждены.
       Рейхсвер, вооруженные силы Германии в 1919-1935 гг. Насчитывал 115 тыс. наёмных военнослужащих. Численность и качественный состав Рейхсвера (например, запрещалось создание военной авиации) и Флота регулировались условиями Версальского мирного договора. В 1935 г. Германия в одностороннем порядке отменила его ограничительные военные статьи и приступила к созданию Вермахта на основе всеобщей воинской повинности.
       Отставной генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург дважды, в 1925 и 1932 годах избирался президентом Германии, официально именовавшейся в ту пору Германской империей, а исторически - Веймарской республикой, по названию города, в котором была принята ее конституция. 30.01.1933 Гинденбург назначил А.Гитлера канцлером Германии, что фактически оформило переход власти в стране в руки НСДАП.
       Маннергейм Карл Густав Эмиль (1867-1951), барон, маршал Финляндии (с 1933 г.). До 1917 состоял на службе в русской армии, где дослужился до генерал-лейтенанта. В 1918 г. руководил подавлением революции в Финляндии. Регент (дек. 1918 г. - июль 1919 г.), председатель Совета государственной обороны (с 1931), главнокомандующий (с 1939 г.), президент Финляндии (1944-1946 гг.).
       Урицкий Семен Петрович (1895 - 1938), комкор. Советский военный деятель, участник гражданской войны. Племянник Моисея Соломоновича Урицкого, руководителя Петроградской ЧК, убитого в 1918 г. террористом-эсером - что, кстати, послужило предлогом для развязывания "красного террора". В 30-е годы С.П. Урицкий занимал должности начштаба Ленинградского военного округа (1932 г.), зам. нач. Управления моторизации и механизации РККА (1934 г.), нач. Разведывательного управления РККА (1935 г.), зам. командующего войсками МВО (1937 г.). Арестован органами НКВД 1 ноября 1937 г. и казнен по приговору суда по обвинению в участии в антисоветском военном заговоре и шпионаже. В 1956 г. реабилитирован посмертно.
       Стахановцы, стахановское движение. Названы по имени шахтера Алексея Стаханова, рекордные "достижения" которого, достигнутые в годы первой пятилетки, широко пропагандировались в течение всей советской эпохи: якобы в одиночку он перевыполнял норму забойщика на тысячу (!) и более процентов.
       Так именовался массовый приём в партию, организованный в 1924 году, после смерти В.Ленина.
       Реальные, отражённые документально воззрения тогдашнего военно-политического руководства СССР.
       Ход и решения этого совещания изложены исторически достоверно, приведённые цитаты аутентичны.
       В реальной жизни всё было ещё многозначительнее: приведённую запись генерал сделал в своём дневнике, рассказывая об упомянутой поездке.
       Исторический факт.
       Об этом же писал в отчёте об упомянутой командировке и Ф. Гальдер.
       Чистяков имеет в виду завод резиновых изделий "Красный Богатырь", одно из старейших предприятий Москвы, основанное в 1887 году под названием "Московское товарищество резиновой мануфактуры". Полстраны ходило в произведённых на этом "флагмане социалистической индустрии" галошах.
       Рассказывают, что некий ехидный индейский вождь предложил Христофору Колумбу, рассказывавшему о могуществе белых людей, доказать свои слова, поставив стоймя куриное яйцо. Недолго думая, тот несильно ткнул яйцом в столешницу. В скорлупе образовалась округлая вмятина, в результате чего яйцо обрело устойчивость: оппонент находчивого генуэзца оказался посрамлён.
       Маленков Г.М.(1901-1988). Государственный и партийный деятель, соратник Сталина. При жизни вождя занимал высшие партийные посты, вместе с Н.И. Ежовым явился организатором массовых репрессий в конце тридцатых годов, для координации этой "работы" лично выезжал в ряд республик и областей страны. В 1953-1955 годах стал фактическим руководителем Советского государства.
       Подлинный рассказ, слышанный лично автором от одного такого "ответорганизатора", так же уверявшего, что он "не столько сажал, сколько спасал". То же лицо рассказало и следующий эпизод, о командировке в Омск.
       Александра Михайловна Коллонтай, урождённая Домонтович (1872-1952). Деятель международного и российского революционного движения; член первого большевистского правительства, дипломат, публицист. Известна своими феминистскими воззрениями.
       Эркко Юхо Эльяс (1895-1965), финский государственный деятель, дипломат. После начала советско-финляндской войны фактически сошел с политической арены, получив назначение посланником в Стокгольм.
       Perkele, дьявол (фин.).
       Подлинный исторический факт.
       Слова М.Литвинова Р.Холсти привёл в своём отчёте о визите.
       11 часов утра.
       Звучит весьма экспрессивно, но в действительности макитра - широкий глиняный горшок (укр.).
       ЧСИР, член семьи изменника Родины, формулировка, содержавшаяся в "политической" 58-й статье УК РСФСР 1926 года и союзного закона "О членах семьи изменников Родины", которые предусматривали наказание не только для совершившего преступление, но и для членов его семьи.
       Имеется в виду Тюркская демократическая партия федералистов-мусаватистов. Её программа предусматривала национально-территориальную автономию Азербайджана в составе буржуазной России.
       История правдива от первой, до последней строчки: я лично знавал покойного Сергея Николаевича. Единственное, на что осмелился автор, это слегка сместить в интересах повествования дату освобождения Серго, что произошло в 1940 году. Остаётся добавить, что в 1945 г. Военная коллегия Верховного суда его оправдала. Редчайшая по тем временам история!
       Памятный старшему поколению паспорт образца 1953 года тоже не блистал колером, имея серо-зеленую окраску и тёмно-мушиного цвета герб.
       Жемчужина Полина Семёновна (Перл Семёновна Карповская), супруга В.М. Молотова.
       Приведённое заявление Сталина - исторический факт; именно в подобной формулировке о своих ближайших шагах советская сторона проинформировала германскую.
       В соответствии с приказом перечисленные мероприятия должны были начаться утром 29.09. 1939 года.
       И записка М.М.Литвина, и реакция на неё со стороны М.М.Литвинова - реальные факты.
       Когда-то коллега по научной работе рассказывал автору этих строк о своём детстве, прошедшем в описываемое время в маленьком городке на Украине. Однажды ночью "взяли" его отца, совершенно рядового гражданина, и вскоре семье сообщили, что несчастный приговорён к высшей мере наказания, и приговор приведен в исполнение. Однако в бане, которой пользовались все жители городка, в том числе и зеки, коллега вскоре нашёл то ли выцарапанное на стенке, то ли написанное углём послание от отца. Ответил, и так они переписывались ещё месяца три. Разумеется, на этом свете они уже не воссоединились...
       Kiro, проклятие! (фин.).
       Паасикиви Ю.К. (1870-1956), государственный деятель Финляндии, премьер-министр (май-ноябрь 1918 г., ноябрь 1944 г. - март 1946 г.). На советско-финляндских мирных переговорах в качестве руководителя финляндской делегации, подписал 14 октября 1920 мирный договор между Финляндией и РСФСР. С марта 1946 г. по март 1956 г. - президент Финляндской Республики.
       Изложенный и последующие факты полностью соответствуют исторической действительности.
       Достаточно сильная для своего времени система долговременных укреплений (дотов и дзотов), дополненная надолбами на танкоопасных направлениях, лесными завалами, с развитой сетью рокадных дорог и проч. Проходила у сАмой финской границы и перекрывала Карельских перешеек.
       Лечебно-санитарное управление Кремля, знаменитая "Кремлёвка", переподчинённая и переименованная во время реформаторской деятельности Н. Хрущева в 4 Главное управления Минздрава СССР (ныне Медуправление Администрации Президента РФ).
       Современному читателю ирония Ковальчука ни о чём не говорит. Объясняю: парижская коммуна случилась в 1871 году.
       Вообще-то Остап Петрович попытался процитировать книгу Екклесиаст, но ведь никто и не утверждал, что он был большим эрудитом...
       Истинная правда в той части, что слух этот действительно ходил. А уж верить ему или нет, решать самому читателю.
       Эмоциональный эффект данного не совсем вразумительного эпитета становится понятным при прочтении слова наоборот.
       Эта и последующие фразы И.Сталина в данной главке - подлинные цитаты
       Реальные цитаты из официального доклада того времени.
       Спасибо! (азер.).
       Изложенную историю я слышал из вторых рук, от родственников Сергея Николаевича. Она не выглядит ни фантастической, ни гарантированно правдивой. Верить или не верить - как говорится, дело вкуса. Моё мнение: 50х50.
       ГПУ НКВД РСФСР, Государственное политическое управление, создано в феврале 1922 г. вместо расформированной ВЧК. В 1923-1934 г.г. именовалось ОГПУ СНК СССР (Объединенное ГПУ). Последующие названия: НКВД-НКГБ (1934-1943), НКГБ-МГБ (1943-1954), КГБ СССР (1954-1991).
       Охранный корпус, стихийно возникшая добровольная полувоенная организация. Образовался в 1917 г. в виде ополчения для борьбы за независимость. Первоначально противодействовал финляндской Красной гвардии, а затем и русским войскам, выступившим её союзником. С 1940 г. вплоть до ликвидации в 1944 г. структурно входил в финляндские вооружённые силы.
       Подлинный отрывок из телеграммы от 28.10.1919.
       26 мая - 4 июня 1940 г. через французский порт Дюнкерк в Англию под бомбами эвакуировались остатки разгромленных британского экспедиционного корпуса, а также французской и бельгийской армий. Они чудом спаслись от уничтожения благодаря тому, что Гитлер в последний момент отдал приказ о прекращении наступления. Британский Ковентри стал первым в мире городом, полностью уничтоженным с воздуха, особенно ужасающей была бомбардировка в ночь с 14 на 15 ноября 1940 г.
       Упрямая (укр.).
       Грудной ребёнок (укр.).
       Мехлис Л.З. (1889-1953), государственный и партийный деятель, типичный сталинский выдвиженец.
       В действительности эту должность в описываемое время занимал полковник П.Г. Тихомиров, проявивший себя в ходе войны 1941-1945 годов. Серго Гоглидзе - реальное лицо; в 1953 году он предстал перед судом по делу Л. Берия и был расстрелян вместе с ближайшими его сподвижниками.
       Глупец, дурак (идиш).
       Незначительный эпизод из истории ВКП(б), которую назубок должны были знать все советские люди.
       Исторический факт, так же как и упомянутые ниже по тексту воззвания.
       "Здоровая холера тебе в живот!", распространённое ругательство на идиш.
       Конец делу венец (фр.).
       Как известно, был ещё и третий, Самуил Яковлевич, автор известнейшей "Красная армия всех сильней" ("Белая армия, черный барон...". Этот умудрился в 1924 году эмигрировать, и, оказавшись в конце концов в США, писал такую же, привычную "фамильную" музыку для Голливуда. Кто смотрел американских "Трёх мушкетёров", подтвердит.
       У. Кекконен (1900-1886), президент Финляндии в 1956-1982 годах, "большой друг Советского Союза", как именовала его советская пресса застойного периода.
       Цитируется реальное донесение К. Ворошилова на имя И. Сталина и В. Молотова от 21.12.1939.
       Официальные цифры.
       Специально выученные "козлы-провокаторы" использовались раньше (не знаю уж, как сейчас) для того, чтобы привычную ходить за вожаком скотину организованно привести под нож "бойцов скота". "Боец скота", кстати - официальное наименование этой не самой гуманной профессии в соответствии с "Единым тарифно-квалификационным справочником работ и профессий рабочих, должностей служащих".
       Подлинное высказывание Маннергейма.
       Встреча на квартире вождя в указанное время и с указанной "повесткой дня" действительно имела место.
       Куусинену удалось выдержать сроки.
       Полное имя дипломата было: Фридрих-Вернер Эрдманн Маттиас Иоганн Бернхард Эрих граф фон дер Шуленбург.
       Известна нелюбовь армии к "органам", армейцев к особистам. Для справки: в период с сентября 1938 г. по февраль 1941 г. контрразведкой ведал 3-й (контрразведывательный) отдел ГУГБ НКВД СССР.
       Строки из реального дневника командира роты одной из частей, воевавших на Карельском перешейке.
       Такие полигоны для подготовки войск действительно были созданы в особо "снежных" регионах европейской части страны. Как говорится, дошло! Что ж, лучше поздно...
       До войны семья моего деда жила на Арбате. Родитель рассказывал, как время от времени они с братом и отцом (большим к тому времени начальником) выполняли эту, бывшую в порядке вещей, повинность.
       Извини! Немного накурено. Я уже два часа работаю, ты у меня третий! (укр.).
       Реальный факт, так же, как и два последующих высказывания У. Черчилля.
       По-армянски это собачье... в общем, какашка.
       Реальный, известный у себя на родине (в России она подзабыта, произведения Вуолийоки переводились у нас в 50-е годы, уже после её смерти) человек, писательница и общественный деятель. Все факты её биографии - не путать с авторскими предположениями! - изложены нами скрупулёзно точно.
       Уильям Буллит (1891-1967), американский дипломат, первый посол США в СССР, в описываемое время служил послом в Париже.
       Самой лучшей и самой желанной женщины в мире (укр.).
       Дмбл (арм.), непереводимое словечко, приблизительно означающее что-то вроде "балбеса" или "балды".
       То ли ещё будет (укр.).
       Официальная статистика Финской кампании.
      
       86
      
      
       161
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Горлов Василий Александрович (vasily50gorlov@yandex.ru)
  • Обновлено: 06/04/2010. 640k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.